Странна эта детская любовь к кислятине. Правда, дети любят эту дрянь, только когда она сорвана ими с ветки тотчас. Они будут с радостью и наслаждением грызть ее помногу, но стоит им отбежать подальше, как они предпочтут не есть, а бросаться этими плодами, доставая их из карманов и из-за пазух, друг в друга или по иным движущимся целям.
Хулиганства ради, пацаны поверх эмалированной таблички «Осторожно, злая собака!» прицепили рукотворную надпись: «Не возьмем в коммунизм!»
Солнце уже село, так что только самые верхушки сосен горели оранжевым, на фоне ярко зеленого неба. Разведчики от неуемности переползали по-пластунски с места на место, воображая Бог знает какие приключения и опасности, чтобы радоваться и гордиться своей отвагой. Крапива, впрочем, доставляла им реальные неприятности во всей полноте.
Пока они только отметили, что дом то и дело посещают различные малосимпатичные личности, по большей части пузатые дядьки с тючками, непременно озирающиеся, прежде чем войти. Некоторые прибывали на личных авто, а рослый, в кожаном шлеме, субъект подкатил на мотоцикле с коляской, выгрузил коробку и немедля умчал прочь.
Один из мальчиков гладил лохматого пса, называя его Полканом и скармливая ему четвертую конфету. Он где-то прочел недавно, что имя Полкан означает «пол-коня», а пес именно и напоминал ему Конька-горбунька из сказки Ершова. Конфет было жаль, но пацан утешал себя несходством с девчонками, которые уж точно не смогли бы совершить такого волевого усилия. Пес уже лизал его благодарно в лицо, норовя забраться языком в самые ноздри, а мальчик мечтал, как было бы здорово покататься на нем по окрестностям верхом.
Наконец, за воротами послышался звук подъехавшего «москвича». Машина вползла во двор, из нее выбралась растерянная юная особа, а следом Дядька в фиолетовых очках. Дядька споткнулся, и пацаны одновременно подумали, что в таких очках спотыкаться, небось, приходится на каждом шагу.
Девушка, слегка подталкиваемая спутником в спину, скрылась в доме. Через несколько минут из дверей показалась Птица Феникс, чтобы выглянуть за калитку на улицу. Заметив плакат о том, что ей не предстоит быть взятой в коммунизм, она сорвала его, свирепо смяла и забрала с собой, видимо, на растопку.
Затем женщина включила над входом лампочку, бросила еще один настороженный взгляд в сторону кустов и окликнула пса. Однако, Полкан, разнежившись и наевшись конфет, отзываться не спешил. Тогда Рая, а это была, конечно, она, на всякий случай запустила в самую гущу кустарника ржавым ведром. Ведро бесшумно приземлилось куда-то в траву. Пес, виновато поджав хвост, довольно лениво и молча выбежал к женщине. Та, с подозрением на него глянув, прицепила к нему цепь и скрылась в доме.
Вокруг лампочки мигом образовался хоровод из насекомых. Такие же, из их компании, без устали пили кровь из мальчишеских шей, лбов и щиколоток, оставляя после себя, помимо изрядных волдырей, следы от погибших, не особо вертких товарищей.
Живо сообразив, что итогов разведки накоплено уже чересчур много, что пора домой, в лагерь, и вряд ли еще что-нибудь интересное произойдет, пацаны по-быстрому ускользнули со своего поста через дыру в заборе.
Колька только задержался чуток. Поскольку ведро, брошенное Птицей Феникс, попало ему по хребту, то паренек, подобрав ржавый предмет, подвесил его известным образом над дверью, рассчитывая несколько как бы отомстить. Затем и он выскользнул из сада и присоединился к приятелю.
Оба скинули сандалии и пошагали босиком по толстому слою мягкой как мука пыли, хранившему все дневное тепло до глубокой ночи. Дорогой мальчишки из озорства срывали с перевесившихся через забор веток вишни, если их удавалось рассмотреть в сгущавшихся сумерках, и тут же радостно их ели.
— Как думаешь, Тимофей Кондратич, зачем им такой домина? — удивлялся Степка на ходу, сшибая прутом голубые репейники, — ведь сразу видно всем, что буржуи и жулики. Значит, рано или поздно посадят. Читал про майора Пронина?
— Деревянный вопрос, Козьма Фомич. Шесть раз! Я всю «Библиотеку военных приключений» перечел у соседа.
— Мы с тобой, Тимофей Кондратич, лучше б в шалаше жили, на берегу реки. Верно? Надо только удочки и ружье. А если война, то сразу партизанский отряд можно собрать из подходящих ребят, эшелоны пускать под откос. Я комиссаром согласен, а ты — командиром… или наоборот.
— А зимой? — уточнил Колька.
— Землянку можно вырыть, в три наката, как на фронте. С лета заготовить запасов, сухарей насушить.
— Войны, может, не будет, а летом, уважаемый Козьма Фомич, можно зато плот построить и поплыть куда-нибудь по течению, — поддержал мечту друг, — девчонок можно позвать…
— Ага, как Том Сойер и Гек Финн, — радостно согласился Степка, — но только без девчонок. Они ж воды боятся, вопить начнут, — пояснил он, забираясь пока в палатку и застегивая получше вход от комаров.
— Слушай, — поделился Колька, видя, как чешется товарищ после укусов, — я комаров на себе не бью. Надо перетерпеть, пусть жрут сколько хотят. Считай до тысячи и терпи. Так раза три стерпишь, а после уж не замечаешь их. Или они кусать перестают, — указал он на присевшего на руку комара, который все не решался воткнуть свое мелкое жало, да так и не решился, а посучив лапками, снялся с места и полетел зигзагом в сторону Козьмы Фомича, то есть Степки.
…
Между тем, на даче происходили события, мягко говоря, необычные. Как только Соня, в сопровождение Дяди, переступила порог дома, так и направлена была прямиком в подвал. Помещение было с низким потолком, но просторно, напоминало одной половиной химическую лабораторию, другой — нечто вроде хлева, поскольку в углу навалено было соломы. У одной из стен громоздилось старинное зеркало, с неровной грязноватой поверхностью, содержавшей по углам заметные утраты. Видимо, его пожалели выбросить из-за красивой рамы.
Что-то громыхнуло, будто лист меди сбросили с грузовика, и из темноты навстречу девушке величественно выступила немыслимой красоты дама. Нервно отбросив со лба темно рыжие локоны, она вонзила в бедную Соню огненный взор.
Дама была именно такова, какой всю жизнь мечтала быть сама Соня. У нее имелось все, чего не доставало юной ученице швеи. Казалось, внешность красавицы не находилась на одном месте, а пребывала в динамическом состоянии пульсации перед свирепой атакой.
Сразу вслед за впечатляющим лицом, окруженным огненной гривой волос, в бой рвался бронетанковый корпус груди, в то время, как руки, с длинными шевелящимися пальцами, приготовились обойти с флангов. Талия, равно как и белая шея, могли бы показаться слабыми звеньями всего строя, но при малейшем движении они превращались в туловища змей, способных вытянуться до нужной длины, чтобы обвить и стиснуть жертву смертельным объятьем. Стройность высоких ног тоже не подлежала сомнению. При ходьбе они ступали ровно, рисуя одни только прямые линии, и заворачивали направление хода, строго под прямым углом.
При виде такого совершенства, Соня ощутила себя исчезающе ничтожным созданием, но мельком успела вообразить, какой успех ожидал бы ее повсюду, случись ей обрести подобную наружность.
— Покажи руки! — скомандовала женщина ледяным тоном, но громовым голосом.
Команда была знакома Соне с малолетства, с детского сада, школы и пионерлагеря, как впрочем, была она знакома и любому советскому человеку. Руки по многу раз предъявлялись на предмет проверки их чистоты и опрятности в борьбе за повсеместную гигиену.
Так что, Соня послушно и незамедлительно протянула руки навстречу женщине, повернув их ладонями вверх. Тотчас на них защелкнулись наручники. Это, конечно, Дядя словчил, подкрался из-за спины.
Девушка изумленно ахнула, попыталась сразу освободиться. Не тут-то было. Приспособление только туже стянуло запястья. Никогда, никогда не приходилось Соне бывать в наручниках, и она совершенно не рассчитывала когда-либо в них оказаться. Девушка бросилась было к выходу, пытаясь все же высвободить руки, но Дядя, несколько было отскочивший назад, преградил ей путь и силой усадил пленницу на табурет. Затем этот субъект принялся молча и суетливо привязывать Соню к сиденью еще и бельевой веревкой, пресекая каждую попытку сопротивления и напутав множество лишних уродливых узлов и петель.
— В чем дело?! Что вам надо?! Где я?! — вскрикивала та, отчасти обессиленная сверлящим взглядом красавицы. — Отпустите меня! — воскликнула Соня жалобно еще раз и некоторое время билась молча, как рыба в своих путах.
Когда путы ослабевали, Дядя подскакивал и молча затягивал их потуже. В присутствие Раисы Поликарповны, он всегда почти полностью терял дар речи, находясь, будто под гипнозом ее зеленых глаз, но все понимал и двигался тихо, как змей. И, наоборот, без ее присмотра, делался порой говорлив и шумен до чрезвычайности.
