Валентин шел, как в атаку штыковую, — и самому не жить, если Михалыча не спасет!
А Михалыч? Он оседал у стены, цеплялся, обсыпал себя крошевом… Не мог, не хотел повернуть назад, знал, что должен идти вперед, обнаружить источник выделения газа и по возможности обезвредить.
Валентин уже не загораживал лицо, он отмахивался от газа и дыма руками и двигался, как на лыжах. Ап!.. Ап!.. Ап!.. Х-хрясь! Споткнулся обо что-то, лбом в стену приложился. Наклонился, ощупал препятствие — человек лежит. Живой еще, мягкий. Михалыч — это был он, пошевелился, прошептал:
— Т-там… огонь!..
— Михалыч!.. Родной!.. Не волнуйся, это я — Валя, кх-кх!.. А там все наши!.. Они ждут тебя!.. Кх-кх-кх!..
Валентин говорил, хватал ртом отраву. А внутри уже включились часы: торопись! Когда пробивался к Михалычу, одна цель была — найти! Сейчас секунды стучали в висках, колотились в сердце. Он поднял Михалыча, обхватил за пояс, понес… Трудно, неудобно — а, была не была! — Валентин закинул Михалыча на плечо, попер.
Дышать было нечем, да он и не дышал, не думал. Он выносил своего командира с поля боя.
Волны подкатывали все ближе. Дым из колодца становился гуще. А из скважины уже бил, как из пушки. Город затянуло маревом. Эх, Атлантида, Атлантида!.. Видимо, подлецы птицечеловеки вслед за буром крепили шланг у горловины скважины, охлаждая и сжижая газ, у нас же получилось, что все пошло в атмосферу.
Рагожин! Он смотрел на город. Дома и улицы еле угадывались в серой мути. Вонь стояла вокруг несусветная. Рагожин мог поклясться, что уже пережил когда-то подобное, только волны были выше и песок крупнее… А если это потому?.. Он встал на колени — теперь совпадало точно: песок зернистый, волна — густая, словно и не волна, а ткань узорную кто на берег стелет. Значит, когда видел подобное, был маленьким. Но ведь он же родился в Москве?! Рагожин нащупал в кармане рыбку-игрушку и замер, боясь шевельнуться, потому что сердце могло не выдержать.
Первая волна, докатившись, плеснула в колодец, упала далеко, гулко. Вторая недотянула, зато третья грозила обрушиться всей мощью. И тут из колодца показалась мокрая, облитая голова Валентина и обтянутый сырыми брюками зад Михалыча.
— Руку!.. — прохрипел Валентин.
Мы бросились на помощь, потянули Михалыча за ремень. Надя от радости кинулась обнимать Валентина, и волна чуть не смыла их в колодец обоих. Хорошо, Николай Николаевич успел ухватить Надю за ногу, а уж она вцепилась в Валентина — не оторвать!
Волны одна за одной падали в отверстие, а потом вода надвинулась и воронкой завертело, засосало. Вода скручивалась в жгут и уходила вниз, словно океан бросал буксирный трос попавшему в аварию, терпящему крушение — кому?
Завороженно мы смотрели в воронку. Михалыч сидел на песке, отхаркивался дымом и копотью, оправдывался:
— На разведку пошел… Хотел как лучше…
А океан продолжал подползать, воронка вдавливалась, как пупок. Дым из скважины прекратился. Ветер относил хмарь, продувал улицы. Солнце улыбнулось нам поощрительно.
Николай Николаевич достал свою забытую трубку.
— Ну вот и все, — сказал, как удивился. — Страшно подумать: сами… своими руками могли погубить земной шар!
Зажег спичку, но прикуривать не стал, подождал, дунул на огонек, убрал трубку в чехольчик.
Валентин глядел хмуро, вбок. Решившись на что-то, подошел к Николаю. Николаевичу.
— Граж… товарищ Померанцев?..
— Что, Валь?
— Н-Николай Николаевич… надо лететь обратно!
Я навострил уши.
— А как же тунгусский метеорит? — Николай
Николаевич посмотрел на меня, на Рагожина — слышим ли?
— Николай Николаевич, скважина там… в тайге… — выдавил Валентин. — Сверхглубокая…
Я шепотом пересказал Михалычу наши последние злоключения. Он нахмурился, покачал головой. Поднялся с песка.
— Похоже, и вправду надо собираться…
Рагожин молча смотрел в воронку. Неожиданно повернулся и, не сказав ни слова, зашагал в город. Когда маленькие мужчины идут широким шагом, это всегда трогательно. И предчувствие беды словно идет следом.
— Юра-а?! — окликнул я. — Ты куда-а?!
А что спрашивать? Ясно же, что — домой. Пошел, чтобы еще раз увидеть родные стены и попросить прощения (за что?), и мучиться от беспомощности, и терзать свою душу бессмертную… (Ах, бессмертную!!!) А зачем? Что он мог изменить?
Мы смотрели ему вслед, и надо было бы остановить его, да духу не хватало.
— Пусть пойдет… поплачет… легче будет, — сказал Михалыч.
— Пойдемте и мы, — вздохнул Николай Николаевич. — Пойдемте собираться в дорогу…
Мы шли по мертвому городу и смотрели на него уже иными глазами: родной, близкий, не город-концлагерь, а город борцов, героев. Теперь многое было понятно: воронка в песке, куда едва не засосало Валентина, — старая скважина, колодец и тоннель — дело рук атлантидцев. Но почему Атлантида оказалась под водой?
Я оглянулся и не смог сдержать крик испуга. Прилив не остановился, он наступал. Вода поднималась, и волны шли за нами почти по пятам. Мутные и длинные, они с погибельной наглостью прокатывались по улице и поднимались все выше и выше в город. Неужели Атлантида просела за счет вышедшего газа?!
— Нужно бежать! — сказал Николай Николаевич.
— Бегом… марш! — скомандовал Михалыч.
Как только появилась зримая опасность, он подтянулся, порозовел, даже одежда тут же высохла.
Мы побежали, оглядываясь, — не верилось, что так скоро и просто закончится наше пребывание в Атлантиде. Я как-то уже привык к ней: климат мягкий, малолюдно…
— Михалыч! — кричал на ходу Валентин. — Михалыч, а ведь горючего-то ни капли! Я скважину-то не пробурил!
— Сейчас не до горючего! — отвечал ему бедовый Михалыч. — Сейчас лишь бы ноги унести!
Поравнялись с особнячком, где жил маленький Рагожин тысячи лет назад.
— Юра! Юрка! Юрий Ивано-ви-ич!.. — заорали наперебой.
В окно высунулась перепуганная физиономия Рагожина. Увидел нас, слезы на глазах моментально высохли.
— Что случилось?!
— Сматываемся! — крикнул Валентин. — Атлантида ко дну идет!
Рагожин выскочил, надевая на ходу пиджак.
— А-а?..
Он что-то хотел спросить, Николай Николаевич схватил его за руку, потянул за собой.
Рагожин бежал задом наперед и свободной рукой махал дому: «Прощай!»
— Наденька где?! — Михалыч метнул напряженный взгляд по сторонам.
Надя замешкалась, вытряхивала камушек из туфли. Валентин подскочил, схватил ее на руки, побежал.
— Куда?! — заорал оглашенно Михалыч. — Нам в другую сторону!
Валентин, понятное дело, бежал, ничего не соображая, думая только об одном: «Лишь бы Наде было удобно! Лишь бы не уронить!»
— За мной! — гремел Михалыч. — Вперед!
А океан, коварный океан, подбирался к самолету уже с другой стороны, плескал свои волны под шасси, брызгал на дюралюминиевое брюхо «Ту-104».
Окраинные домики Атлантиды уже скрылись под водой неясными очертаниями, как отражение. Рыбины, той самой огромной породы, которых пытался поймать Михалыч, вместе с волнами шли на город, шныряли по закоулкам, вплывали в окна и в двери.
Тушка! Он увидел своего командира живым и здоровым и подпрыгнул от радости. Засиял иллюминаторами, сверкнул стеклами пилотской кабины. Без Михалыча и жить не хотелось, а тут — помахал хвостовым оперением, двигатели запустил, чуть форсаж не дал от восторга.
И Михалыч тоже не каменный. Обнял Тушку за левое шасси, прижался щекой. Промолвил: «Здравствуй, родимый!»
А Тушка наверху блаженства. Нет, правда, только в минуты испытаний открываются в нас лучшие душевные качества.
Полезли в самолет радостные, довольные, даже Рагожин улыбался, размазывал по щекам слезы. Конечно, нелегко ему было — понятно, зато уходил не по своей воле, корить себя не приходится.
— Как полетим-то?! — не унимался Валентин, чувствовал свою промашку с горючим.
— Как! Как! — весело отвечал Михалыч. — На честном слове! Вот как! Айда в кабину!..
