Правда, в мозгах у меня, не иначе как от шока, малость того, заело. То, что я сама из машины вылезла, это понятно. То, что я напарницу из–под кучи аппаратуры кое–как вытянула, тоже ясно. А вот на хрена я еще и носилки эти с алкашом вместе на своем хрупком девичьем горбу выволокла и под деревце пристроила, хотелось бы мне знать?!
А вокруг машины уже зеваки собрались, кто–то «скорую» вызвал. Водитель КАМАЗа от меня на четвереньках убег и под своим грузовиком спрятался. Видать, облик у меня был соответствующий. Он из–под днища только подвывал тихонечко и, невзирая на угрозы, нипочем не вылезал, хотя я всего–то помощь ему хотела оказать. Нам так по инструкции положено.
А тут и коллеги подоспели. Реанимобили аж в трех экземплярах и бригада с нашей подстанции. Без спасателей в те времена неплохо обходились, приподняли общими усилиями наш разбитый РАФ, доктора из кабины вынули и тут же вместе со старшей фельдшерицей в больницу увезли. У них на двоих только девять целых ребер оставалось.
И обоих водителей забрали, нашего и КАМАЗовского. Нашего в реанимацию, а того в психушку, поскольку мужик к этому моменту не только выть не перестал, но и, на меня квадратными глазами глядючи, уже в асфальт пытался закопаться. А меня как самую целую наши подхватили и на подстанцию повезли. И очень вовремя, потому как гроза наконец разразилась и дождь хлынул.
Мы уже почти доехали, как до меня дошло: а пациент?! Его–то мы забыли! Лежит, поди, клиент под деревцем, к носилкам притороченный, дождичком болезного, должно быть, поливает. В чем–то оно, может, хорошо, хоть немного грязи с него смоет, но всё равно ж не дело! К тому же на пьянца–то по большому счету наплевать, главное — носилки ж за бригадой числятся! А от бригады только я осталась, стало быть, я одна за них и отвечаю!
Короче, развернулись мы и обратно полетели. Народ на перекрестке всё еще стоит, не расходится, события обсуждает, осколки стекла с проезжей части на сувениры собирает. А носилок нет. И пациента нет. Рассосался, аки нежелательная беременность.
Я к народу: где? Где носилки?! Где больной мой недолеченный?! Я же, жизни своей не жалея, сама его из разбитой машины вытаскивала! Я же, позвоночником натруженным хрустя, его под деревце укладывала, надрывалась, потом, можно сказать, девичьим поливала!
Оно понятно, не в себе была…
А толпа молчит. Безмолвствует народ, не отвечает. А ежели какие звуки издает, то почему–то странные и местами даже неприличные. И при этом на меня, что характерно, пялится.
А ларчик просто открывался, хоть и неожиданно. На себя я тоже посмотрела — и тоже удивляться начала. Халатик–то на мне был тоненький, нейлоновый. И так–то был на мне халатик — видимость одна, так еще ж, пока я в РАФе кувыркалась, этот мой нейлон, оказалось, кислотой забрызгало!
И теперь, представьте, под дождем на глазах у изумленной публики остатки этого халатика на мне буквально растворяются. И стою я перед добропорядочными гражданами в одних манжетах и воротничке. Над самой головой гроза грохочет, молнии сверкают, от атмосферного электричества копна моих волос, встав дыбом, натуральным образом шевелится — и я вся из себя в чем мама родила. Ну чем не Немезида «скорой помощи»?
Картинка та еще, короче говоря.
Ну, меня такими пустяками не смутишь, удивили блядь вибратором, подумаешь. Но тут уже коллеги спохватились, голый фельдшер посреди толпы — непорядок всё–таки. В машину меня резвенько засунули, завернули в простыню и увезли. А то граждане уже продолжения концерта начинали требовать.
А когда бригада моя из больницы выписалась, нам еще по выговору всем влепили. За утрату казенного имущества в виде тех самых носилок. А вот утрату пациента почему–то так и не припомнили.
Ну и на том спасибо.
Что греха таить, у нас на «скорой» вечно черт–те что случается. То, к примеру, пациента утеряем, то вообще покойника. А бывает, что наоборот — бывает, что свежезаконстатированный труп в ожидании труповозки из мертвых восстает и по квартире шастает. Что ж поделать, если пациент упорно хочет жить, медицина перед ним бессильна. Сама неоднократно убеждалась.
Разве только непосредственно из гроба на моих глазах еще никто не восставал.
Хотя вот я — я лично раз восстала.
Сама бы я, наверно, эту байку и не вспомнила. Давно всё это было, давным–давно, так давно, что и почти неправда. В незапамятные времена, короче говоря.
А тут лечила давеча я очередную бабушку–старушку. Обычный гиперкриз, ничего такого экстраординарного. Вот только сын этой старушки почему–то на меня задумчиво–задумчиво смотрел. Смотрел–смотрел, а потом и выдал: «Доктор, — говорит, — а я ведь вас же помню! Я вас на Авангардной из гроба вынимал! Я же санитаром там работал!»
Что ж, мир, давно известно, тесен, Питер — город маленький, а такое дело и впрямь имело место быть. Только он не вынимал меня тогда из гроба, это–то как раз неправда, а валялся рядом на полу. В конвульсиях. От хохота. А из гроба я тогда самостийно вылезла.
В те времена я училась на шестом курсе, и цикл судебной медицины проходил у нас действительно в больнице на Авангардной улице. Не в самой больнице — в морге, разумеется. А еще я подрабатывала фельдшером на «скорой». И после занятий в тот самый исторический день с пяти вечера должна была трудиться на кардиологической машине с одним крепко пьющим доктором.
Закончились у нас занятия, выхожу я из секционной в коридор — а там гробы у стенки штабелем стоят. И один — отдельно, открытый, на полу. Гламурный гроб такой, ядовито–розовый, внутри атласом обитый, с кистями, глазетом и прочей глазурью. И крышка от него сзади к стенке прислонена. А по коридору от меня к выходу движется тот самый кардиологический доктор, с которым мне с пяти вечера предстоит трудиться. Ясное дело, покойничка привез–сдал, дело житейское.
Вот тут меня и осенило: какого, думаю я, полового органа мне своим ходом через весь город ехать, когда можно прямо сейчас к бригаде присоединиться? Халат белый на мне, так что уже одета по всей форме…
В общем, я с радостным воплем ломанулась старенькому доктору вослед. И от излишнего рабочего рвения за этот розовый гроб зацепилась — и целиком, всем телом в него брякнулась. А крышка, как по законам жанра положено, на меня сверху съехала и гроб прихлопнула.
Доктор услышал, что его зовут. Обернулся — пустой, как по заказу мрачный, гулкий коридор, вопиюще розовый гроб, крышкой накрытый, — и тишина кладбищенская. И тут крышка с гроба медленно сдвигается, оттуда высовываюсь я с розовой кистью на ухе, и сдавленно (ушиблась, падая) взываю замогильным голосом: «Доктор! Доктор!» Ну и руки, как вы понимаете, к нему простираю…
Нет, я, конечно, тоже от такого, с позволения сказать, загробного фельдшера со всех бы ног бежала. Вот и он тоже рванул, не оглядываясь, на ходу крестясь левой рукой, поскольку в правой папочку нес.
На грохот санитары местные выскочили, ситуацию оценили и в корчах на пол рядом с гробом рухнули. Так что из этого милого розового гнездышка я в итоге сама вылезла, не надо привирать.
А доктора я так и не догнала. Хоть и слаб здоровьем был наш пьющий кардиолог, хоть и старенький, а от меня в галоп рванул как молодой. И пришлось мне в довершение всего на работу своим ходом добираться, потирая по дороге синяки и грязно и облыжно выражаясь.
А когда я до работы доехала, выяснила, что уже не за кардиологами числюсь, а вовсе даже за совсем другой бригадой. А доктор, бедный, на больничный ушел, причем утверждал, что у него галлюцинации начались. А потом и пить, что характерно, бросил. Вообще. Долговременный целительный эффект восстание меня из гроба оказало.
Не знала я, что на Авангардной так запомнилась. Между нами говоря, приятно сознавать, что за четверть века, прошедшую с тех пор, я, получается, не слишком изменилась…
Об этом, впрочем, впереди. Тут лишь добавлю. Верно говорят: кто один раз в гробу уже лежал, того второй раз туда долго не уложишь.
Свидетельствую, на себе проверено.
В тридевятом царстве, тридесятом государстве…
Короче, когда я на Василеостровской «скорой» работала, у нас дом на углу 7–ой линии и Большого проспекта нехорошим местом считался. Странноватым, я бы так сказала. То возле него на ровном месте пешеход ногу сломит, то с крыши кто–нибудь свалится, то глубокой ночью в подъезде покойника найдут. Беспокойное местечко, одним словом.
А старожил наш скоропомощный, который акушером на «скорой» шестьдесят лет отработал, едва ли не со времен наркома здравоохранения тов. Семашко, всё на нас ворчал. Молодняк мы, дескать, бескультурный, истории города родного не знаем. А дом тот, можно сказать, легендарный и таинственный.
Якобы была в этом доме аптека немца Пеля, и он там полную алхимию развел и философский камень создавал, а то и вовсе даже создал. Задолго до революции, естественно. А во дворе дома башню выстроил и грифонов ручных там этот камень охранять поселил. А еще эликсир вечной молодости изобрел, и продавал его особо избранным наряду со всяческими афродизиаками, вроде нынешней «Виагры».
