Прекрасная реклама, безотказно действующая при продаже в этой стране, где вам неустанно твердят: «Будьте, как все», убеждая вас в конце концов в своих поступках ни в чем не походить на окружающих. Французы стараются сделать все возможное, чтобы не привлечь к себе внимание из панического страха показаться смешными, и в то же время они делают все, чтобы не остаться незамеченными. Страх показаться смешным сдерживает их (этот страх неведом англичанину, поскольку, родившись англичанином, он уже не может быть смешным), но желание покрасоваться сильнее. — Прим. майора.
Примерно то же самое происходит и с книгами. Можно не сомневаться, что любой английский или американский издатель разорился бы, предложи он покупателям самим разрезать страницы новых книг. Во Франции же, наоборот, некоторые издатели решились было продавать новые книги уже разрезанными, но им пришлось вскоре отказаться от подобного новшества и вернуться к старому методу, так как только он удовлетворяет «настоящих» читателей.
По той же причине некоторые «настоящие курильщики» (французы) утверждают, что истинное удовольствие получаешь только от сигарет, которые набиваешь сам, а потому они всюду с удивительной ловкостью и нескрываемым наслаждением устанавливают свои маленькие карманные «фабрики», которые способны доконать любого иностранца. Таким образом каждый француз может позволить себе роскошь в мгновение ока превратиться во владельца собственного предприятия. — Прим. майора.
Ничья земля (англ.)
Водоворот
Я был огорчен (англ.).
Как тут не вспомнить слова мсье Шарнеле: «Я всегда помогаю Армии спасения», которые он произносит во всеуслышание, когда одна из этих спасительниц в традиционной голубой шляпке появляется в ресторане. Вероятно, он хочет подчеркнуть, что, поступая так, он поступает разумно.
Непосредственное же общение с нищим бродягой, особенно в ресторане, вызывает в нем чувство неловкости, в то время как форма Армии бедных успокаивает его, он знает, куда идут его деньги. — Прим. майора.
Не считают денег также миллионеры-иностранцы, безрассудства которых, если они связаны с реставрацией Версаля, считаются вполне благоразумными, но вызывают множество пересудов, если деньги эти идут на устройство ночных празднеств. Факт сам по себе примечательный: в этом царстве недоверия и копилки, где существует неписаный закон откладывать на черный день, а когда этот черный день наступает, продолжать откладывать на еще более черный, никто лучше иностранцев не сумеет выманить у французов их сбережений. Больше всего на свете они боятся неудачно поместить свои капиталы. И все-таки время от временя (причем довольно регулярно) какому-нибудь господину, фамилия которого оканчивается на «ский» или «вичи» и который даст сто очков вперед любому Дюпону, удается откопать эти миллиарды и выудить трехвековые сбережения. «Это было далеко, и налогов платить не надо было… и никто бы ничего не узнал», — говорят обманутые, которые даже не заявляют о себе, когда начинается возмещение убытков (все тот же страх показаться смешным), а просто начинают отказывать себе (действительно) в самом необходимом. — Прим. майора.
В данном вопросе, как и во многих других, Великобритания, само собой разумеется, находится в исключительном положении. Однако я ничего не смог возразить, услышав весьма странное заявление мсье Топена, обратившего мое внимание па то, что две первые буквы слова «Франция» совпадают с первыми буквами слова «свобода» на английском (freedom), немецком (freiheit), шведском (frihet), исландском (frelsi), не говоря уж о других языках, что, безусловно, является чудесным предзнаменованием. — Прим. майора.
Ваше Величество (англ.).
Моя королева (англ.).
О небеса, как это печально, Ваше Величество! (англ.)
Специалист по вопросам статистики населения (смертность, несчастные случаи и т. д.), математической статистики, применяемой, в частности, в области страхования жизни. — Прим. автора.
По-французски lot — партия товаров.
Впрочем, неосязаемость этого имени не помешала весьма преуспеть в жизни многим моим однофамильцам.
Но больше всего меня возмущает то, что моя странная способность оставаться незамеченным улетучивается всякий раз, когда она могла бы сослужить мне службу. Совершенно невидимый для взглядов мелких служащих, таксистов, продавщиц магазинов (впрочем, я становлюсь невидимым, когда пытаюсь их отыскать, но едва я перестаю в них нуждаться, ими хоть пруд пруди), я начинаю буквально фосфоресцировать при появлении людей, встречи с которыми я хотел бы избежать, будь то юный продавец студенческого журнала, который не упустит случая всучить мне на улице несколько номеров: «Неужели вы откажетесь поддержать молодежь?», или пьянчуга в последнем поезде метро, который, затянув «Трез-вость, здо-ро-вье, спо-кой-ствие…» — перекатывается, как шарик рулетки, от пассажира к пассажиру в поисках нужного ему номера, и сколько бы ни отводил я глаз, этим номером оказываюсь именно я. И как бы ни съеживался я на своем стуле летом, в казино, когда фокусник тщетно пытается найти добровольца для своего фокуса, я совершенно уверен, что в конце концов именно меня он попросит подняться на сцену и извлечет у меня из носа куриное яйцо.
Ничья земля (англ.).
Багаж, естественно, дипломатический.
Подобные разговоры ведутся преимущественно из служебных кабинетов, поскольку они оплачиваются компанией; из дома говорят более лаконично.
Ш. К., как за глаза называют ею сотрудники.
Патрону так часто говорят: «Не теряйте на это времени, патрон. Такой-то займется этим», или: «Вы слишком заняты, чтобы изучать этот вопрос. N все уладит», что я порой задумываюсь над тем, какие же дела остаются на его долю.
У нас совещания не всегда называются совещаниями. Посторонний человек мог бы удивиться, услышав, как секретарша отвечает по телефону: «Я не могу сейчас беспокоить господина президента. Он на цирке», — но он бы прекрасно понял всю важность этого «цирка», если бы знал, что дело идет о совещании генеральных директоров. В зависимости от дней и часов у нас устраивается комитет, летучка, пятиминутка, «цирк», «чашка кофе» для более или менее широкого круга избранных, не говоря уже о семинарах, и даже загородных семинарах, когда проводятся обсуждения в расширенном составе директоров и агентов компании и на одну-две недели снимается целая гостиница. Несмотря на мое пристрастие к цифрам, мне было бы трудно назвать точное число совещаний, на которых я должен был присутствовать за время моей службы в нашей компании. Приблизительно шесть тысяч. Эти шесть тысяч совещаний средней продолжительностью в час, которые чаще всего оканчиваются тем, что решение вопроса под каким-либо предлогом переносится на следующее совещание, на более высоком уровне, составляют около трех лет узаконенной потери времени. И тем не менее они проводятся изо дня в день с прежним блеском. Видимо, совещания — любимейшее времяпрепровождение служащих, насущная необходимость современного животного.
Эта бестактность может проявляться по-разному. Однажды господин Штумпф-Кишелье устроил небольшой прием по случаю окончания года, на который было приглашено несколько скромных начальников отделов. Разговор — не помню уж как — зашел об уровне жизни. Все стали жаловаться (может быть, и не без задней мысли) на постоянный рост цен. Чтобы перейти к более безопасной теме, кто-то спросил у патрона, зная, что он страстный охотник, много ли фазанов настрелял он в этом году. «Да, в общем, я поохотился неплохо. Но вы тут говорили об уровне жизни… Так вот, у моего отца было две тысячи гектаров земли и пять егерей. У меня всего две сотни да один несчастный малый. Вот вам уровень жизни!»
В выражениях такого рода, как «встать с левой ноги» или «быть не в своей тарелке», куда больше истины, чем это может показаться на первый взгляд. Тут существует определенная причинная связь. Я обязательно что-нибудь разобью в те дни, когда бываю не в своей тарелке. И непременно обо что-нибудь споткнусь, если встану с левой ноги.
