Подпоручик счел за лучшее закончить это дело и отчеканил:
— Вот что, вы, балбес, немедленно отправьтесь в кассу, купите себе билет и поедете в Будейовицы. Если я еще раз вас здесь увижу, то поступлю с вами, как с дезертиром. Кругом… марш!
Швейк не трогался с места, держа руку под козырек.
— Вон отсюда, слышали? Кругом… марш! — закричал на него подпоручик. — Паланек, отведите этого идиота к кассе и купите ему билет до Чешских Будейовиц.
Унтер-офицер Паланек через минуту опять явился в канцелярию. Сквозь приотворенную дверь из-за унтер-офицера выглядывала добродушная физиономия Швейка.
— Что еще там?
— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, — таинственно зашептал унтер — у него нет денег на дорогу и у меня нет. А даром его везти не хотят, потому что у него нет документов.
Подпоручик не полез в карман за соломоновым решением трудного вопроса.
— Пусть идет пешком, — решил он. — Не беда, если его в полку посадят за опоздание. Нечего с ним тут возжаться.
— Ничего, брат не поделаешь, — сказал Паланек Швейку, выйдя из канцелярии. — Хочешь — не хочешь, а придется, братишка, тебе в Будейовицы пешком переть. Там у нас в караульном помещении лежит краюха хлеба. Мы ее тебе дадим на дорогу.
Через полчаса, напившись солдатского кофе и снабженный кроме краюхи хлеба осьмушкой табаку, Швейк вышел из Табора среди темной ночи, напевая старую солдатскую песню:
Шли мы прямо в Яромерь,
Коль не хочешь, так не верь…
Чорт его знает, как это случилось, но бравый солдат Швейк, вместо того чтобы итти на юг к Будейовицам, шел прямехонько на запад.
Он шел по занесенному снегом шоссе, по морозцу, закутавшись в шинель, словно наполеоновский гренадер при возвращении с похода на Москву. Разница была в том, что Швейк весело пел:
Я пойду пройтиться
В зеленую рощу…
И в занесенных снегом темных лесах далеко разносилось эхо. В деревнях залаяли собаки.
Когда Швейку надоело петь, он сел на кучу щебня у дороги, закурил трубку и, отдохнув, пошел дальше, навстречу новым приключениям.
Будейовицкий поход был начат.
Глава II
Будейовицкий поход
Ксенофонт, античный полководец, прошел всю Малую Азию и был в бог весть каких еще местах, не прибегая к помощи географической карты. Древние готы совершали свои набеги, также не зная топография. Итти без устали вперед, пробираться незнакомыми краями, быть постоянно окруженным врагами, которые ждут первого удобного случая, чтобы свернуть тебе шею, и, не зная, страха, итти вперед, — вот что такое поход.
У кого голова была на плечах, как у Ксенофонта или у всех разбойнических племен, которые пришли в Европу бог весть откуда, с берегов не то Каспийского, не то Азовского морей, те совершали в походе прямо чудеса.
Легионы Цезаря, добравшись (опять-таки без всяких географических карт) далеко на север, к Галльскому морю, решили не возвращаться в Рим тем же путем, которым пришли, а выбрать себе другую дорогу, с целью поискать приключения; и тем не менее они благополучно прибыли назад в Рим. Повидимому, именно отсюда пошла поговорка, что все дороги ведут в Рим.
Точно так же и в Чешские Будейовицы ведут все дороги. Бравый солдат Швейк был в этом глубоко убежден даже тогда, когда вместо будейовицких краев увидел милевскую деревушку. И не меняя направления, он зашагал дальше, ибо для бравого солдата, решившего рано или поздно попасть в Будейовицы, не может играть никакой роли какое бы там ни было Милевско.
Таким образом через некоторое время Швейк очутился в районе Кветова, на запад от Милевска. Он исчерпал уже весь свой запас солдатских песен и был вынужден, подходя к Кветову, повторить свой репертуар сначала:
Когда в поход мы отправлялись,
Слезами девки заливались…
По дороге из Кветова во Враж, ведущей все время на запад, со Швейком заговорила старушка-крестьянка, которая возвращалась из костела домой:
— Добрый день, служивый. Куда бог несет?
— Иду я, бабушка, в полк, в Будейовицы на войну на эту самую.
— Батюшки, да вы не так идете, служивый! — испугалась бабушка. — Вам этак туда ни в жисть не попасть. Дорога-то ведет через Враж в Кветов.
— По-моему, если человек с головой, то и из Кветова попадет в Будейовицы, — ответил Швейк. — Кусок, конечно, порядочный, особенно для человека, который торопится в свой полк и побаивается, как бы, несмотря на все его старания явиться в срок, у него не вышли неприятности.
— Был у нас тоже один такой озорной, — вздохнула бабушка. — Звали его Тоничек Машек. Вышло ему ехать в Пильзень, в ополчение. Племяннице он моей сродни. Да… Ну, поехал, значит. А через неделю уж его жандармы разыскивали. До полка, выходит, не доехал. Потом объявился. В простой одеже, невоенной. «В отпуск, говорит, приехал». Староста за жандармами, а те его из отпуска-то потянули… Уж и письмецо от него с фронта получили: ничего, жив, ноги вот только не хватает.
Старуха долго с соболезнующим видом смотрела на Швейка:
— В том вон лесочке пока, служивый, посидите, а я похлебку принесу, погреться. Избу-то нашу отсюда видать, аккурат за лесочком, направо. Через нашу деревню лучше не ходите, жандармы у нас все равно как стрижи шныряют. Прямо через лесочек идите к селу Мальчину, Чижово обойдите — жандармы там живодеры: дезентеров ловят. Через Седлец идите — не бойтесь. Жандарм там хороший, каждому даст пройтить. Бумаги-то есть?
— Нету, бабушка.
— Тогда и через Седлец лучше не ходите. Идите через Радомышль. Только смотрите, приходите туда к вечеру, жандармы в трактире сидеть будут. За костелом там домик, внизу он, синим выкрашенный. Спросите там деда Мелихарка. Брат он мой. Поклонитесь ему от меня, а он вам скажет, как вам итти в Будейовицы.
Швейк ждал в лесочке больше получаса. Потом, пока он грелся похлебкой, принесенной бабушкой в горшке, закутанном в подушку, чтобы не остыла, старуха вытащила из узелка краюшку хлеба и кусок сала, сунула все это Швейку в карман, перекрестила его и сказала, что у нее на войне два внука. Затем она подробно еще раз повторила, через какие деревни ему итти, а какие обогнуть; наконец вынула из кармана в юбке крону и дала ее Швейку, чтобы он купил себе в Мальчине водки на дорогу, потому что оттуда до Радомышля кусок изрядный.
По совету старухи Швейк пошел, минуя Чижово, в Радомышль, на восток и решил, что должен попасть в Будейовицы с какой бы то ни было страны света.
Из Мальчина попутчиком у него был нищий, старик-гармонист, которого Швейк подцепил в трактире, когда покупал себе водку на дорогу.
Гармонист принял Швейка за дезертира и посоветовал ему итти вместе о ним в Гораждовицы, где у него замужняя дочка, у которой муж тоже дезертир.
Гармонист, по всей видимости, хватил лишнего.
— Мужа она вот уже второй месяц в хлеву прячет и тебя кстати спрячет, — уговаривал он Швейка. — Будете сидеть там до конца войны. Вдвоем веселее будет.
Когда же Швейк вежливо отклонил предложение гармониста, тот обиделся и пошел налево, полями, пригрозив Швейку, что идет в Чижово доносить на него жандармам.
Вечером Швейк пришел в Радомышль и нашел в крашеном домике за костелом деда Мелихарка. Переданный ему Швейком поклон от сестры не произвел на деда Мелихарка ни малейшего впечатления. Он все время требовал, чтобы Швейк предъявил свои документы. Это был человек явно отсталый. Он только и говорил, что о грабителях, бандитах и жуликах, которые толпами ходят по всему Писецкому краю.
— Удирают с военной службы. Воевать-то им не хочется, вот и ходят по деревням. Где что увидит — стянет, — говорил он, выразительно оглядывая Швейка. — А выглядит каждый таким безобидным, словно до пяти считать не умеет… Правда-то глаза колет, — прибавил он, видя, что Швейк встает с лавки. — Будь у человека чистая совесть, остался бы сидеть и показал бы свои документы. А если у него их нет…
— Так будь здоров, дедушка…
— Скатертью дорога! Дураков ищете…
И долго еще, когда Швейк уже шагал посреди темной ночи, не переставал дед ворчать:
— Идет, говорит, в Будейовицы, в полк. Это из Табора-то! А идет, шерамыжник, сперва в Гораждовицы, а оттуда только в Писек. Что́ он, в кругосветное путешествие пустился, что ли?
Швейк шел всю ночь напролет, не находя ночлега, и только в Путиме попался ему стог соломы, стоявший посреди поля. Он отгреб себе соломы и вдруг над самой своей головой услышал голос:
— Какого полка? Куда бог несет?
— 91-го, иду в Будейовицы.
— А чего ты там не видел?
— У меня там обер-лейтенант.
Послышался смех. Но смеялся не один — смеялось целых трое.
Швейк спросил, какого они полка. Оказалось, что двое 35-го, а один из артиллерии, тоже из Будейовиц. Ребята из 35-го удрали из маршевого батальона перед отправкой на фронт, около месяца тому назад, а артиллерист в бегах с самой мобилизации. Он был крестьянином из Путима, и стог был его собственностью. Ночует он всегда в стогу, а вчера встретил в лесу двоих из 35-го и взял их к себе в стог.
