Да у нас на скважине за такие штучки!..»
Я взобрался последним, очень хотелось первым, но… пересилил себя. Около минуты потратил на то, что уступал место Михалычу, а он мне. «Тьфу ты, трам-тара-рам!» — ругнулся Михалыч и полез в люк. «Вот так-то, — подумал я, — будешь знать, кто благороднее!» Нехорошо подумал, самолюбие свое тешил. Отзовется это мне когда-нибудь в жизни!
Самолет взлетел, как подпрыгнул. Михалыч потом рассказывал, что, когда он вбежал в кабину, все приборы жадно смотрели на него, как живые глаза.
Еще некоторое время птицечеловек преследовал нас, потом отстал…
Глава шестая Новые испытания
Только-только перевели дух, отряхнулись, забинтовали палец Михалычу: задел он себя своим ключом, — новое испытание!
— Справа по борту течь! — доложил Валентин.
«Какая течь? Откуда? Какая может быть течь в воздухе?» — эти вопросы промелькнули у каждого из нас в голове, но течь — была. В кают-компании, слева под третьим иллюминатором, разошелся шов, и из него сочилась вода. Лужа на полу становилась все больше. Рагожин намочил палец и попробовал на вкус.
— Соленая…
— У меня в пятьдесят шестом году был похожий случай, — сказал задумчиво Михалыч, — в автомобиль вода полилась… но тогда я на машине под лед провалился. Река Прозорливая. Семиямский район…
Воды набралось уже порядочно. Ковровая дорожка на полу набухла и ехидно чавкала под ногами. Я отдернул занавеску на иллюминаторе и вздрогнул — за стеклом плескались волны.
— Мы… мы плывем! — выдохнул я. — Море…
Все прильнули к иллюминаторам.
— Черт знает что! — проговорил Михалыч и устремился в кабину. Рагожин, я и Надя бросились за ним.
Нос самолета пружинисто резал воду, как форштевень корабля. Померанцев сидел, вцепившись в штурвал.
— Приборы показывали, что мы летим, и вдруг…
Договорить он не успел, в самолете что-то треснуло, ухнуло, и нос начал задираться вверх. Двигатель, взвыв последний раз, замер. Рядом со мной, как из трюма, показалось мокрое лицо Валентина.
— Михалыч, прорвало!
Да, прорвало! Валентин пытался закрыть брешь грудью, но мешали сиденья. Эх, обидно — грудь широкая! Была бы узкая, он бы…
Вода хлынула в кают-компанию, и Тушка опрокинулся, будто ванька-встанька. Но ко дну не пошел, а остался торчать поплавком.
Снаружи вода плескалась у нас прямо перед носом. И, честное слово, я уже чувствовал ее вкус во рту. Валентин забрался в кабину, с него стекало ручьями.
Михалыч вытащил из кармана плавленый сырок, задумчиво сказал:
— Продуктов на три дня…
— Посмотрите!.. — Рагожин показывал в сторону. — Что там?!
Темный предмет горбом торчал из воды.
— Мина? — спросил я.
— Это еще почему? — Михалыч вскинул брови.
— Да так, одно уж к одному…
Померанцев навел на предмет подзорную трубу, затем молча протянул ее мне. Оптический прибор сначала неохотно, а потом крупно показал корму полузатонувшего корабля. Отчетливо читалось название «Писатель Пузырев».
Накануне отлета, еще в аэропорту, мы слушали в «Последних известиях» сообщение о гибели сухогруза с таким названием. Экипаж сухогруза принял на борт танкер «Транзит», а произошло это в Тихом океане…
Михалыч опустил бинокль, снял фуражку. Не хотелось думать, что и нас ждет та же участь. Про крылатое чудовище никто не вспоминал, но я почему-то чувствовал, что оно где-то здесь, поблизости.
Валентин стянул мокрую одежду, взял в руку молоток, дрожал.
— Михалыч, я попробую заклепать…
— Давай, Валь… попробуй. — Михалыч положил ему на плечо руку. — И… береги себя.
Валентин глянул на Надю, она улыбнулась ему и… смутилась. Ах, как это хорошо, когда девушка смущается! Словно ясный свет озаряет ее изнутри.
— Эх, была не была! — воскликнул буровик и сиганул в трюм. По-молодецки, со вкусом, заманчиво. Надюша помедлила и тоже соблазнилась. Ойкнула, взвизгнула и плюхнулась в воду, оставив у наших ног горку белья. Вынырнула, радостно крикнула: «Тут глубоко!» Михалыч хотел проворчать, чтоб не баловала, но никак не мог нахмуриться, улыбался. Грустно улыбался — вот и его дочь могла бы быть такая, если бы она была…
Надюшка набаловалась, нарезвилась, вылезла сияющая, загадочная.
— Чему улыбаешься-то? — спросил Михалыч.
— А вот и не скажу. Сами догадайтесь.
Она вытирала волосы, причесывалась. Мы ждали.
Вынырнул Валентин. Зыркнул огненным глазом на девушку.
— Михалыч, ключ на семнадцать подай!
— Подожди, — сказал Михалыч. — Возьми сам. — И к Наде: — Чему улыбаешься-то?
Надя вытерлась, надела сарафан.
— Отвернитесь!
Мы послушно отвернулись. Она сняла купальник, отжала.
— Теперь можете смотреть.
Мы повернулись.
— Ну что, не догадались? Эх, вы! Праздник у нас сегодня — ровно один день, как мы в полете!
— Отставить разговоры! — рявкнул Михалыч. — Все по местам!
Валентин опрокинулся в трюм, Надя обиделась. А я задумался: «А может быть, она права? Эта несуразная девчонка? Может быть, праздник потому и праздник, что его нельзя откладывать? Если откладывать, допустим, день рождения, то смешно же в день сорокалетия справлять восемнадцать лет и желать себе, чтобы сбылись все надежды, которые никогда не сбудутся…»
Выплеснулась мокрая голова Валентина.
— Михалыч, готово! Можно откачивать.
Михалыч достал из кармана своих широких штанов плоскогубцы, отвертку и умело выставил стекло. Передал его Николаю Николаевичу, тот бережно прижал к себе.
Кабина наполнилась будоражащим, свежим океанским воздухом. Все непроизвольно и глубоко вздохнули. Переглянулись.
Михалыч продолжал колдовать: достал из кармана длинный резиновый шланг, опустил один конец в трюм — в воду, другой поднес ко рту, вдохнул из него воздух и быстро сунул за окно. Потекла, зажурчала струйка!
— Давайте я еще чего-нибудь заклепаю! — отчаянно выкрикнул Валентин.
И опять задумался я: «Почему чем интереснее и возвышеннее человеческая жизнь, тем охотнее человек ею рискует? Уж не оттого ли, что возвышенность дел и духа граничит с бессмертием?..»
— Погоди, — остановил его Михалыч. — Витек, а что у нас с радио?
Радио не работало. Вероятно, повредилось во время приболотнивания. Оно молчало, как может молчать любая мертвая железка.
Если я не знаю, что делать, я всегда спрашиваю других, потому что другие, хоть они тоже не знают, начинают с удовольствием объяснять, снимая с меня ответственность.
— Юр, — обратился я к затаившемуся Рагожину, — помоги наладить связь…
Рагожин вздрогнул, как собака, всем телом.
— А ты?! Т-ты откуда знаешь?!
— Ну-у… — я развел руками.
— А они не верили! — с обидой произнес он про кого-то, мне неизвестного. — А я, веришь, еще в школе, когда заметил, что у меня уши горят, если меня вспоминают, понял: надо искать именно здесь! В ушах!..
Я не на шутку перепугался — а вдруг он сумасшедший?! Здесь, среди бескрайней водной пустыни, в полукабельтове от полузатонувшего корабля!
— Успокойся, Юра. Успокойся!
Но было поздно, Рагожин уже достал ватку и протирал свое левое ухо.
Глава седьмая
Уши Рагожина
Уши Юрия
