Отличалась она и пронзительным голосом, которого сразу стал беспрекословно слушаться весь конный состав. Если же ей приходило на ум порепетировать, мигом подтягивались и люди, и кони. Козы с коровами, если случалось им неподалеку пастись, поворачивали к музыке головы, позабыв жевать свою вечную жвачку. (При этом они сразу утрачивали независимый вид, что со временем было замечено и использовано изобретателями жевательной резины в Америке. Образ независимого поведения всегда скорей всего достигался именно за счет использования жвачки, что конечно незамедлительно отразилось в американском кино.)
Даже многократное повторение одних и тех же скрипичных упражнений не остужало интерес добровольной публики. Так и стояли все наподобие изваяний, пока девушка не уставала музицировать на своем пронзительном инструменте.
Вскоре некоторые конники, во время движения дивизии, все чаще стали отставать от строя, нарочно, чтоб погарцевать на малой скорости перед обозом, на виду у пригожей музыкантши.
Оставалось ей только побывать в бою, чтоб нюхнуть крови.
Но однажды, когда объявлено было о необходимости отдыха лошадям, а заодно и людям, а, стало быть, предстоял привал суток на трое, девушка вдруг исчезла, так же как и появилась, совершенно внезапно.
Напрасно подлетали на конях лучшие бойцы, якобы, поинтересоваться — не завелась ли «контра» на кухне, да повертеть заодно башкой окрест — не слыхать ли музыки? Но нет, что-то не слыхать было никакой музыки.
Исчезла девка, никому ничего не сказав, и музыку унесла. А обозный граммофон крутил все одну и ту же пластинку с цыганским романсом, хриплым и наводившем конников на воспоминания о случаях конокрадства.
…
Однако, девушка отнюдь не пропала, и не утратила своего голоса. Уже через сутки после исчезновения из дивизии, она спокойно музицировала дуэтом, в четыре руки с лощеным подполковником Арнольдом Несуразновым, наполняя бравурными звуками одно из помещений, в расположении штаба белых.
Аристократ легко перебирал клавиши фортепиано и, одобрительно косил бархатным глазом на красавицу-разведчицу, гармонично дополнявшую его игру своей. Пальцы ее были вдвое тоньше, но, кажется, длинней, чем у подполковника, так они были изящны и проворны. Тот факт, что она только что управлялась с вожжами и конскими гривами при помощи этих же пальцев и безо всякого ущерба, только прибавлял ей неизъяснимого очарования.
В бокалах на столике вздрагивало недопитое шампанское. У дверного косяка изумленно замер ординарец с подносом и гирляндой подсолнечной шелухи, тянущейся от нижней губы через всю окладистую, до поясного ремня, бороду.
— И простые люди тоже способны воспринимать прекрасное, — выразительно указал Арнольд глазами на остолбеневшего ординарца, которому давно пора было высморкаться, — «черномазый» вполне может играть на рояли, а кухарка управлять государством.
— Никаких сомнений, — кивнула Варвара, разражаясь нескончаемым бурным пассажем, — еще фору дадут любым аристократам! Очень способная и благодарная публика.
— Но создавать они могут только свинское искусство и свинское же государство! — отрубил партнер, — Дай только волю…
— Я знаю, что вы против демократии, — кокетливо пропела разведчица, — вам простительно. В вас кровь говорит.
-Да уж, или монархия, или зверская, людоедская диктатура — ежу понятно! — сыграл Несуразнов коду и уронил утомленно руки на обтянутые бриджами колени, — потому что, по выражению любимца вашего: « Если Бога нет, то все и позволено».
…
Собранные у чапаевцев сведения, уже были обработаны, и необходимые приказы отданы. Вокруг самодеятельного народного полководца все теснее сжималось кольцо. Чапаев давно уж застрял, как кость, в горле у белых. Потому что дико везучий был, и не понимая ничего в военном деле никогда не терпел поражений. И командовал-то сбродом, а отнюдь не солдатами. Не было даже понятно, как он с ними управляется и объясняется, ведь полно было в его войске инородцев и просто не умевших говорить от неразвитости.
Девушка Варвара, которая теперь выглядела опрятно и почти аристократично, узнала больше чем нужно, сосчитала все пулеметы, пушки, и что у аэроплана нет пилота, а мотор засорился после того, как полетал немного на самогоне-перваче. Аэроплан даже не всегда брали с собой, а прятали в лесу, если дивизия меняла место. Узнала она и где ночует Чапаев и даже что ест.
Еще всплыл любопытный факт: Чапаев ординарцем взял переодетую в парня девку и, похоже, о том не догадывается. Варваре одного взгляда хватило в момент игры на скрипке. Так только женщины переживают и к носу тянутся. И еще — той от костра бросили на колени картошку, а она и ноги врозь, будто в расчете, что юбка натянется, чтоб не обжечься. Так одни бабы делают, мужики же, наоборот, сдвигают копыта, чтоб мимо не пролетело.
Дело оставалось за малым — схватить этого «самородка» живьем и всю его рать развеять по окрестностям, а после частями истребить.
37
Когда самых активных и поспешных строителей социализма в России черти потащат на заслуженные муки, то им непременно выйдет скидка и послабление за изобретение пионерских лагерей.
Возродятся ли они когда-нибудь в прежнем виде?
Профсоюзная путевка стоила девять рублей, и родители на целый месяц отдавали непослушное дитя в руки чужих, но ответственных товарищей — воспитателей и пионервожатых. Те развивали ребят походами и художественной самодеятельностью, следили за питанием, прибавкой веса и, поскольку надеялись, что дети достроят со временем коммунизм, то и за нравственным воспитанием тоже строго настрого присматривали.
Пионерские правила учили взаимовыручке и уважению к старшим. Особое место занимала подготовка к будущей возможной борьбе и преодолению различных трудностей. Даже избалованные дети из благополучных семей вынуждены были осваивать самообслуживание, добычу и приготовление пищи на природе, обязательное следование правилам гигиены.
Для детского развития заводились специальные «кружки» по интересам. Во главе угла в те времена стоял труд, поэтому, главным был кружок «Умелые руки». Даже ленивцы увлеченно осваивали различные инструменты: пилы, молотки, стамески и лобзики. За лето каждый успевал собственными руками понаделать целую пропасть табуреток, полочек, подставок для цветов и прочих изящных вещиц, на радость изумленным родителям. Особняком стояли действующие модели военных кораблей и самолетов на резиновом и электрическом ходу. Все это плавало и летало, соревнуясь, и плотно заполняя детский досуг, так что совершенно не оставалось лазеек для растлевающих влияний, включая западные, которыми изобиловали город и улица. К тому же, если ребенок не демонстрировал выдающихся способностей к учебе, то легко мог, пользуясь усвоенными навыками, устроиться по рабочей специальности на завод, а не искать себе места в уголовно-криминальных кругах.
Пионерлагерь, в который был направлен вожатым сержант Павел Перец, только начинал свое существование. Еще не было дощатых корпусов, песчаных дорожек, столовой и клуба с пионерской комнатой и портретами пионеров-героев. Вместо корпусов натянуты были семь шатровых палаток военного образца с железными койками внутри. Столовкой служил навес, крытый рубероидом и с полевой кухней поодаль. Клуба пока не предвиделось. Его роль исполнял разжигаемый вечерами костер, вокруг которого и кипела культурная, общественная и личная жизнь пионеров.
Следуя строгим правилам гигиены, в первую очередь детям построили рубленую баню, в которой еженедельно мыли по очереди мальчиков и девочек, после чего выдавали им чистое постельное белье и заставляли вовремя менять нательное.
Еще был высокий шест, похожий более на мачту. Каждое утро на него поднимался несколько выгоревший красный флаг, вечером же флаг опускался. Вокруг шеста образовалась вытоптанная в траве овальная тропинка, и все вместе называлось «линейкой». На линейке объявлялись к всеобщему сведению распорядок дня или его итоги, награждались отличившиеся.
Зато лагерь украшался несколько даже несуразно помпезными воротами, напоминавшими триумфальную арку, с приделанным поверх кумачовым лозунгом: «Добро пожаловать!». Душевность лозунга подчеркивалась его рукотворностью. Задолго до появления рекламных технологий, нетвердая рука оформителя вывела эти буквы не совсем, чтобы посередине и не так, чтоб одной высоты. Промежутки между словами тоже не особенно были соблюдены, а восклицательный знак был почти не отличен от вопросительного. Художнику даже отказывались было платить, но заплатили под честное слово, что тот все поправит. Тем более, может, и не стоило ничего поправлять, поскольку душевно вышло, по-человечески.
Именно этот лозунг показался далеко впереди, по ходу движения небольшого пионерского отряда, возвращавшегося с дальнего озера, куда дети ходили купаться. Путь их пролегал то через лесок, то полем, то дачного типа улочкой, в конце которой, несколько на отшибе стоял дом Раисы.
