— Не скажете, товарищи, как пройти?..
— Куда?
— В палату, где жёны и дети новорождённые.
— Вы хотите туда пройти? — усмехнулся один из мужчин.
— Да.
— Не надейтесь.
— То есть?
— Нашего брата отца туда не пускают.
— Как же это может быть?.. Я с фронта.
— Не имеет значения. Там на площадке сидит на посту непроходимая бабка. Я её уговаривал, гипнотизировал, два билета а театр оперетты принёс — отказалась, шоколадкой угостил — никакого впечатления. «Вы, говорит, мою бдительность не усыпляйте, гражданин».
— Что же делать?..
— Не знаю. Я сам думаю…
Из подъезда, вытирая лоб, вышел лейтенант.
— Можете представить, я пять рек форсировал, а эту старушку — ну никак!.. Не пускает! «Вы, говорит, инфекцию принесёте!» Я говорю: «Какая у меня инфекция? У меня одни цветы!.»
Зернов вошёл в подъезд. В залитом солнцем вестибюле сидел старик швейцар и с увлечением читал «Вечернюю Москву». Капитан с надеждой взглянул на старика и сказал бодрым голосом:
— Приветствую вас!
— Здравствуйте, — степенно ответил старик, — с кем вас позволите поздравить?
— С дочкой. Вот хочу пройти, повидать.
— Не пройдёте.
— Хочется лично, так сказать…
— Лично нельзя.
— Вы поймите, я с фронта…
— Понятно. Ну как, скоро войне конец?
— Скоро. Мне буквально на пять минут…
Старик посмотрел на озабоченное лицо капитана и сделал ему знак пальцем. Зернов склонился к старику.
— Слышь-ка, ты вот что сделай. Там на первой площадке столик, а за столиком бабка — Прасковья Михайловна.
— Дело безнадёжное, — сказал Зернов, — уже имею информацию…
— Ты меня слушай. К этой бабке секрет имеется. Один военный почти что прошёл…
— Какой секрет?
— У ней внук Алексей Граков на Первом Белорусском воюет. Ты подойди, кратко обрисуй бабке боевую обстановку, опиши, как наступаем, и скажи, что привет привёз от Алёшки. А там слово за слово, может, и уговоришь.
— Граков Алексей?.. Не знаю…
— Надо знать.
Зернов поднялся на площадку. За столиком несла вахту строгого вида старушка в белом халате.
— Добрый день, Прасковья Михайловна, — приветливо сказал Зернов. — Только что прибыл из действующей армии…
— Здравствуйте, товарищ офицер. Откуда моё имя-отчество знаете? Не иначе вам швейцар наш Прохор нашептал.
— Вообще-то, конечно, вы правы, но с другой стороны…
— Фамилия ваша как?
— Зернов.
Прасковья Михайловна заглянула в книгу.
— Зернова Любовь Александровна. Дочка. Вес три с половиной. Поздравляю. Записку передавать будете?
— Нет. Зачем? Дочка ещё читать не умеет. Я хотел с ней лично поговорить, — осторожно пошутил Зернов.
— Туда ходу нет, товарищ офицер. Готовьте коляску, приданое…
— Да, я понимаю, — сказал Зернов, — по этой линии вопросов нет. Но, вы знаете, когда редко видишься с человеком, появляется стремление с ним пообщаться… У вас среди членов семьи никого нет на фронте?
— Почему же нет? У меня внук Алёшка. В логове уже…
— Да что вы?.. Тоже в Германии?.. Алёшка?? Какой же это, интересно, Алёшка? Не Иванов?
— Нет. Не Иванов.
— Случайно не Граков?
— Граков, — подозрительно щурясь, кивнула Прасковья Михайловна. — Вы что же, встречали его?
— Вы знаете, — не глядя на собеседницу, сказал Зернов, — когда наше наступление идёт в таком ураганном темпе, каждая встреча волей-неволей получается мимолётной… Алексей Граков хороший воин. Очень хороший…
— В каком же он теперь звании?
— В каком звании?.. Если мне память не изменяет — лейтенант.
— Значит, уже лейтенант?.. Ну, а в войсках в каких служит?
Зернов почувствовал, что его предприятию угрожает крах. Этой подробности Прохор ему не сообщил.
— В каких войсках? — он хитро подмигнул. — Будто сами не знаете… Пишет ведь небось!..
— Вот что, милый человек, — ласково сказала Прасковья Михайловна, — много к нам военных ходит. И каждый желает к своей жене и к дитю прорваться, и каждый мне про моего Алёшку басни рассказывает. Один говорит, будто Алёшка в авиации подполковника имеет. Другой уверяет, что с Алёшкой в танке всю войну проехал. Один рассказывал, что он Алёшку в городе Будапеште оставил, другой до того договорился, будто Алёшка мой в генералы вышел. Ведь я вас насквозь вижу, какие вы все отцы хитрые!..
— Да, бабушка, попался я. Не умею врать!..
Прасковья Михайловна неожиданно достала из шкафчика халат и тихо сказала:
— Про моего Алёшку вы, видать, придумали, а что вы с фронта — это, похоже, правда.
— Истинная правда! Честное слово! — горячо сказал Зернов.
— Наденьте халат, я вам на минуточку её покажу сквозь стекло.
Капитан снял фуражку и быстро надел халат.
Они поднялись по лестнице и подошли к первой двери. Прасковья Михайловна взяла у капитана букет мимозы и вошла в палату. Возвратившись, приоткрыла дверь, и капитан увидел Любу. Она лежала на кровати и кормила ребёнка.
— Люба! Дочка! — тихо сказал капитан.
Люба повернула к нему голову и улыбнулась счастливой, усталой улыбкой.
Капитан спустился по лестнице, снял халат и, возвращая его, сказал:
— Спасибо, Прасковья Михайловна, большое вам спасибо от имени Вооружённых Сил и от меня лично.
— На здоровье. Вы там давайте кончайте войну побыстрей. Алёшке моему кланяйтесь, если увидите…
— Будет сделано! — рассмеялся Зернов.
Лишь во дворе он спохватился, что вышел без фуражки, которая осталась у Прасковьи Михайловны. Вернувшись и пройдя мимо швейцара, Зернов поднялся на площадку.
Перед старушкой стоял рослый молодой моряк.
Капитан взял со столика фуражку и направился к выходу.
— Хочу сообщить, уважаемая Прасковья Михаиловну — вдохновенно говорил моряк, — что вашего Алексея весь наш крейсер обожает. Это ж золотой парень!..
— Очень я люблю искусство. Кинофильм хороший посмотреть, концерт послушать, в театре побывать — для меня главное удовольствие. Я в Москве оперу слушал «Кармен» из испанской жизни в Государственном академическом Большом театре, так я эту оперу до сих пор в памяти держу. Искусство — ведь оно украшение жизни. Верно?..
Но это я про какое искусство говорю? Про театральное, про музыкальное. А есть ещё искусство изобразительное. Живопись, скульптура и тому подобное.
Я ведь слышал, вам сейчас лейтенант сказал: «Спросите у старшего сержанта Каретникова, почему он живопись любит?»
Пожалуйста, я могу рассказать, если у вас, конечно, время есть. Только эта история не серьёзная будет, а так — шуточная.
Было это двадцать третьего июля. Находились мы тогда в одном немецком городке. И был в том городке художественный музей. Мы в этом музее много картин обнаружили, наших. Приехала к нам комиссия из Советского Союза, чтобы эти картины собрать и обратно домой отправить. И вся комиссия в полном составе поселилась в особнячке во дворе нашего комендантского управления.
И вот двадцать третьего июля часов в двенадцать захожу я к нашему лейтенанту и слышу разговор. Стоит у лейтенанта музейный профессор из этой комиссии и говорит.
— Основная, — говорит, — задача — вывезти наши произведения искусства на родину в абсолютной сохранности. Очень, — говорит, — вас прошу послать в музей одного или двух товарищей, чтобы они нам доставили ряд произведений, которые там отложены. Особое, — говорит, — внимание прошу обратить на «Девушку у окна»… Нужно её взять под специальную охрану и доставить сюда. И ещё, — говорит, — нужно проследить, чтобы она не попала под дождь, чтобы, одним словом, не повлияла на неё погода. Нам, — говорит, — её нужно сохранить для потомства.
Лейтенант говорит:
— Товарищ профессор, всё будет сделано.
Профессор благодарит и уходит, а лейтенант ко мне обращается:
— Пройдите, товарищ Каретников, в там «Девушку у окна» и доставьте её сюда в полной сохранности.
Я говорю:
— Есть доставить девушку у окна.
Выхожу от лейтенанта, беру с собой солдата по фамилии Палыско и направляюсь вместе с ним в музей.
Приходим. Смотрим, работа идёт на полный ход. Картины упаковывают, списки составляют. Здесь я делаю то, что… Вы извините, конечно, но я вам не скажу, что я тогда именно сделал. Я потому сейчас не говорю, чтобы вам дальше интересней слушать было.
Да. Иду я по коридору и вдруг слышу прекрасный женский голос:
С берёз, неслышен, невесом.
Слетает жёлтый лист,
Старинный вальс «Осенний сон»
Играет гармонист…
Вхожу в зал, откуда голос слышен, и вижу следующую картину. Стоит девушка у окна, греется на солнышке и поёт песню. И тут я сразу, буквально с одного взгляда, замечаю, что девушка эта необыкновенной красоты, как сказал профессор, «произведение искусства».
