– Не могу, – сказала Пенелопа суровая, – хочу и все. Офицер не может отказать даме. Он должен исполнить свой гражданский долг.
Лейтенант встал. Лейтенант сказал:
– Хорошо! Становись в позу бегущего египтянина!
Пенелопа как подрубленная встала в позу бегущего египтянина, держась за газовые конфорки и заранее исходя стоном египетским. Она ждала, и грудь ее рвалась из постромков, а лейтенант все никак не мог выйти из фазы рефлексии, чтоб перейти в состояние разгара. Ничего не получалось. Лейтенант провел краткую, но выразительную индивидуально-воспитательную работу с младшим братом, но получил отказ наотрез. Не захотел члентано стачиваться на карандаш – и все. Ни суровая встряска, ни угроза «порубить на пятаки» к существенным сдвигам не привели.
Девушка стынет и ждет, подвывая, а тут… И тут он заметил на столе вполне приличный кусок колбасы. Лейтенант глупо улыбнулся и взял его в руки.
Целых десять минут в тесном содружестве с колбасой лейтенант мощно и с подсосом имитировал движения тутового шелкопряда по тутовому стволу.
Девушка (дитя Валдайской возвышенности), от страсти стиснув зубы, крутила газовые выключатели, и обсуждаемый вопрос переходил уже в стадию судорог, когда на кухню сунулась буйная голова напарника.
– Чего это вы здесь делаете? – сказала голова и добавила: – Ух ты…
Голова исчезла, а дверь осталась открытой.
– Закрой, – просквозила сквозь зубы «Валдайская возвышенность», и он, совершенно увлекшись, не прекращая движения, переложил колбасу в другую руку, сделал два шага в сторону двери и закрыл ее ногой.
Пенелопа, чувствуя чешуей, что движения продолжаются, а он закрывает дверь вроде бы даже ногой, оглянулась и посмотрела, чем это нас там. Выяснив для себя, что не тем совершенно, о чем думалось и страдалось, она схватила с плиты сковороду и в ту же секунду снесла лейтенанту башку. Башка отлетела и по дороге взорвалась.
Через какое-то время лейтенант очнулся в бинтах и вате и, шатаясь, волоча рывками на прицепе натруженные гонады, как беременная тараканиха, он явился на борт.
– Уйди, лейтенант, – сказал старпом среди гомерического хохота масс, – на сегодня прощаю за доставленное удовольствие.
Это нашего старпома так звали. Обычно после неудачной сдачи задачи он выходил перед нашим огромным строем, снимал фуражку и низко кланялся во все стороны:
– Спасибо (еще ниже), спасибо… спасибо… обкакали. Два часа на разборе мне дерьмо в голову закачивали, пока из ушей не хлынуло. Спасибо! Работаешь, как негр на плантации, с утра до ночи в перевернутом состоянии, звезды смотрят прямо в очко, а тут… спасибо… ну, теперь хрен кто с корабля сойдет на свободу. По-хорошему не понимаете. Объявляю оргпериод на всю оставшуюся жизнь. Так и передайте своим мамочкам.
Потом он надевал фуражку набекрень, осаживался и добавлял:
– Риф-ле-ны-е па-пу-а-сы! Перья распушу, вставлю вам всем в задницу и по ветру пущу! Короче, фейсом об тейбол теперь будет эври дей!
Старпом у нас был нервный и нетерпеливый. Особенно его раздражало, если кто-нибудь в люк центрального опускается слишком медленно, наступая на каждую ступеньку, чтоб не загреметь, а старпом в это время стоит под люком, и ему срочно нужно наверх. В таких случаях он задирал голову в шахту люка и начинал вполне прилично:
– Чья это там фантастическая задница, развевающаяся на ветру, на нас неукротимо надвигается?
После чего он сразу же терял терпение:
– А ну скорей! Скорей, говорю! Швыдче там, швыдче! Давай, ляжкой, ляжкой подрабатывай! Вращай, говорю, суставом, грызло конское, вращай!
Потеряв терпение, он вопил:
– Жертва аборта! Я вам! Вам говорю! И нечего останавливаться и смотреть вдумчиво между ног! Что вы ползете, как удивленная беременная каракатица по тонкому льду?!
«Удивленная беременная каракатица» слезала и чаще всего оказывалась женщиной, гражданским специалистом.
И вообще, наш старпом любил быстрые, волевые решения. Однажды его чуть крысы не съели. Злые языки рассказывали эту историю так.
Торжественный и грозный старпом стоял в среднем проходе во втором отсеке и в цветных выражениях драл кого-то со страшной силой:
– …Вы хотите, чтоб нам с хрустом раскрыли ягодицы?.. а потом длительно и с наслаждением насиловали?.. треснувшим черенком совковой лопаты… вы этого добиваетесь?..
И тут на него прыгнула крыса. Не то чтобы ей нужен был именно старпом. Просто он стоял очень удобно. Она плюхнулась к нему на плечо, пробежала через впуклую грудь на другое плечо (причем голый крысиный хвост мазанул старпома по роже) и в прыжке исчезла.
Старпом, храня ощущение крысиного хвоста, вытащил глаза из амбразур и – как болт проглотил. Обретя заново речь, он добрался на окосевших ногах до «каштана» и завопил в него:
– Ме-ди-ка сю-да! Этого хмыря болотного! Лейтенанта Жупикова! Где эта помятая падла?! Я его приведу в соответствие с фамилией! Что «кто это»? Это старпом, куриные яйца, старпом! Кто там потеет в «каштан»?! Кирпич вам на всю рожу! Выплюньте все изо рта и слушайте сюда! Жупи-кова, пулей чтоб был, теряя кало на асфальт! Я ему пенсне-то вошью!..
Корабельные крысы находятся в заведовании у медика.
– Лейтенанту Жупикову, – передали по кораблю, – прибыть во второй отсек к старпому.
Лейтенант Жуликов двадцать минут метался между амбулаторией и отсечными аптечками. На амбулатории висел амбарный замок, у лейтенанта не было ключа (химик-санитар, старый козел, закрыл и ушел в госпиталь за анализами). Лейтенанту нужен был йод, а в отсечных аптечках ни черта нет (раскурочили, сволочи). На его испуганное «что там случилось?» ему передали, что старпома укусила крыса за палец, и теперь он мечтает увидеть медика живьем, чтобы взвесить его сырым.
Наконец ему нашли йод, и он помчался во второй отсек, а по отсекам уже разнеслось:
– Старпома крысы сожрали почти полностью.
– Иди ты…
– Он стоит, а она на него шась – и палец отхватила, а он ее журналом хрясь! – и насмерть.
– Старпом крысу?
– Нет, крыса старпома. Слушаешь не тем местом.
– Иди ты…
– Точно…
Лейтенант прилетел как ошпаренный, издали осматривая пальцы старпома. От волнения он никак не мог их сосчитать: то ли девять, то ли десять.
– Подойдите сюда! – сказал старпом грозно, но все же со временем сильно поостыв. – Куда вас поцеловать? Покажите, куда вас поцеловать, цветок в проруби? Сколько вас можно ждать? Где вы все время ходите с лунным видом, яйца жуете? Когда этот бардак прекратится? Да вы посмотрите на себя! У вас уже рожа на блюдце не помещается! Глаз не видно! Вы знаете, что у вас крысы пешком по старпому ходят? Они же у меня скоро выгрызут что-нибудь – между прочим, между ног! Пока я ЖБП писать буду в тапочках! Только не юродствуйте здесь! Не надо этих телодвижений! Значит, так– чтоб завтра на корабле не было ни одной крысы, хоть стреляйте их, хоть целуйте каждую! Как хотите! Не знаю! Все! Идите!
И тут старпом заметил йод, и лицо его подобрело.
– Вот, Жу-упиков, – сказал он, старательно вытягивая «у», – молодец! Где ж ты йод-то достал? На корабле же ни в одной аптечке йода нет. Вот, кстати, почему все аптечки разукомплектованы? Выдра вы заморская, а? Я, что ли, за этим дерьмом следить должен? Вот вы мне завтра попадетесь вместе с крысами! Я вам очко-то проверну! Оно у вас станет размером с чашку Петри и будет непрерывно чесаться, как у пьяного гамадрила с верховьев Нила!
Слышали, наверное, выражение: «Вот выйдешь, бывало, раззявишь хлебало, а мухи летять и летять»? Именно такое выражение сошло с лица бедного лейтенанта после общения со старпомом.
Но должен вам поведать, что на следующий день на корабле не было ни одной крысы. Я уж не знаю, как Жу-упикову это удалось? Целовал он их, что ли, каждую?
Перед отбоем мы с Серегой вышли подышать отрицательными ионами.
Боже! Какая чудная ночь! Воздух хрустальный; природа – как крылышки стрекозы: до того замерла, до того, зараза, хрупка и прозрачна. Черт побери! Так, чего доброго, и поэтом станешь!
– Серега, дыши!
– Я дышу.
Тральщики ошвартованы к стенке, можно сказать, задней своей частью. Это наше с Серегой место службы – тральщики бригады ОВРа.
ОВР – это охрана водного района. Как засунут в какой-нибудь «водный район», чтоб их, сука, всех из шкурки повытряхивало, так месяцами берега не видим. Но теперь, слава богу, мы у пирса. Теперь и залить в себя чего-нибудь не грех.
– Серега, дыши.
– Я дышу.
Кстати, о бабочках: мы с Серегой пьем еще очень умеренно. И после этого мы всегда следим за здоровьем. Мы вам не Малиновский, который однажды зимой так накушался, что всю ночь проспал в сугробе, а утром встал как ни в чем не бывало – и на службу. И хоть бы что! Даже насморк не подхватил. О чем это говорит? О качестве сукна. Шинель у него из старого отцовского сукна. Лет десять носит. Малину теперь, наверное, в запас уволят. Еще бы! Он же первого секретаря райкома в унитазе утопил: пришел в ДОФ пьяненький, а там возня с избирателями – и захотел тут Малина в гальюн. По дороге встретил он какого-то мужика в гражданке – тот ему дверь загораживал. Взял Малина мужика за грудь одной рукой и молча окунул его в толчок. Оказался первый секретарь. Теперь уволят точно.
