Это хорошо, когда работы много. Можно переключиться. Отключиться. Не думать. Ни о принятых решениях, ни о тех, которые предстоит принять. Он хочет поговорить. Он просто хочет поговорить. Нет, не трахаться. Правда, собрался не за этим. Не сегодня, не сейчас.
Даже если врет сам себе в эту минуту, когда выходит из здания «MODELIT», и, несмотря ни на что, больше всего на свете жаждет вернуть в свою постель женщину, которую так и не смог забыть.
Нифига не остужались мысли под снегом, который к исходу дня превратился в настоящую метель, такую, какую Рома не помнил с полжизни. Брендовые туфли скользили по гололеду, а белые хлопья падали на волосы, под воротник, на плечи темной куртки, которую он наспех накинул утром, не сверившись с прогнозом. Кто бы мог подумать! В Солнечногорске – снег. Невероятный день. Странный. Совсем перекошенный, перекроенный, как и он сам.
Отпустив Вадика гулять до завтра, он покружил по городу на уже примелькавшейся горожанам Бентли, давая себе время перевести дыхание, которое спирало от одной мысли, что сегодня они поговорят. Увидятся и поговорят. Потому что он, мать его, решил!
К пяти зарулил в ювелирный возле набережной, не зная, что покупать. Самое главное кольцо – уже подарил. Будто бы оно сделало кого-то счастливее. Но очень хорошо помнил ее вопрос, сам ли выбирал колье – или секретарша, как если бы это было важно. Так же важно, как долбящее по мозгам с самого утра «спасибо, что оставил наше только для нас».
Это было последнее, что он от нее услышал тогда, когда уходил насовсем.
И в противовес этому так и не вышедшая в глянце статья об их помолвке с фотографиями с благотворительного бала и из Италии, куда он затащил ее, не спрашивая, хочет ли она туда ехать. Где вы видели человека, который откажется от Тирренского моря?
«Да, Рома». «Конечно, Рома». «Я все понимаю, Рома».
Нет, он знал, как построить разговор. Он приедет к ней, поводов не впустить его у нее нет. Если там праздник... ну черт с ним, задержится. Что будет, если рядом окажется Юрага, Роман предпочитал не думать. В конце концов, когда-то давно, в самом начале, его меньше всего на свете интересовал ее семейный статус. Ей придется выслушать его при любом раскладе. Моджеевский скажет ей, что все знал про переписку с Art.Heritage, знал, кто он, и заодно – знал все про «Купидон». Если она захочет объясниться – они объяснятся. А она захочет. То, как Женя на него реагировала на той ректорской вечеринке... Черт, да она едва держалась! Как и он. Не могло тогда все так закончиться. Не должно было. Это он налажал – не только она. Они оба. Они так мало говорили. С другими – сколько угодно. Сами – нет.
Все остальное – лишь следствие. Даже то, что она не швырнула его подачку ему в лицо после того, как он ее бросил. Но то, что ее это зацепило... болезненно зацепило – очевидно же!
И они это обсудят тоже. Обязательно. Теперь он знал, что ей говорить.
Не знал только, что купить в этом дурацком ювелирном!!
Разве что... вот эти рубины...
Моджеевский долго и придирчиво изучал гарнитур перед своим носом. Тот и правда был довольно ничего. Не всемирно известный производитель, конечно, но рубинов Роман Жеке раньше не дарил, а эти были вполне неплохи для местного варианта роскоши. Все равно заказывать что-то другое времени нет. Серьги, подвеска, перстень. В платине и бриллиантах. Для примирения – может быть, и не лучший вариант. Но ей должно подойти.
К такому подарку – разве что розы. Претенциозные, бархатисто-бордовые. В тон.
- Бред какой-то, - проворчал Моджеевский под нос, глядя на все это великолепие на соседнем сидении авто. А потом, уже окончательно приказывая себе унять этот мандраж, будто ему восемнадцать лет, и он спешит на первое в жизни свидание, рванул привычным маршрутом к «Золотому берегу».
От набережной, заваленной сугробами за день, до высотки в такую метель – топать, конечно. Но и машиной быстро не получилось. Снегопад сотворил на дорогах коллапс. И Ромка сердился, глядя на происходящее, думая о том, что уже и бросил бы машину где-нибудь у обочины, чтобы потом Вадик забрал, да негде. Автомобили дружно сигналили друг другу, будто истерично повизгивая, в свете фонарей жизнерадостно кружились белые хлопья, радио голосило, наполняя салон звуками музыки. Когда впереди замаячили очертания «Золотого берега», пускавшего лучи прожекторов в низкое, темное, мутное, взболтанное небо, Моджеевский не без облегчения перевел дыхание.
Потом было просто.
Парковка. Взгляд на белоснежный «Ягуар», стоявший на своем обычном месте. Ключ от квартиры, который все еще валялся в его портфеле на заднем сидении, хотя и не предполагалось, что он им когда-то воспользуется. Бодрый шаг по глянцевому полу первого этажа. Подпрыгнувшие брови консьержа, все того же, что и раньше, которому Ромка за неимением свободных рук кивнул издалека, мол, привет!
Лифт.
Третий этаж.
Дверь, за которой очень тихо.
Запоздалая мысль, что гулянку закатить могли и не здесь. И еще – что надо было, наверное, захватить какого-то вина. Жене нравился рислинг.
К черту. Поздно.
В абсолютной тишине коридора Роман перевел дыхание и, пытаясь справиться с зашедшимся тревогой сердцем, коснулся ключом замка, отмечая про себя, что его-то она и не сменила. А после шагнул в темноту и... тишину... еще более впечатляющую.
От движения в холле зажегся свет.
Ему оставалось лишь смириться, что в квартире нет никого. Он самую малость просчитался.
И стоял на месте, пытаясь свыкнуться с этой мыслью. На что бы он ни рассчитывал, день рождения Женя предпочла праздновать где-то в другом месте.
Из всех звуков – только его дыхание.
Облом, Моджеевский.
Роман невесело хмыкнул. Поставил пакет с украшениями на тумбу в углу. И подумал, что цветы бы тоже надо... в воду. Прежде чем уйдет. Жека, наверное, и так догадается, что он приходил.
Как был, не раздеваясь, он двинулся в сторону кухни. Оставит букет в мойке и дело с концом. Зашибись флористическая композиция. Придет – оценит.
Он неторопливо шел коридором, включая свет по пути своего следования, и, снедаемый все той же неосознанной тревогой, думал. Думал, что раз не судьба, то, может, и к черту. Однажды уже гонялся за прошлым, путая его с настоящим. Три года. Возможно, сейчас та же история, а он и не понимает этого в силу того, что все еще не научился легко расставаться с неисполненными желаниями. Сегодня его самым большим желанием была Женя Малич. Сегодня, вчера, неделю назад. И будет завтра.
А может, остаться? Дождаться? Ему ведь хочется – остаться и дождаться! И хочется найти повод простить ее.
Роман очутился на кухне, на которой не был несколько месяцев, и здесь тоже время словно застыло, тревожа его. Несколько шагов до раковины. Кран. Вода комнатной температуры. Неожиданное понимание того, что самого мучит нестерпимая жажда. Рука, протянутая за стаканом туда, где их держала Лена Михална, и вдруг Ромка, делая вдох, скорее принял, чем до конца уловил: здесь никого нет. В смысле – здесь давно никого нет. Здесь уже очень давно никого нет. Идеально расставленная чистая посуда со слоем пыли на стенках, ни единого предмета ни на одной поверхности. Ни тебе забытой в мойке тарелки, ни брошенной на столе ложки, ни кастрюльки на плите. Ничего. Порядок, какой оставляют там, откуда ушли.
Жениной смешной заварной кружки с большущим котом на крышке, которую она принесла из родительского дома, – тоже не видно. Нигде. Роман открыл и закрыл несколько шкафов, разыскивая эту самую кружку, когда букет уже валялся под струей воды. Не нашел. Лишь убедился, что все остальное расставлено с такой педантичностью, с которой даже Лена Михална никогда не подходила к вопросу состояния вверенного ей помещения.
- Черт! – выдохнул Ромка.
И заметался по комнатам, включая свет в каждой и приходя все в больший ужас. Везде то же самое. Все то же самое. Пустая, безликая, лишенная личных вещей квартира, стерильность которой нарушалась лишь слоем пыли на давно не протиравшихся поверхностях. Очень давно. Ничего Жениного. Ни его, ни Жениного. Вообще ничего. Как будто и не жили они тут. Как будто она здесь не живет.
