Ознакомительная версия.
– Ну так давай прямо сейчас к ним и заявимся, пока светло, – отложил карты в долгий ящик и убрал его в шкаф руководитель обороны Лукоморска.
– А давай!.. – тюкнул кулаком по столу его кум.
– Эй, Сашка! – гаркнул удивительным для такой тщедушной фигуры басом Граненыч, вызывая лакея. – Дежурную карету прикажи подать к главному входу через пятнадцать минут – мы в город на испытания, и заодно как продвигаются земляные работы поглядим! Засветло обратно не ждите!..
Кузница зятя полковника Гвоздева располагалась на самой окраине Соловьевской слободы, более известной среди лукоморцев как Соловьевка, что между Соколовкой и Воробьевкой. Испокон веков селились в ней мастера по железу, меди, олову и прочим не слишком благородным, но жизненно необходимым, как и ее обитатели, металлам и сплавам.
Семен Соловьев был потомственный кузнец в неизвестно каком колене, десятый и последний сын в семье. Если бы его предки бросили ковать и взяли на себя непосильный труд записать свою родословную, то Яриковичи, Синеусовичи и Труворовичи – три самых древних боярских рода Лукоморья, ведущие счисление срока своей службы государству от легендарных братьев-основателей Лукоморска – рядом с ними показались бы Иванами, не помнящими родства.
В детстве Сёмка сотоварищи – с сыновьями таких же мастеровых, как его отец и дядья, и по совместительству однофамильцами, как почти все жители Соловьевки – в свободное от учебы в кузне и в воскресной школе[8] время умудрялись творить соседям этакие каверзы, что их компанию иначе, как соловьи-разбойники, и не называли. Попавший в зону особого внимания озорников люд каждый день, как на работу, ходил жаловаться к родителям верховода – здоровяка Сёмки. Тому, естественно, влетало, но обычно как влетало, так и вылетало, и через день все повторялось сызнова. Когда Сёмке Соловьеву исполнилось, наконец, шестнадцать, и его энергия мощным нескончаемым потоком устремилась в другое русло,[9] вся слобода от счастья беспробудно пила неделю. Теперь же Семен был человеком солидным, женатым, со своей кузней, полной коллег и подмастерьев, но слободские нет-нет да и припомнят полноценному члену общества его боевое прошлое.
Некоторые даже со смехом.[10]
Таков был изобретатель парового самострела высокой поражающей силы, на порог мастерской которого сейчас ступили его тесть Данила и князь Граненыч.
В полумраке кузницы, освещаемой лишь засыпающими углями в трех горнах да тройкой окон,[11] пятеро чумазых парней оторвались от работы и недовольно глянули на вошедших.
– Некогда нам сейчас, приходите завтра, – сердито бросил самый здоровый из них, щурясь на яркий дневной свет и прикрывая глаза замотанной грязной тряпкой рукой.
– Это я, Семен, – отозвался полковник. – Привел кума Митрофана вашу оружию посмотреть.
– Правда?!.. – мгновенно расцвел говорящий и резко выпрямился, растирая двухпудовым кулаком затекшую поясницу. – Проходите, Митрофан Гра… Гаврилыч, то есть, знакомьтесь: это мои товарищи Степка Соловьев, Петруха Соловьев, Серега Соловьев и Андрейка Соловьев, фамилии, глядите, не перепутайте. Данила Прохорыч вам нашу докуменцию уже показывал?
– Докуменцию показывал, – степенно кивнул Митроха. – Теперь вы свой самострел живьем покажите. Это от него дыра, кстати? – он кивнул в сторону зияющего отверстия на месте выбитого бревна в стене у двери.
– От него, сердешного, – гордо заулыбались кузнецы. – Это мы давление передавили, не рассчитали маленько. Вот умора была-то!..
– Не сомневаюсь, – ухмыльнулся Граненыч и, заложив руки за спину, неторопливо прошелся по семеновой кузнице.
Между двух старых окон стоял неказистый, но ровный стол, над которым висела многоэтажная полка, забитая вперемешку берестяными грамотами и листами дешевой бумаги, исчерченные и исписанные корявым кузнецким почерком.
– А тут у тебя что за художества? – Граненыч с любопытством вытянул из кипы один лист бересты и принялся разглядывать изображение телеги с одним колесом овальной формы.
– Это-то?.. – Семен заглянул через плечо гостя и протянул: – А-а… Это… Это тоже докуменция наша. До чего докумекали, то есть. Тут, к примеру, мы сочинили, как сделать телегу, которая в грязи бы не застревала.
– Это как? – непонимающе нахмурился Митроха.
– Надо на оба колеса такую дорожку надеть широкую, – пристроился с другого бока с пояснениями Петруха, – она вязнуть и перестанет. Ну и колеса, ясен пень, другой формы для нее нужны будут. Только мы еще такую не делали – не до того как-то.
– Хитро-о, – уважительно показал головой Граненыч и поднял с пола еще один лист – уже бумажный. – Ну а это что?
– Это… – подтянулись и остальные мастера, позабыв на время про самострел. – Это мы думали, как передвижную катапульту сделать, чтоб она по полю боя могла туда-сюда кататься и врага разить.
– И как?
– А вот глядите, Митрофан Гра…врилыч… Лошадь-тяжеловоз, или две, ставится сзади в особой упряжи и не тянет, а толкает катапульту на колесах, – ткнул черным от грязи пальцем, оставляя очередной отпечаток на и без того чумазом листке Степка.
– Вокруг них всех крепится ограждение из досок, обитых кольчугой с пластинами – защита от стрел и копий, – гордо подхватил Серега.
– Всё – тоже на колесах, – не преминул указать Андрейка.
– А вот это – маленькая колесничка для коногона, – продолжил Степка. – А тут, стало быть, площадка для стрелков…
– А вдоль стен – карманы с припасами, – гордо закончил рассказ Андрейка.
– А стреляет она у вас чем? – после недолгого молчания спохватился Граненыч и задал самый главный вопрос впечатленный и уже начинающий прикидывать, при каких видах боевых действий такое чудо современной техники можно применить.
Перед его мысленным взором промелькнула бесконечная череда древних стратегов и тактиков, с зелеными, перекошенными от зависти физиономиями и клочьями вырванных волос в судорожно сведенных кулаках…
– Стрелять она может хоть чем, чего зарядишь, того и выстрелит, но мы-то хотим помозговать с горючей смесью… – смущенно потупился Семен.
– Но пока получается пень через плетень, – вздохнул Андрейка. – У меня сарайку уже пожгли, у Степки – кладовку подпалили, едва землей закидали… Его мать нас чуть в той земле не зарыла, как узнала, что у ней там три штуки сукна сгорели, шерсти мешок и прялка новая…
– Да… тут щепетильная работа нужна… – озабоченно кивнул Серега.
– А еще?.. – не веря своему счастью, затаив дыхание, чтобы не сглазить, как бы походя, поинтересовался главком обкома. – Еще у вас таких… придумок… есть?..
– Да вон вся полка имями забита, – махнул рукой Петруха.
– И у меня в дровянике, в старом коробе, целый ворох лежит, – припомнил Семен. – Если мамка на растопку не извела.
– Как – извела?.. – голос Митрохи дрогнул.
– Да не-е… лежит еще, поди… я его под стропила упрятал, – поспешил успокоить высокого гостя кузнец.
– Ну смотри, ежели припрятал… Это хорошо… что ворох… – помял пальцами небритый подбородок Граненыч, и глаза его при этом горели не хуже своенравной смеси друзей-изобретателей. – Значит, давайте договоримся, мужики: как вы еще чего для армии сочините, так сразу ко мне, сами, лично, со своей… докуменцией… Лады?
– Как ведь скажете, дядя Митрофан, – довольно ухмыляясь, ударили по рукам хозяин кузницы и князь. – Нам ведь только надёжу подай – мы вам такого насочиняем, такого сотворим!..
– Уж это-то вы можете, – снова припоминая не такое уж далекое прошлое, хмыкнул позабытый на время Данила. – Вы сначала с этой оружией разберитесь, орлы.
– А вот сейчас и разберемся! – заулыбались и кузнецы.
– Айда, мужики, тащи самострел на улицу! – радостно скомандовал Семен, и четыре мастера, кряхтя, оторвали от пола толстенное бревно и поволокли на свет Божий.
Сам Данилин зять сгреб с верстака кучу каких-то деревяшек, прихватил из корзины несколько мячиков, на поверку оказавшихся железными ядрами, зачерпнул из горна совком кучу углей и присоединился к друзьям, уже поджидавших его под навесом в обществе князя, полковника и уложенного на козлы и коварно притворяющегося простым бревном парового самострела.
– Говори ты, Сёмка, – переглянулись и устремили взгляды на хозяина кузни парни.
– Ну, я так я, – пожал необъятными плечами тот и начал презентацию.
Если бы его попросили сказать речь или рассказать что-нибудь интересное,[12] он бы долго и мучительно стоял и мялся, экал и мэкал, пока слушатели не пожалели бы его и не прогнали гнилыми помидорами. Но сейчас дело касалось его любимого детища, его нового изобретения, сделанного специально для защиты родного города, и простые, сложные и вовсе головоломные слова лились из кузнеца полноводной рекой, как песня из его лесного тезки – соловья.
Ознакомительная версия.
