Многое в жизни выходит и получается само, а потом мы удивляемся, что же во всем жопа-то такая, а?
Впрочем, здесь, с какой стороны ни посмотри, а банально. Разбередила она ему все. Растревожила. Еще накануне мир представлялся Роману вполне понятным и помещался в привычную плоскость, в которой и функционировал, а тут вдруг оказался трехмерным. И в этом трехмерном мире Женя что-то обиженно кричала ему про то, как он отсыпает кому-то денег.
Намек был слишком жирным.
Квартира. Спорткар. Драгоценности. Шмотки.
Но ведь не бросилась же она отдавать ему это все, едва поняла, что он свалил! Значит, устроило? Любую устроило бы, у кого мозг есть. Если мужчина, вроде него, ушел, и свадьбы не будет – бери, что дают. И Женя взяла, потому что не была дурой. И потому что не любила его. Ее устроил «откуп».
Вот и спрашивается, что это было на университетской вечеринке? Какая муха ее укусила? Кому, как не ей, понимать всю выгоду того, что он не может от нее отлипнуть?
Ах да... там же еще Юрага. А она – свободная женщина, которая пришла одна. Бред какой-то!
Роман путался в собственных умозаключениях, терял их нить, не мог разобрать до конца, что из чего следует. И все последние пару дней беспрестанно думал о Жене. В платье, созданном, чтобы его снять. И надетом ему на мучения.
Моджеевский очень хорошо представлял себе, что там, под слоями тонкой ткани. Он до сих пор помнил ее тело. Стройное, белое, с высокой, совсем еще девичьей грудью, мягкой кожей и россыпью родинок то там, то тут, каждую из которых он так сильно любил. Он помнил и малейшую ее реакцию на его прикосновения. Помнил, где нужно дотронуться, чтобы завести ее. Помнил, что и как ей нравилось с ним в постели. И пусть он ни черта не знал про северное лето, про то, что она, оказывается, когда-то ездила в Харбин, и что мечтает побывать в парке, в котором ходят босиком, но вечером тридцатого декабря он, отказавшись от всех возможных предложений, включая поездку в Париж с бывшей любовницей, активно материализовавшейся и подкарауливавшей его то тут, то там, сидел и смотрел «Меняющих реальность», потому что Жене этот фильм нравился.
Он прочитал.
В чужой переписке три с лишним месяца назад.
Картина, кстати, оказалась вполне годная. К нему даже Бодька присоединился, собравший чемоданы – утром отбывал в Баварские Альпы кататься на лыжах с компанией друзей. Моджеевский компанию одобрил: детишки его партнеров, парочка одноклассников – сыновей высокопоставленных чинуш, дочка банкира Панкратова. Ее Роман одобрял отдельно – надоело смотреть на кислую Бодькину физиономию.
А потом сын прямо во время просмотра фильма возьми, да и скажи: «Сейчас бы такую шляпу... и чтобы дверь в тот вечер, когда мы с Юлькой поссорились».
«Ты повел бы себя иначе?» - спросил его Роман.
«Я бы все сделал иначе».
Словом, сестры Малич и впрямь – наказание им господне. И еще Нина придумала с Богданом отправить Таньку. Чтобы присматривала. Моджеевского-младшего это слегка подбешивало. Моджеевского-старшего – тоже, но он предпочитал не вникать.
Вечером же тридцать первого, презрев все возможные варианты встречи Нового года (а тех вполне хватало, в конце концов, он был везде желанным гостем), Роман набрал Борисыча, предложив пропустить в баре по рюмашке.
Борисыч в несвойственной ему манере промямлил что-то о том, что его куда-то там пригласили, ему неудобно отказать, и, мол, Романыч, прости, но хоть бы позвонил раньше!
«К бабе, че ли, намылился?» - хмыкнул Роман.
«Ну че сразу к бабе-то!» - взвился Арсен.
«Цветы хотя бы не забудь, Казанова, а то я тебя знаю!» - отрезал Ромка и, рассмеявшись, повесил трубку. Борисыч был старый холостяк. И настоящий полковник, хотя со званием так и не сложилось. Не сложилось и со многим другим.
Зато у Моджеевского сложилось – без пятнадцати полночь сидеть с бутылкой шампанского под балконом спальни когда-то своей квартиры в проливной дождь и вглядываться в черные окна. Абсолютно черные окна. Ни подсветки, которую они всегда включали, когда бывали дома. Ни света в глубине комнат. Ничего. Безлюдный этаж. На черта он выкупил целый этаж, чтобы в эту новогоднюю ночь тот был таким неприкаянным?
Где она. С кем она. Весело ли ей.
С семьей? С друзьями? С другим мужчиной?
Первое – возможно. Второе – вряд ли. Третье – наверняка.
Потому что это только он идиот. Кружит вокруг прибитым зимой шмелем и никак не может дотумкать – не его сезон. Полгода с ней. Три месяца без нее. Поднятый воротник куртки. Открытая дверца машины. Пронизывающие ледяные струи дождя. Глоток воздуха.
И фейерверк, запущенный со двора, от взрывов которого закладывало уши, и Моджеевский даже не сразу понял, что это Новый год уже наступил. Можно открывать шампанское.
Мы забыли открыть шампанское!
- Мы забыли открыть шампанское! – взвизгнула Юлька, глянув на часы, которые показывали три минуты первого, и подхватилась с дивана, на котором они с сестрой устроили настоящую пижамную вечеринку.
Этот год приходил с опозданием совершенно во всем. Даже в смысле брызг игристого вина в бокалах. Телевизора как у истинной Малич у Юльки не было. Неудивительно, что пропустили полночь среди своих киношек, бормотавших в ноутбуке, и настольных игр. Очнулись лишь в тот момент, когда за окном разноцветными искрами под оглушительные взрывы раскрасилось небо.
- Черт! Черт! Черт! – пыхтела младшая, бегая по квартире в поисках бутылки, которую специально приготовила к приезду старшей. – Жека! Ну как мы так, а?
- Не мечись, - улыбнулась Женя, наблюдая траекторию Юлькиных движений и думая о том, когда она успела вымахать такой дылдой. Тощей, угловатой, красивой дылдой. – Главное у нас есть тортик.
- У нормальных людей на Новый год до торта вообще не доходит!
- Предлагаешь сломать семейную традицию?
- Нет! – выкрикнула Юлька откуда-то из прихожей и наткнулась на потерянное шампанское – почему-то за обувной тумбочкой, издала победный клич и очень скоро оказалась перед Женькой, демонстрируя ей брют отечественного производителя. После чего задумчиво выдала: - Но не кажется ли тебе, душа моя, что все у нас как-то не по-человечески?
- Юлька! А по-человечески – это как? – задорно уточнила Женя, мысленно отмахиваясь от собственных умозаключений последних месяцев. Они ей не нравились, эти умозаключения. Еще меньше ей нравилось, что если бы не Моджеевский, она бы продолжала спокойно жить и чувствовать себя вполне комфортно. Подумаешь, любовь не встретила. Да кому она вообще нужна, эта любовь при таком раскладе?
Юлька, между тем, лишь пожала плечами и уныло улыбнулась.
- Не знаю. Не пробовала, - заявила мелочь. – Пробовала бы – знала бы. Ну вот посмотри на папу. Столько лет один. Туфли делает. Ручной работы. Это ж убиться. Или ты. Подцепила олигарха, а до ЗАГСа не доволокла. Про себя я промолчу. Я, по-моему, хоть фигни и не говорю, а по жизни именно ее и творю. Отборную такую. Классическую. Подай бокалы… А нет! Сиди, я сама.
И Юлька помчалась на кухню, оставив Женьку одну. Та вздохнула. Юлька и правда, как всегда, фигни не говорила. Что только делать со всей этой «не фигней» старшая и, вроде как, более опытная Женя не знала.
- Юльк! – крикнула она. – Юлька! Брось ты те бокалы. Давай чай пить.
- Тебе нельзя, да? – высунулась из кухни мелкая. – Я не подумала, извини! Сейчас сделаю чай. Зеленый? Черный? У меня еще вонючий такой есть, как духи.
- И где ты его взяла?
- У нас под домом магазинчик прикольный. Я там даже к-калебасы для мате купила. И эту... как ее... бомбилью!
- И как? – расхохоталась старшая. – Пригодилось? Пользуешься?
- Ну так я посуду купила, а сам чай – нет! Уже со следующей зарплаты. Ну или стипендии! – Юлька задумалась, закусила губу, а потом рассмеялась: - Видишь! Ненормальные мы!
- Ну допустим, - продолжала смеяться Женька. – А этот, как духи который, при чем?
- Ну вонючий же! Прикольно! – развела руками Юлька, и в это самое время телефон ее, печально валявшийся на диване, пиликнул сообщением. Мелкая застыла на месте. Поморгала. Глубоко вдохнула и рванула смотреть, что ей прислали. Сложно было представить себе большее нетерпение, чем то, что охватило ее в момент, когда трубка уже была в ее руках и она спешно разблокировала экран. И Женя очень хорошо его видела, почти осязала всеми локаторами, настроенными на сестринские волны. Потому что и сама ждала. Очень ждала. Сильнее всего на свете ждала одного-единственного поздравления во входящих.
