Ознакомительная версия.
– Серафима!!!.. Эссельте!!!.. Люди!!!.. – бессильно сжимая кулаки, Олаф взвыл раненым зверем на серебристое око луны, равнодушно взирающее на апокалипсис, и осекся.
В саду, у фонтана, метрах в двадцати от безмолвных и неподвижных теперь руин, безжалостно похоронивших под собой двух спящих девушек, в свете надменной холодной луны он увидел знакомую фигуру.
– Калиф?..
Масдай, не дожидаясь команды, рванул к нему.
– Калиф, Ахмет! – конунг, потрясенный и оглушенный внезапностью ночного ужаса, умоляюще выкрикнул и махнул за спину рукой. – Скорее, срочно! Поднимай людей! Там оста…
Добродушно-мечтательное лицо правителя Сулеймании исказила лукавая усмешка. Не говоря ни слова, он поднял руку, погрозил игриво ошарашенному отрягу пухлым, усаженным перстнями пальцем и шутливо дунул в его сторону.
Подобно безмолвному взрыву вырвался шквал из покойного ночного воздуха, напоенного головокружительным ароматом цветов, и стальным кулаком ударил Масдая в брюхо. Застигнутые врасплох конунг и менестрель повалились на шершавую спину Масдая, покатились к краю, хватаясь рефлекторно друг за друга и за раненых, и только головоломный маневр ковра спас всех четверых от скорой встречи с сулейманской землей.
Ахмет тихо засмеялся, и через секунду новый порыв штормового ветра подбросил еле успевшего выровняться Масдая и его пассажиров словно на батуте, и еще раз, и еще…
– Хелово отродье, варгов выкидыш!!!..
Олаф вцепился одной рукой в передний край ковра, другой – в плечо бесчувственного Ивана. В иванову ногу сведенными в судороге пальцами впился Кириан что было небогатых поэтических сил, зажимая отчаянно в кольце другой руки талию обмякшего и неподвижного Агафона. Ноги самого барда при этом панически дрыгались в воздухе в бесплодных поисках точки опоры.
Новый ураганный порыв отшвырнул Масдая, словно сухой листок, к испуганно притихшему саду, и только спружинившие верхушки персиковых деревьев спасли всех пятерых от крушения.
– Я так долго не выдержу!!!.. – отчаянно проорал бард и прикусил язык, с ужасом почувствовав, как медленно, словно признав вырвавшиеся слова за официальную капитуляцию, разжимаются пальцы, удерживающие иванову лодыжку, и как неспешно, миллиметр за миллиметром, сам он начинает сползать вниз.
Хищный ветер тем временем снова набух над головой калифа в переливающийся ночью черный бутон и накинулся на растерянно зависший над садом ковер.
– Ай-й-й-й-й-й!.. – вскрикнул менестрель, с ужасом ощущая, что из всей ивановой ноги в его пальцах осталась только штанина.
– Держись!.. – не столько сердито, сколько испуганно рявкнул отряг.
– Не могу!.. – истерично пискнул гвентянин.
Штанина треснула.
– Держись, слабак!!!..
– А-а-а-а-а!!!..
– Если ты свалишься, я тебя…
Масдай едва увернулся от свежего сгустка разъяренного воздуха, просвистевшего на расстоянии вытянутой кириановой ноги, и рванулся прочь.
– Вернись!!! Там Эссельте и Серафима!!! – позабыв про висящего между небом и землей барда, яростно выкрикнул Олаф, и только остатки здравого смысла не позволили ему разжать пальцы, чтобы стукнуть по ковру кулаком.
– Если я вернусь, там останемся еще и мы! – возмущенно прошипел Масдай. Неожиданный вираж, едва не стряхнувший Кириана с грузом на алебарду застывшего внизу стражника, спас их от нового порыва убийственного ветра – но лишь едва.
– Масдай, вернись! Вернись!!!.. – угрожающе проревел конунг, но воздействие его вопль возымел прямо противоположное.
– А идите вы все к ифритовой бабушке!!!..
И ковер изо всей мочи, преследуемый по пятам голодными, неистово завывающими ветрами, устремился прочь – не куда, но откуда, подальше от этого проклятого места, от этого распавшегося на свирепые куски шторма и весело хохочущего за их спинами жуткого человека. Последний порыв ветра, перед тем как стихнуть – уже над городом – донес его прощальные слова:
– …если вы осмелитесь еще раз показаться у меня во дворце, ваши головы присоединятся у главных ворот к немытой башке этого болвана, возомнившего, что может мне указывать!..
– Это б-было… «п-прощайте»?.. – дрожащими губами выговорил гвентянин.
– Это было «до скорого свидания», – яростно скрипнув зубами, прорычал Олаф, исступленно стискивая огромные, покрытые ссадинами и синяками кулаки. – Клянусь Рагнароком, Мьёлниром и Аос, что сдохну, но не уйду из этой страны, пока не отомщу за смерть Серафимы и Эссельте! На куски изрублю, руками разорву, зубами загрызу – дай только приблизиться к нему!!! И плевать мне, что он колдун! Хоть сто колдунов! Хоть тысяча! Хоть сам Гаурдак!!!.. Землетрясение было его рук делом, веслу теперь понятно! Эх, как мы его раньше не раскусили!.. Растяпы доверчивые… Олухи… Болваны лопоухие! Песни-пляски-аплесины… Гости-дружба-пироги… Мерзкий, приторный, двуличный, лживый слизняк с душонкой черной, как ногти Хель!..
– А, может, они живы? – скорее для полемики, чем из хоть какой-нибудь надежды вопросил менестрель, прервав пылкий, но несвязный поток сознания безутешного отряга.
– Живы? – прекратив поиск подходящих для такого случая и такого человека проклятий, тот понурил рыжую голову и подавленно усмехнулся. – Живы… В этом Хеле горячем их спасти разве чудо могло… Ты веришь в чудеса, Кириан?
Менестрель прикусил вертящийся на языке ехидный ответ, задумался и медленно, будто нехотя, кивнул.
– Д-да. Верю. В добрые чудеса, Олаф. И иногда они даже происходят с теми, кто нам действительно дорог. Только редко…
– Тогда им самая пора произойти сейчас, – мрачно подытожил конунг и торопливо перенес внимание на двух всё еще не подающих признаки жизни друзей.
– Ну так что, люди-человеки? – ворчливо и устало вклинился Масдай в незаметно сходящий на нет разговор. – Куда теперь прикажете?
– А ты нуждаешься в наших приказаниях? – угрюмо хмыкнул конунг.
– Нет, конечно, – язвительно ответил пыльный шершавый голос, – но я получил хорошее воспитание, и оно мне диктует перед тем, как лететь, куда я хочу, сначала поинтересоваться, куда вам надо. Может, нам по пути.
– И куда тебе сейчас по пути? – уныло спросил гвентянин.
– Знаю я тут одно тихое славное местечко…
И ковер, не вдаваясь в подробности – не в последнюю очередь потому, что понимал, что пока его пассажирам не до них и даже не до него, направился туда, куда обещал.
Олаф же опустился на колени и склонился над неподвижными товарищами, при свете кособокой апатичной луны то ощупывая одного, то осматривая другого, то растерянно кусая губы, кряхтя и пожимая плечами, потому что курс молодого бойца Отрягии никакой скорой помощи на поле боя, кроме умения быстро отрубить конечность, укушенную ядовитым морским выползнем, не включал отродясь.
А в это время над крышами, переулками, площадями и двориками безмятежно спящего Шатт-аль-Шейха вместе со стремительным, одобрительно похмыкивающим в такт Масдаем неслась гневная Кирианова декламация:
Еще не видел Белый Свет
Такого наглого бесчинства!
Наказан должен быть Ахмет,
Поправший долг гостеприимства!
Ничтожный, жалкий лицемер!
Сын вероломства и обмана!
Вот комплекс неотложных мер
По наказанию тирана:
Казнить, повесить, сжечь мерзавца!
Четвертовать! Колесовать!
А если будет огрызаться,
По вые толстой надавать!
Отрезать уши! Дать сто палок
По мягким и другим местам!
Навечно занести в каталог
Негодных для туризма стран!
Сослать в Чупецк, лишить наложниц,
В законных жен их превратить!
И с помощью садовых ножниц,
Мужского естества лишить!
Я на твоей спляшу могиле,
Твоих костей услышу хруст,
Вдохну всей грудью запах гнили,
Пущу твой прах по ветру пылью,
Клянусь, не будь я Златоуст!..[12]
* * *
Когда по полу гостевого дворца пошла первая дрожь, девушки еще не спали.
Навалившись на взбитые подушки, они лежали, укрывшись одним покрывалом, и разговаривали.
Говорили недавние соперницы, а теперь боевые подруги, про многое: про любимых мужчин, про родителей и друзей, про детство и юность, про свои страны, далекие, невообразимые и экзотические в глазах друг друга, про путешествия, приключения, про придворный этикет и его нелепые ограничения, про стихи, поэтов, и про то, как славно было бы, если бы принцессам дозволялось открыто изучать медицину…
Как и Иванушка, Сенька и Эссельте поначалу подумали, что колебание земли им почудилось, или кто-то где-то невдалеке разгружал с возов или верблюдов каравана что-то очень тяжелое. И, как и Иванушку, второй толчок – неожиданно мощный и резкий – застал их врасплох.
С хрупнувшего опорами потолка посыпались на их головы и на кровать, подпрыгнувшую нервной лошадью, куски штукатурки и лепнины, и обе особы царской крови после секундного замешательства бросились к двери – спасаться самим и спасать других.
Ознакомительная версия.