Старик Гасаиов разделил оставшиеся цветы между старшим и младшим братьями, чьи потомки уже никогда не придут на их могилы, и шаркающей походкой, постаревшей на добрый десяток лет, низко сгибая голову, вышел из ворот.
Вечером он зашел в крохотную комнатушку дворника Бондаренко.
— Я вам буду звонить, Лена. Я вас очень прошу…
— Та що вы, Абрам, хиба вы меня не знаете? Не надо цых речей…
И если бы кто-то заглянул в окно дворницкой тем тихим вечером, он бы увидел, как по комнате дворника Бондаренко мечется, не находя себе места, старая толстая собака, и на нее смотрят, не в силах прикрикнуть, два пожилых человека со слезящимися скорее всего из-за яркого света глазами. Потому что дворник Бондаренко никак не могла достать маленькую лампочку.
Три дня дворник Бондаренко уговаривала Белочку:
— Та з'иж ты что-небудь, бисова дытына…
И тяжелой, морщинистой, давным-давно выработанной, ни за что не похожей на женскую, рукой нежно гладила собаку по голове. Белочка ждала хозяина. Она верила, что он вернется. Так уже было, когда хозяин внезапно исчез. Тогда она жила в его квартире, и та же громадная женщина кормила ее и выводила на улицу. Но теперь Белочку почему-то привел сюда сам хозяин, долго гладил ее, скуля почти по-собачьи, а потом ушел, не обернувшись. Это настораживало.
А дворник Бондаренко ласковым голосом уговаривала Белочку:
— Шоб тебя хвороба забрала, скоро Абраша прыидэ, кушай, Белочка…
На третий день Белочка сдалась. Она встретила дворника Бондаренко ласковым повизгиванием возле опустевшей миски.
— То хорошо, — сказала, повеселев дворник Бондаренко, — зараз шось з'им, и пойдем на вулицу.
Когда они вышли из дверей, Белочка внезапно бросилась по лестнице вверх, к себе домой. Тяжело дыша, дворник Бондаренко поднялась за ней и долго уговаривала у закрытой двери спуститься вниз. Белочка отчетливо слышала запах хозяина и еще какой-то другой, неизвестный. С большим трудом дворнику Бондаренко удалось вывести на улицу.
С того дня, каждое утро дворник Бондаренко начинала со слов:
— Скоро приедет Абраша, Белочка, и все будэ гарно.
А потом они шли на улицу, которую доводила до блеска дворник Бондаренко, Белочка камнем сидела на углу и очень неохотно возвращалась домой. Иногда Белочка бежала к газетному киоску и Коробов, сверкая зубами из окошка, кричал ей:
— Белочка, ну, как дела, и как стоит, и почему печальный вид?
Белочка крутила хвостом, словно намекая, что вопрос не по адресу, а Коробов успокаивал ее:
— Все ништяк, Белочка, скоро приедет Абраша и мы еще выпьем, как когда-то, да, Белочка?
Все изменилось тем утром, когда дворник Бондаренко уже заканчивала уборку. Из подъезда вышел никогда не просыхающий Колюня и осоловевшими глазами уставился на собаку.
— Вже наклюкався, — недовольно констатировала дворник Бондаренко, словно ей когда-то попадался на глаза Колюня не в своем обычном состоянии, а совершенно трезвым.
Колюне стало стыдно. Он решил сделать что-то хорошее.
— Белочка, — нетвердо сказал он, — скоро Абраша приедет.
Белочка довольно взвизгнула и вильнула хвостом.
— Ой, смотри, кто это, — закатил глаза Колюня, — смотри, Белочка, Абраша идет.
И вытянул вперед руку.
Глаза собаки вспыхнули. С радостным лаем она бросилась с места, стараясь найти среди множества ног ноги своего хозяина, которые знала лучше лица. Битых три часа загоняла домой Белочку дворник Бондареико, но собака никак не могла упокоиться. Наконец глаза ее потухли и Белочка безвольно засеменила рядом с дворником Бондаренко.
— Та вин же дурный, — успокаивала Белочку дворник Бондаренко, — а Абраша скоро прыидэ.
Белочка понимала, что это неправда. Она лежала в своем углу и кто знает, о чем могла думать эта старая, толстая собака. Белочка закрыла глаза и тихо посапывала во сне.
А на следующее утро впервые за тридцать лет Бондаренко не вышла на работу. Она так и не увидела, как умерла Белочка. Старость она и у собак старость. Дворник Бондаренко молча зарыла Белочку под густым бульварным кустом, постояла минутку и ушла к себе. В этот день она так и не прикоснулась к метле.
Через неделю позвонил старик Гасанов.
— Как там наша Белочка, Лена? — услышала дворник Бондаренко бодро деланный голос.
— Все добрэ, Абрам, — успокоила она его. — Впорядку…
— Я вам вышлю ошейник от блох. Если ваша совковая таможня его заберет — еще один вышлю. И буду слать до тех пор, пока им не надоест их мерять, — обещал старик Гасанов, а дворник Бондаренко тихо шептала:
— Добрэ, Абрам, добрэ.
В субботу дворник Бондаренко побывала на Староконном рынке. Она купила новый поводок и долго присматривалась к ошейникам.
— Сколько цей? — спросила дворник Бондаренко у молодого парня.
— Три штуки, мамаша, — нехотя ответил он, потому что дворник Бондаренко даже отдаленно не напоминала сармачного покупателя.
— А що так дорого?
— Это специальный ошейник от блох, — процедил сквозь зубы парень и отвернулся.
Дворник Бондаренко купила самый обыкновенный ошейник. А за собакой решила приехать сюда на следующий день. Потому что она еще не знала, собаку какой породы ей завести. Дворник Бондаренко только твердо решила, что ее собака будет небольшой. И она обязательно назовет ее Белочкой.
Жена действовала на нервы Баранова с ненавязчивостью бормашины. Минимум два раза за одну ночь. Несмотря на то, что она предпочитала объятия Морфея барановским потугам. Поэтому утро Баранов встречал с воспаленным мозгом при заспанных глазах.
Баранов тупо смотрел на посапывающую супругу и с завистью думал о летаргическом сне Спящей красавицы. Его жена Марина была так похожа на эту принцессу, как нынешний председатель областного совета народных депутатов на бывшего первого секретаря горкома партии: один в один. Молодая и очень красивая, пока не откроет рот. Баранов женился на ней вскоре после того, как наглядно доказал Марине на райкомовском столе, что настоящий коммунист всегда добивается поставленной цели. Даже если цель стоит в неудобной позе. Потом Марина открыла рот и Баранов сразу понял, что ему нужно выбирать между завершением партийной работы и кратковременным посещением ЗАГСа. Девушка наотрез отказалась от поездки на базар в Турцию по комсомольской линии и, чтобы не потерять свою любовь к родному инструкторскому стулу, Баранов предложил ей свою руку и прочие жизненно важные органы в обмен на обещание не мешать ему в дальнейшем проводить в жизнь мудрую политику партии.
Марина открыла свои прекрасные бархатные глаза и Баранов понял, что ему впору закрывать свои.
— Придурок, — обратилась к нему супруга с традиционным утренним приветствием, — ты еще здесь? Господи, с каким идиотом я связалась… Ты украл мою молодость, за серебряную цепочку я помолчу…
Баранов кивал головой с покорностью какаду.
— Он открыл магазин, — продолжала Марина, с привычным отвращением глядя на мужа, — успел сам себе его приватизировать и думает, что на этом все бабки прибегут в эту лавку и будут кричать: «Баранов, а вот и мы». Ты посадил мента у входа и теперь он уносит из магазина больше, чем ты приносишь домой. Нужно быть еще большим идиотом, чем ты, чтобы какой-то рэкет пришел в этот магазин. Хотя большего идиота, чем ты в Одессе точно нет. Если не считать главврача со Слободки, которого такие, как ты, больные на всю голову довели до института Сербского. И этому кретину я отдала свою молодость вместе с доверенностью на вождение папиной машины.
Марина замолчала, чтобы перевести дыхание, и Баранов поспешил вставить свои пять копеек в беседу.
— Я, Мариночка, решил, так сказать, в порядке обмена опытом… Словом, сходить в какой-то магазин, перенять их формы и методы работы…
— …и вызвать на социалистические соревнование в честь открытия фондовой биржи, — продолжила Марина, потягиваясь роскошным телом под тремя одеялами, надежно прикрывающими его от поползновений супруга. — Если у тебя не хватает мозгов, так иди и смотри. Господи, что за идиот… Вон бывший завгоротдело на копченых гусях уже наверное миллион замолотил, а этот пиндос недоделанный решил торговать пластинками, чтоб тебя раздавило вместе с ними. И теперь я вынуждена вместо колготок с рыбками покупать простые. Вчера еле-еле на три пары в кошельке нашла. Самане заметила, как он меня на три пары раскрутил. Вот что, Баранов, дуй на улицу своего бывшего апостола Маркса и поучись, как торговать в магазине всяким говном.
Пользуясь подобревшим тоном супруги, Баранов выскочил на улицу, не получив на этот раз традиционного матюка в спину. От радости он даже не унюхал свежих кошачьих автографов в парадном. Баранов шел по улице поспешно одевающейся в металл Одессы, понимая, что в своей торговой деятельности он допустил большую ошибку. «Надо было решетками торговать, железными дверями, — думал Баранов, — очередь бы стояла, как за водкой. Как в Мавзолей раньше. А с другой стороны, где столько железяк набрать? Раньше было хорошо, снял бы трубку и меня этим металлом фондовым, дефицитным, любой бы завод по маковку завалил с большим удовольствием».
