Ознакомительная версия.
До утра сверкал я голым задом среди деревьев и кустарников и кормил оголодавших комаров. И не было мне пути ни назад, ни вперёд. И даже заплакал я, севши ненароком на муравейник, о своей горькой любви к сладкой ягоде. И чуть было не повесился на суку, как герой-полюбовник, несмотря на свой неприбранный вид. Но не успел. С восходом солнца просветлел бабий ум, и стали звать они меня, приглашая в дорогу. Знать, взяли в толк, что без моего сопровождения не выбраться им из лесных завалов, а иначе придётся остаток дней дичать среди осин и берез, отнимая пропитание у лисиц и зайцев. Помягчел я тогда душой и вышел на их печальный зов.
Одевался я уже безо всякого стеснения, словно в кругу семьи. А когда перекусили всё той же ягодой, то снова тронулись в путь. Воспоминаниями, понятное дело, не делимся. Так, молчком, и шли до полудня. Да в штанах-то мне чего не двигаться? Гнус не донимает, и шаг широкий, ничего по колену не стукает.
Пообедали малинкой. Идти стало легче, хоть песни пой на свежем воздухе. Но тут как раз новый бабий бунт подоспел, так как я их к давешнему шалашику вывел. Такая вдруг памятливость во мне объявилась. Шуму, конечно, было много, но до драки дело не дошло. Всё-таки не ночное время, и я им не дался, отбежав на полверсты.
Когда страсти поутихли, бабьё командование на себя взяло. А мне и легче, хоть голова отдыхает от маршрута. Так далее и продвигались. Они путь выбирали, а я ягоду отсыпал, чтоб корзина рук не оттягивала.
Под вечер вышли к знакомым местам. Я шалашик малость подновил. Малинкой, хоть и не лезла, поужинали и спать завалились. Подруги внутри, но и про меня не забыли. Тоже лапок постелили, но снаружи. Ладно, не гордый. Калачиком свернулся и стал строить планы, как Лидию из укрытия выманить. Только слышу, они дежурство устанавливают, чтоб от меня вовремя отбиться как от психически-маньячного паразита. Хотел было в ответ на этот сговор уйти в одиночку куда глаза глядят, но пожалел длинноволосых. Всё-таки не мало дорог вместе пройдено и сколько ещё предстоит.
Утром ягоду пожевали и снова в путь. У баб отношение ко мне хорошее, как к пустому месту. Да и я не нарываюсь на задушевный разговор. Держусь независимо, словно вожак в стае. Правда, они пару раз меня на деревья загоняли, чтоб я ситуацию окрестности прояснил, но я ничего интересного не усматривал, а потому верхолазничать впредь отказался. Как-никак не мартышка шимпанзе, да и силы экономить надо.
Под вечер вышли к шалашику и даже обрадовались знакомому месту. Малинку прикончили да и полегли. Меня под крышу пустили. Ясное дело, ослабели. Тут уж не до игрищ и забав.
Под утро выступили. Налегке идём, но медленно. Командиров нет, достигли полного равноправия в правах. Грибы собираем. Старушка их жарить навострилась, знать не скоро ещё помрём. Малость пообносились и что в мире делается не знаем, а в остальном всё хорошо. Заночевали под ёлкой, как Новогодние подарки. Промазали к шалашику-то.
Днём шли слабо, но сроднились как одна семья. Я старую мамой называть стал. Поём что-то церковное. Полная задушевность и покой. Встретили зайца. Ничего путного ушастый не поведал, да мы и не настаивали. Мало ли без него хлопот…
Нашли нас пожарным вертолётом. Меня прямо с ольхи сняли, яблоки рвал.
Сейчас уже родную речь понимаю и свояков признаю, но не всех, а кто поближе. Жена объявилась. Говорит, что последняя, но я не верю. Больно рука лёгкая и язык придерживает. А может, пока ещё хворь мою уважает? Пердикулёз у меня с выгинальным синдромом. Правда, синдром-то я уже дома подцепил, когда в подпол свалился, спасаясь от куриной нечисти в виде стаи. Однако, надежда на выздоровление есть. Уже картами интересовался. Аж в целых тридцать шесть листов. Хороший знак.
Спутниц моих самоблудящих тоже по родственникам разобрали. Но мы связей не поддерживаем. Кто старое помянет, того и с глаз долой.
РИМ, СЕРЕДИНА ШЕСТИДЕСЯТЫХ
Благодатное солнце Рима уже перешло на сторону храма Юпитера Капитолийского и стало глядеть на Форум искоса. Зной спадал, и в воздухе разливалась бодрящая прохлада наступающего вечера.
По пространству Форума и примыкающим к нему площадям Цезаря, Веспасиона и Августа величественно следовали носилки со знатными горожанами Вечного Города. Этот поток, вливаясь в улицу Аполлона, устремлялся к Палатину – дворцу божественного императора Нерона. Рабы, нёсшие носилки, в основном, чёрные нумидийцы с кольцами в ушах, невольники и невольницы, следовавшие рядом: лугийцы и свбы с севера, серы с далёкого востока, парфяне и эфиопы с юга, а также эллины с запада – ступали босыми ногами по священной земле Рима осторожно, количеством своим предполагая степень знатности хозяев. Многие носилки сопровождали почётной стражей ликторы с топориками в связках прутьев, что говорило об особой важности их господ.
На носилках со скучающими взглядами полулежали августины и трибуны, консулы и сенаторы, знаменитые поэты и философы, жёны знатнейших граждан и признанные красавицы Рима. Весь цвет города неспешно вливался в Палатин на очередной пир императора.
Миновав внутренние галереи и дворцовую площадь, окаймлённую колоннадой из нумидийского мрамора, гости, сойдя с носилок, направлялись в большой триклиний, где должно было состояться пиршество. Огромных размеров низкий стол с яствами из языков фламинго, жареных рыжиков, саранчи в меду и других изысканных блюд уже готов был насытить прибывших, а бутыли кефалленского и филернского вин в вазах со снегом и наполненные ими мурринские чаши из плавикого шпата обещали веселье и забвение скуки унылого дня. Мягкий и неназойливый свет серебряных и золотых ламп на стенах триклиния неярко отражался от драгоценных ваз с вербеновым настоем для омовения, а густой запах цветов и аравийских курений так плотно заполнял зал, что, казалось, мешал падать лепесткам роз, которые сыпали с потолка, укрытые от взглядов рабы.
Гости свободно возлежали вокруг стола в ожидании Нерона. Женщины, в белоснежных пеплумах из дорогой ткани с острова Кос поверх вышитых пурпуром туник, с волосами, присыпанными золотой пудрой, томными взорами окидывали присутствующих, выбирая себе мужчин на эту ночь. И хотя их ножки, в вышитых серебряной нитью туфельках и удерживаемые закреплённой на лодыжках крест-накрест золотой тесьмой, уже влекли не только взгляды, но и очищенные от волос и с золотыми браслетами руки мужчин, никакого игривого сближения не происходило. Все боялись нарушить заведённый грозным императором порядок пиршества. Даже самые нетерпеливые щёголи, в тончайших туниках без рукавов, уложенных рабами красивыми складками, и со свежими венками на ещё трезвых головах, возлежали спокойно, изредка перебрасываясь малозначительными фразами.
Нерон, в тунике аметистового цвета, появился в триклинии со своей новой любовницей, вольноотпущенной гречанкой Эвникой, и возлёг с нею во главе стола. Сразу же зазвучали кифары и лютни, рабы поднесли гостям первые чаши с вином, и пир начался.
По мере того, как опустошались чаши с вином, в триклинии всё смелее звучали мужские голоса и призывной смех женщин. И вот уже стареющий наместник Вифинии, седой Сеницион, возлежащий рядом со знатной патрицианкой Кальвией, женой претора Ватиния, начал искать в складках её пеплума на груди якобы обронённый перстень, чем вызвал недовольство императора, не позволяющего нарушать традиции пиршества.
Когда же наступило первое опьянение, Нерон приказал поэтам и философам показать своё искусство в стихосложении и диалогах. Победу одержал молодой ритор Виниций, за что был удостоен права находиться рядом с императором.
Затем выступили мимы, изображая приключения возлюбленной Зевса Ио, дочери Инаха. Своими бесстыдными жестами и телодвижениями комедианты вызвали бурное одобрение гостей, а когда рабы-корибанты, наряженные фавнами и сатирами, и юные сирийские невольницы, представляя нимф и дриад в накинутых на голое тело зелёных сетках, начали исполнять вакхические пляски, многие знатные женщины обнажились до пояса, демонстрируя совершенство груди, не уступающее ещё непорочной красе бюстов рабынь.
Чаши без устали наполнялись вином, голоса и смех звучали всё громче и развязнее, а когда, окончив пляски, сирийские девушки и, допущенные к столу полуобнажённые рабыни со всех концов света разместились среди гостей, пир начал вливаться в привычное русло оргии.
Тем временем рабы внесли украшенные бараньими головами бронзовые сосуды и жаровни с раскалёнными углями. На жаровни рабыни ссыпали измельчённые кусочки мирра и карда, тем самым ещё более облагораживая воздух триклиния, а шафрановым настоем из сосудов обрызгивали пол, не занятый пирующими. Наступало время определения сильнейшего борца этой ночи.
К месту борьбы вышли лапист-наставник гладиаторов Гемелл и пленённый галл Ланкал. Их могучие торсы, словно изваянные богами, вызвали восхищение зрителей, а предстоящая схватка заставила забыть чаши с вином и притягательность разгорячённых доступной близостью тел.
Ознакомительная версия.
