Ознакомительная версия.
— Так вы, суки, всю ночь шкандыбать будете! Бегом!
Бежать связанным кавказцам было трудно, они запинались и падали. Конвоиры подгоняли отстававших прикладами.
Процессия вышла на заснеженный лед озера, давшего название всему гарнизону. Полторацкий приказал остановиться.
— Слушайте сюда, чуханы! Сейчас вы будете расстреляны! Я не потерплю борзоты в своем гарнизоне! Даю вам минуту на последнюю молитву.
Внезапно Турчанинов спустил предохранитель, щелкнул затвором и истошно заорал:
— Кончаем гадов! Всех урою!
Потом он прицелился и нажал на спусковой курок. Полторацкий оттолкнул ствол автомата в сторону. Глухо пророкотала очередь.
— Гоша, все равно я их замочу! Они моего лучшего кореша, Витю Шаронова, опустили, суки! Я их кончу, в натуре!
Турчанинов убедительно бился в истерике — сбросил с себя ремень, шинель и шапку, порвав пуговицы, распахнул китель, выл, скрежетал зубами, потрясал автоматом. Полторацкий отобрал у неистового Ростислава оружие, ударом опрокинул его на снег, но Турчанинов не унимался — он подбежал к ближайшему кавказцу и начал его душить.
— Я их, собак, зубами грызть буду! Я им глотки перегрызу!
— Отставить кипеж! Отойди в сторону, мудила, а то самого в строй поставлю! Эти ублюдки будут расстреляны только после моего приказа!
Турчанинов взвизгнул, заплакал и упал на колени. Полторацкий крикнул кавказцам:
— И вы на колени! Все на колени! Молитесь! Тридцать секунд даю!
Для вящей убедительности Гоша выпустил над головами кавказцев еще одну очередь из автомата Турчанинова. Кавказцы рухнули на колени и стали исступленно шевелить губами. Один из них, яростно мотая головой, подполз к Игорю и стал биться головой об лед. Из его глаз текли слезы, он мычал, икал, дергался всем телом, и, по-видимому, обмочился от страха. Полторацкий отбросил слабака ударом сапога в челюсть.
— Не жрите сопли, уроды, умирайте красиво, без слюнтяйства! Помолились? Отлично! Взвод, строиться!
Конвоиры вытянулись цепью.
— Спустить предохранители!
Клацнули рычажки предохранителей.
— Взвести затворы!
Щелкнули запираемые затворы.
— Взвод, приготовиться!
Стрелки подняли автоматы и прицелились.
— Взвод, стрелять по моей команде!
Повисла пауза. Не выдержали нервы еще у нескольких кавказцев — они упали плашмя на снег и зашлись икотой и судорогами. Задрожали связанные руки даже у Анвара.
— Слушай мою команду! Взвод! Товсь!
Сделав небольшую паузу, Полторацкий вразвалку подошел к Анвару, за шиворот оттащил его в сторону, вытащил изо рта кляп.
— Что, неохота подыхать?
У Анвара тряслись губы, челюсти отбивали барабанную дробь.
— Не слышу!
— Н-нет-тт!
— Мне твоей крови не нужно! Мне нужно твое хорошее поведение!
— Игорь, все сделаю! Не убивай!
— Поклянешься?
— Да!
— Не слышу!
— Да! Все сделаю!
— Клятву дашь?
— Дам!
— На пидараса?
— На пидараса!
Игорь повернулся к своим солдатам.
— Взвод, отставить! Оружие на предохранитель! Твари, встать, построиться! Шагом марш!
Еще не веря своему счастью, кавказцы встали с колен и, поминутно оглядываясь, заковыляли обратно в казарму. В кубрике Анвар под диктовку Полторацкого произнес:
— Братья, отныне слово Полторацкого для меня — закон! Клянусь всем святым — матерью, хлебом, кораном! Если я нарушу эту клятву, буду пидарасом!
Полторацкий дал команду своим ребятам обшарить койки и тумбочки кавказцев. Через пару минут Полторацкому принесли изъятые ножи.
— Ножи иметь запрещаю! Если узнаю, что вы снова светите ваши хлеборезами — кончу без всяких разговоров! Просто приду ночью в казарму и пришью вас спящими! Далее — Лешу слушаться, как меня! Услышу жалобы — конец вам, сукам!
Полторацкий выпустил в потолок еще одну короткую очередь. Вновь посыпалась штукатурка. Прихлебатели Татарчукова развязали кавказцам руки и вытащил из их ртов кляпы.
— Потолок заделать, в казарме навести порядок, потом всем спать!
Полторацкий увел команду. В родную казарму зашли через запасной выход, сложили автоматы у оружейки.
— Ну что, чуваки, отработали нормально. Молодцы! Герои, скитальцы, морей альбатросы! Короче, всем спасибо! Вы знаете — Полторацкий добро не забывает. И еще, прошу вас, хлопцы — смирите гордыню, не пи…ите об этом, ибо крайне чревато! А теперь тихо отбиваемся.
Дежурный по роте вновь позвонил дежурному по полку. Тот не сразу взял трубку — спал в своей кондейке.
— Товарищ капитан, разрешите вскрыть ружпарк! У дневального ремешок на штык-ноже порвался, заменить надо!
Дежурный открыл оружейную комнату, протер автоматы ветошью, прочистил стреляные стволы и поставил оружие на место.
Дембеля уезжали. Уехал «тайный агент» Лада, уехал «вечный карась» Черемисов — спокойно и достойно (Игорь сдержал свое обещание). Гиддигову нацепили сержантские лычки, за что Гоша время от времени его подкалывал. К середине декабря никого из дембелей в казарме не осталось. Призыв Полторацкого стал самым старшим. Все чаще в адрес Игоря, Володи, или, скажем, Бегичева, звучала старая как мир дембельская песенка:
Масло съели — день прошел.
Старшина домой ушел.
Спи глазок, спи, другой!
Пусть приснится дом родной,
Баба с пышною пи…ой,
Море водки, пива таз,
И Соколика приказ.
Ты, Соколик, не робей —
Присылай приказ скорей!
Вам осталось… (проставляется цифра) дней,
И ровно столько же ночей!
Уже вплотную приблизилась стодневка, но как ни странно, чем ближе к дембелю, тем чаще на Полторацкого стали накатывать приступы хандры. Игорь стал более раздражительным и менее разговорчивым, куда-то исчезло его чувство юмора. Помимо всего прочего, у Полторацкого испортились отношения с Володей. Короче говоря, Полторацкому надоело все, надоело до чертиков! Игорь ненавидел окружающий мир — от сопок, обступивших поселок, до собственных блестящих кирзачей. Однажды, в приступе жестокой тоски, Игорь написал письмо Ирине. Хотел написать и Наташе, но не знал ее нового адреса, а узнавать в санчасти постеснялся.
Письма Игорь писал очень редко (относил их на почту сам), и получал тоже нечасто. Все получаемые письма были без обратного адреса, по прочтении Гоша их незамедлительно сжигал. Вторжений в свою личную жизнь Полторацкий категорически не терпел, и поэтому никто в казарме, включая Володю, ничего не знал о доармейской Гошиной биографии.
Но шила в мешке не утаишь. Однажды Руденко, единственный, кому разрешалось открывать Игорину тумбочку, загружал в нее продукты и нечаянно смахнул на пол лежавшую на стопке книг фотокарточку. Боясь, что Полторацкий заметит, адъютант быстро положил снимок на место, мельком успев зафиксировать, что запечатленная на нем девушка — редкостной красоты. Но Полторацкий все-таки заметил.
— Дай-ка сюда фотку, друг Руденко! Что, нравится? Да, приличная бабенция, ничего не скажешь! Вот смотришь на нее и реально получаешь эстетическое удовольствие. Ангелочек! Даже и представить трудно, что по жизни она конкретная стервоза. Знаешь, как ее зовут? Стелла! По латыни это значит «звезда». И вот эта самая «звезда» страстно хотела меня на себе женить! Меня, восемнадцатилетнего сопляка, на себе — почти тридцатилетней женщине! Безобразный мезальянс!
Полторацкий задумчиво повертел фото в руке.
— Кстати, могу дать тебе, Руденко, ее адрес и телефон. Если вспомню. Хочешь?
Руденко смутился и покраснел.
— Ну, не хочешь, как хочешь! Вечер воспоминаний объявляю закрытым.
Еще осенью Гоша поймал на улице беспризорную молодую кошку и оставил ее жить в пекарне, где шустрая охотница исправно ловила мышей. Затем киса вместе с Полторацким перекочевала в казарму ТЭЧ. Жила Кшися (польское сокращение от имени Кристина) под койкой Полторацкого на коврике, ночью всегда спала у Игоря в ногах. Питалось животное отменно — Руденко носил ей из столовой сырую рыбу и сгущенку — эти два продукта привередливая Кшися любила больше всего. Чтобы Кшися не скучала, Полторацкий поручил Гедрайтису сшить для кошки несколько тряпичных мышек. А однажды Игорь уличил своего адъютанта в том, что время от времени Руденко вместо того, чтобы скармливать сгущенку Кшисе, съедает ее сам. Гоша беззлобно попенял своему ординарцу и отдал необходимые распоряжения. С тех пор Руденко носил из столовой по две банки сгущенки: одну для себя, другую — для Кшиси.
В связи с постоянными приступами хандры у Полторацкого казарма приучилась внимательно наблюдать за пробуждениями Игоря. Если он бодро вскакивал с койки и затягивал песню Beatles или Led Zeppelin — значит, все в порядке. Но если Полторацкий хмуро свешивал с постели свои волосатые ноги и, кривя рот, медленно брел в туалет — значит, дело дрянь. Как правило, плохое настроение Полторацкого в течение дня почти не менялось, а вот хорошее могло быстро улетучиться.
Ознакомительная версия.
