Послышалось несколько выстрелов. Мистер Тео поспешил на палубу. Кругом темнота, разрываемая лишь вспышками выстрелов. Кто-то вскрикнул, видимо задетый пулей…
– А ну, тихо! – раздался грозный возглас: исполнитель приговоров, высунувшись из окна своей каюты, возмущенно ударил кулаком по подоконнику.
– Согласен с вами на все сто! – откликнулся из темноты незримый господин Вагнер. – Шум-гам каждой ночью. Твердой руки не хватает… Мой приятель Стровачек нашел бы на них управу: одному врезал, другому вмазал – остальные мигом замолкли бы… Спи, Арнольд, не трепыхайся, моя крошка! Я с тобой.
«Плавучий дурдом!» – мелькнуло в голове у Тео. Ползком, по-пластунски, он двинулся к радиорубке, при этом кто-то, невидимый в темноте, выпустил в его сторону целую очередь.
Из радиорубки доносился мужской голос: там явно что-то диктовали радисту… А вот раздалось чириканье – значит, и господин Вагнер поблизости!
– Алло, алло! – говорил радист. – Вас вызывает «Стенли отдыхает»! Прошу передать в редакцию следующее: «На всех парах идем к цели. А. Винтер».
Кровь бросилась мистеру Тео в голову. Выходит, этот бумагомаратель все-таки мужчина?! Тео распахнул дверь в рубку… Господин Вагнер держался за собственные штаны и спал, привалясь к стене.
– Благодарю! – сказала Лилиан радисту и в этот момент заметила Тео. Лицо ее побелело, губы задрожали…
Миллионер издал язвительный смешок, но у него тоже в лице не было ни кровинки.
– Да, А. Винтер – это я! – с вызовом бросила Лилиан. – Вы первым начали этот поединок!
– Ваша взяла! – хрипло произнес Тео. – При таких средствах борьбы вам заранее обеспечена победа над любым джентльменом!
– Наглец!
– Довольно, мадам! Ваши дела меня не интересуют! Радист, передайте сигнал бедствия…
– Руки вверх! – В руках у женщины блеснул револьвер.
Вслед за этим нежная дамочка испустила вопль ужаса и хлопнулась в обморок. Лилиан проиграла, не учтя простейшей логики: господин Вагнер, которому (бог весть почему) была дорога его жизнь, машинально поднял руки вверх и перестал поддерживать штаны.
По распоряжению Тео радист послал сигнал бедствия, а Вагнер, посрамленный хуже некуда, продолжал спать крепким сном с поднятыми руками.
Участники экспедиции разделились на независимые и, даже более того, враждебные группы. С кормы вели огонь Рыжий Васич и его дружки, из носовой части отстреливались Вильсон и его сторонники. Автономное положение занимал Сократ Швахта (или просто Крат), воин-одиночка, который отсиживался в своей каюте и время от времени палил наобум из окошка. Подобное развлечение вошло на корабле в привычку…
Нейтральный отряд образовали сэр Максвелл, иногда украдкой выглядывавший из бочки, и французский физик Брюсье, который до сих пор не появлялся на страницах нашего романа (да и впредь не появится), поскольку с первых минут путешествия оказался прикован к койке морской болезнью. Упоминать о нем теперь было бы поздно, да и неуместно.
Межпалубное пространство захватили мистер Тео, футбольный судья, слесарь-водопроводчик и ювелир. Время от времени то тут, то там появлялся узкий, длинный шкаф – на своих двоих, – и по нему сразу же открывали пальбу со всех сторон.
Густав Барр вознамерился выдавить верх шкафа, где его держали в заточении, однако вместо этого от шкафа отделился низ, и ноги пленника оказались на свободе. А что еще оставалось великому ученому, о котором в пылу сражения все позабыли?
Днем позже на сцене появился и его тучный синий сородич, то бишь Ливингстон, чтобы своей экстравагантной внешностью усугубить всеобщую неразбериху.
Тем временем прозектор и Офелия Пепита, ставшие за штурвал, худо-бедно направляли ход корабля, вследствие чего вихляющий из стороны в сторону «Стенли» со сдвинутой набекрень трубой напоминал подгулявшего завсегдатая кабака.
Господин Вагнер провел эти трудные часы, лежа на столе в операционной, то распевая оперные арии, то погружаясь в сон. В результате Сократ Швахта чуть было не прооперировал его, приняв за пациента. Хотя на самом деле пациентом оказался А. Винтер, покрытый угольной пылью до корней волос; у новоявленного кочегара разболелась нога, и он обратился к врачу.
– У меня застарелая экзема, – сообщил он господину Вагнеру, застав его в операционной. – Извольте взглянуть, уважаемый коллега.
– Палач вам коллега, – ответствовал господин Вагнер. – Ждите, он скоро придет! – С чем и захрапел.
Вжик! Пуля врезалась в дощатую перегородку. Вжик! Вжик! А. Винтер забился под стул, диву даваясь, как господин Вагнер умудряется крепко спать в таком аду. Вскоре и правда появился Швахта.
– По-моему, вам не выжить! – с ходу констатировал он. – Есть у вас семья, родственники? Желаете что-нибудь им передать?
– Помилуйте, но это всего лишь старый рубец! Нельзя ли его прижечь током?
– О чем разговор?! – взбодрился Сократ (он же просто Крат), и глаза у него вспыхнули. Припомнив добрые старые времена, он схватился за свои резиновые манжеты. Включил ток… раздалось потрескивание, посыпались искры… Услада слуха! Блаженно жмурясь, палач млел от наслаждения. Вжик! Еще одна пуля пробила стенку. А. Винтер в ужасе икнул…
– Спасибо! – с чувством произнес он наконец. – Воображаю, как вам были благодарны ваши пациенты!
– Да уж! – с гордостью подтвердил Швахта. – После лечения током ни один не жаловался.
Вжик! Вжик! Вжик!
– Ну, знаете ли! – возмущенно сел на столе господин Вагнер. – Клянусь честью, такого безобразия сроду не видал! Приходят беседовать в операционную, будто в шкаф какой! Ля-ля-ля да ля-ля-ля – попробуй усни!..
И тут разразилась очередная напасть: выяснилось, что ночью кто-то продырявил бачки с питьевой водой. Воды нет! Парламентеры от каждой враждебной группировки решили поделить запас спиртного, поскольку больше пить было нечего.
В 12.10 каждому выделили по литру на нос.
К часу пополудни на борту врагов не осталось! Мистер Тео, Вильсон и Рыжий Васич, усевшись на палубе плечом к плечу, с чувством распевали сентиментальные песенки под губную гармонику и гитару.
Повторяю: в полдень распределили литровые порции, а к пяти вечера господин Вагнер уже протрезвел!
В четверть шестого он с тоскливым видом обошел корабль, заново представившись каждому из присутствующих.
– Честь имею: Манфред Затурек, – тихо говорил он.
Не будь господин Вагнер героической личностью, я бы дерзнул сравнить его со Спящей Красавицей, пробудившейся от векового сна. Испуганно взирал он на неведомые морские просторы, и его синяя борода горестно подрагивала.
Господин Вагнер слонялся из угла в угол, не находя себе места, пока наконец не наткнулся в кают-компании на газету. Ага, интересно, как развиваются боевые действия на русско-японском фронте? Вроде бы готовилась какая-то операция у Чемульпо… Затем, от нечего делать, господин Вагнер решил написать письмо жене. Путешествие проходит благополучно, и выставка – конечная цель пути – наверняка окажется интересной. Летающие аппараты – это же просто фантастика! Кстати, всю ночь ему чудились динамомашины, которые порхали в воздухе, помахивая крылышками. Такие дикие сны не иначе как с веронала, от этого лекарства он всегда спит беспокойно. Нельзя наедаться на ночь. А главное, зачем человеку летать, если природой этого не дано. Чего только не наизобретали: радио, телефон, телеграф, фотоаппарат, самокат, самокрутка, самописка… Какого лешего не хватает? Quo vadis, камо грядеши, куда прешь, человече?
«Пора остановиться, Эдит, поверь мне! Если развитие техники будет продолжаться такими темпами, человек сравняется с Богом. А это до добра не доведет. Представляешь, мне снилась какая-то необыкновенная коробочка – чуть тронешь ее, и тотчас музыка играет и пение раздается, хочешь из Лондона, хочешь из Мюнхена. Таскал эту коробочку какой-то придурок и показывал неграм да китайцам, а у самого к котелку горящая свечка пришпандорена. Смотришь в коробочку, и в глазах рябит – будто кино показывают, и картинки как живые: поют, разговаривают, а ты весь плаваешь в поту и не можешь проснуться. Никогда больше не стану на ночь принимать веронал с ветчиной! Трудные времена пошли, дорогая, – писал господин Вагнер. – А ведь в нашем возрасте год засчитывается за два! Хорошо бы стать тридцатью – сорока годами старше и не просиживать часами у приемников, с ужасом ожидая, что еще в мире стряслось, как там все прошло у Чемульпо и чем кончилось восстание боксеров? Теперь вот поговаривают, будто бы в Москве (это очень большой русский город) какой-то Бенин, Левин или Ленин… бунт поднял… Впрочем, может, во мне всего лишь говорит дурное настроение, оттого что я хлебнул глоток. Сама знаешь, у нас в семье бытовал предрассудок (дурь собачья!), будто бы кто глоток хлебнет, тот уж нипочем не остановится и алкоголиком заделается. Помнится, всем нам стыдно было, когда папа подвыпивши напевал в парадном. Жарко у нас сегодня, вот я и приложился слегка. Но чтобы напевать при этом… по-моему, я не пел. Надеюсь, ты тоже не поешь. Полу я еще не видел, судя по всему, наш пароход запаздывает»…
