Когда по турпутёвке он с товарищами из разных предприятий ездил, то ему и другим прямо сказали, что нужно знать о лидерах рабочего движения в странах капитала. Он выучил наизусть книги известного автора о целине, о возрождении и о малой какой-то земле. Благо, книги были не очень толстые, а память у Пёрышкина не страдала, как душа. Он во всём сразу разобрался, когда из ванны выходить, когда очередь можно потерять. Инженер ведь.
Но светилам было угодно сыграть с нашим героем шутку. Считаю, они во всём и виноваты. Случилось вот что: Сидор разделся, попробовав воду, как его наблюдательные глаза отметили на столике пакет кефира и свёрток. О кефире сосед не сказал. Пёрышкин знал трактат Ильи Ильича Мечникова, лауреата Нобелевской премии о пользе кисломолочных продуктов, но о колготках, оказавшихся на столе, ничего учёный не писал. Колебания длились несколько секунд. Пёрышкин легко и быстро выпил чудодейственный кефир, почти всё содержимое вошло в него. А с колготками пришлось повозиться. Он только плохо спал, а сила у него была в руках нормальная.
Лежит Сидор Поликарпович в ванне с водичкой, как листок фотобумаги. Здоровье его проявляется медленно. Внутри целебный кефир, а снаружи – волшебные колготки. Лежит и интенсивно лечится. Тут заглянула тётка в халате. Поглядела на столик, на диванчик, сквасила пожилое лицо и развела руками. Пёрышкин её вроде не видит. Чего её видеть. В карман, что надо кинул, вспомнив, как играл в детстве в запрещенную игру, называемую пацанами «чикой». «А если не кидать, то воду наливают ледяную», – пояснил сосед по палате.
Спал Пёрышкин без остановок и перерывов. Мог бы и дома так полечить свой организм, – подумал утром. Когда пришел на процедуру, то не нашел на столике ни колготок, ни кефира.
Помок в воде с пузырьками. Недовольно покачал головой сам себе в зеркало, и пошел к главврачу. Врач встретил радушно. Выслушал. Попросил вновь рассказать о событиях ушедшего дня. «Спал я отлично сегодня. А почему? Потому что выпил кефир и принял ванну с колготками. Если вы хотите экономить на здоровье или у вас перебои в снабжении, так и скажите, колготки и кефир стану покупать самостоятельно в ближайшем магазине… Сетчатые колготки. Немного маловаты, но я справился с задачей и пролечился, как и положено. Завтра принесу свой кефир и выпью перед ванной, а вот колготки придется искать в городе. Могли в путёвке указать, что у вас, как и везде, перебои, я бы захватил свои. На Алтае у нас хоть они и в дефиците, но для здоровья подключил друзей и родных…».
Мог бы доктор, и рассмеяться, уронив достоинство человека, который приехал лечиться. Понаблюдав больного, врач стал приписывать нервным гражданам сетчатые колготки и кефир. Пёрышкин и другие больные нервами излечивались от недугов скоропостижно и без рецидивов. Что же это такое за целительное направление? Ничего тут волшебного нет.
Влияние звёзд, дорогие мои, читатели. А что Сидор? Как начинается бессонница, так идёт в баню, выпивает припасённый кефир, натягивает старые колготки и парится. Куда ехать? Зачем? Дома столько дел. А лечиться можно, где угодно и чем угодно. Главное – поверить, что тебе это поможет. …Доктор? Доктор защитил докторскую. Лечит любые болезни колготками с кефиром. У Мечникова и этого доктора конкурентка появилась. Так и говорит, что её кефирная диета ужас, как полезна. Влияние звёзд. Куда денешься.
Мишель Травкин редко куда выезжал из своего села. Не любил перемещаться по просторам своей необъятной родины, а может быть, ему по дому хватало забот, а точнее, по двору. Вызвали его как-то в правление колхоза, который стал почему-то «АО» называться, приказали спешно собираться в лечебное учреждение. Мишель отродясь ничем не болел, но путёвку дали. Какая-то организация рассчиталась с колхозом за продукты путёвками, а может, кто срочно выздоровел и не захотел ехать в санаторий. Мишелю болеть не приходилось, а он мог только коров пасти, собственно говоря, да и дома животными увлекался. Председатель профсоюзного комитета строго сказала:
– Мишель Яковлевич Травкин, это тебе не повредит, здоровье у тебя завидное, на троих хватит, поживёшь там немного, ничего с тобой не сделается, а если шибко станут лечить, езжай взад.
– Если не повредит, – задумался Мишель. Его с детства так звали. Даже в паспорте он был записан Мишелем. Ничего странного нет. Привыкли. Быка одного звали – Том. «А чего не поехать. Бесплатно. И отпуск дают. А то ведь десять лет не был. Пока ходишь, пять пар галош стопчешь, выпрашивая законом причитаемое. – Не повредит, тогда ладно. Пиши. Отдохну немного. Раз после этого санатория не нарушается здоровье, поеду. Что мне страшно?
На вокзале народ чужой, озабоченный. Травкин сразу в две кассы очереди занял, но билет не сразу купил. Билета нужного не было. Жена сказала, чтобы покупал спальное место, но были только купе, общие и плацкартные. Мишель стал ждать другой поезд. Ехать далеко, до Новосибирска, а в купе – какой, поди, сон. Не давали спальных мест. А в общем вагоне ездил. Духота, Дети пищат, народ пивом наполняется. Запахи. «Знаем ваши хитрости, – подумал Травкин, ныряя в другую очередь. Кассир его приметила. Хотя молодая, но заботливая. Он видный мужчина – новая шляпа с черной лентой, дождевик серый, выцветший на работе. Утром дождь поливал, как из дырявой бочки. Дала ему билет. Нашла. А говорила, что только плацкартные. На этом плацу, небось, надо стоймя стоять. Она сказала, что надо ехать с удобствами, коли далеко, а не как попало. Правильно. Как попало он и на телеге ездит с летнего дойного лагеря или с фермы, когда зима, то на санях.
Пристроился Мишель на ступеньках перрона. Удобно. Чемодан рядом. Можно посидеть, а сумка с продуктами – у ноги. Никто не стибрит. Хорошо. Только припахивало необычно – железнодорожно. Не как на ферме, но терпимо. Он по радио слышал, что в городе окружающая среда загрязнена, но не до такой степени. Вредно жить в городах, подумал Травкин. Тут и поезд подрулил к бетонным приступкам – не дальше и не ближе. Номер вагона совпал с его билетным написанием. Он втиснулся в чуланчик с двухъярусными полками и небольшим столиком. Закрыл дверь и увидел мужчину, который был в его костюме и с его же медалью участника выставки ВСХВ. На выставку не поехал медаль выслали, как премию. Не скучно будет, подумал Мишель, но тут понял, что это зеркало, рассмеялся. Посмотрел в окно и увидел зданьице старинной архитектуры с буквами «М» и «Ж». Но тут дверка сгыркнула и в чуланчик стали просачиваться тётки с огромными сундуками и множеством сумок. Травкину подумалось, что у теток не меньше, чем по восемь рук, даже молоденькая гражданка лет тридцати или чуть больше – из-за краски на лице не разобрать – и та была обвешена авоськами, как новогодняя елка игрушками. Пока Травкин расталкивал узлы и чемоданы по местам, поезд оторвался от вокзала и понесся во всю прыть в Новосибирск.
Днем было как-то ничего. Ходили парни с голыми фотками, снятыми в женской бане или в больнице на медосмотре. Таскали в железных корзинках твиксы и баунти, а к вечеру заскучал Травкин. Бабы, то есть женщины, и не думали выходить, а даже наоборот – долго и упорно ели, угощая друг друга селедкой, вареными яйцами, домашними пирогами, угощали они и Мишеля, но Травкин не привык кушать в вагоне, а тем более, в узком чулане, с чужими тетками.
Он привык обедать один, но вообщем-то не один: коровы ели сами, а он с Рексом сами по себе. Были бы знакомые или родственники, а то ведь совсем чужие бабы. Накушавшись, начали раскатывать пыльные матрацы, развешивать мокрые простыни. Одна, такая заносчивая, долго фыркала, глядя на Травкина, принесшего постели: «Должны ж заправлять, а вишь-ты толкись тут». «Простыни, думаете, свежие? Они их специально мочат, будто б стиранные, – растопырила краснокогие пальцы молодая. – Я всегда с собой вожу простыню – мало ли чего…..» Третья такая молчунья, съевшая пять яиц и семь пирогов, поглядела на Травкина, и занудливо протянула:
– А вы не выйдете?
– Мне еще рано выходить, – сказал почти равнодушно Травкин, – Мне только завтра утром выходить.
– В коридор выйдите, – сказала вторая, – нам нужно переодеться. Таким тоном сказала, будто корова у неё потерялась.
– Мне на вас и смотреть не хочется, я давно в окно смотрю на разные деревья и поля, – надулся Травкин, но поднялся и вышел. Вышел, встал к окну и ногу на приступочку пристроил – удобно. Не успел поезд и три телеграфных столба пробежать, как откуда-то вывернулась проводница в черной форменной юбке и очень тесной кофте. По причине этой самой уродливой, тесноты, одной пуговки – верхней – не было, а третья – расстегнулась, но этого непорядка проводница видеть не могла. Пуговка внизу находилась. За карнизом.
– Пассажир, ноги-то не расставляйте, куда не просят, Можно как-то культурно ехать.
– Вот и стою культурно, а там, – мотнул головой, – женщины. Три.
