class="p1">Валя шел бурить. По дороге прихватил какой-то прутик, железку какую-то поднял, из самолета взял веревку, нес ее свернутой на плече. Пел: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы!..» Слуха, конечно, никакого, зато громко. Куда шел? А прямо: поисковой карты нет, начальства — нет, где найдет, там и ладно! Как говорил старик-охотник, что приходил к ним из тайги два раза в месяц за куревом:
«Ноги сами чуйствуют!» Хороший старик, душевный, отходчивый — подстрелит, бывало, в тайге какую птаху, а потом плачет, курит… Курил много.
Ко всему Валентин привыкал быстро: к людям, к тайге, вот и в Атлантиде всего второй день, а вел себя, будто здесь родился (ой, извини, Юра, не хотел обидеть!). По сторонам не глазел, думал про свое, а точнее — про Надюшеньку. И даже не думал, а будто нес перед собой ее портрет.
За город вышел и не заметил как. Обратил внимание, что ноги в песке стали увязать. Огляделся — пески, пески вокруг, барханы. Бурить тут — не сахар, обалдеешь под солнцем, пока что-нибудь найдешь! Пошел дальше, думал: «Дойду до первого бархана, а там видно будет. Может, там какой оазис?»
Положился Валентин на судьбу, а забыл, что судьба-то у него нелегкая. Не успел он сделать и десятка шагов, как зашевелился под ним песок, просел, и не успел Валя глазом моргнуть, стало его засасывать. Будто большие губы вжовывали его, будто в гигантских песочных часах он ссыпался в нижнюю колбу. Жутко сделалось Валентину, он пытался вытягивать, высвобождать ноги, отталкивался руками, но опереться-то было не на что! «Надя! Наденька!.. Ребята! Как же так! Я не хочу!..» А песок уже по пояс, обхватил плотно, на зубах скрипит. Борется Валентин, а сделать ничего не может.
Глава двадцатая
Все за одного
Надя протягивала лежащему Рагожину столовую ложку с микстурой от кашля, когда Рагожин вдруг разволновался, покраснел, раскашлялся.
— Что с тобой, лежи! Тебе велели лежать! — удерживала его Надя. — На, выпей, это не горькое…
— Валька! С Валькой что-то! — сильное беспокойство овладело Рагожиным. — Где он?! Куда ушел?!
Надя тоже заволновалась. Сама выпила микстуру: «Фу, горькая!»
— Скважину он ушел бурить. А что?!
Рагожин скинул одеяло, встал, прислушиваясь. Ушами водил по сторонам. Наконец крикнул неистово:
— Бежим!
Дверь в самолете, как назло, не открывалась, заело ее, что ли?! Так всегда бывает, когда надо…
— Секунды теряем! — бесился Рагожин. — Может, он сейчас уже!..
— Что?! Что сейчас?!
Дверь открылась, как ахнула. Скинули лестницу, ссыпались по ней, еле успевая хвататься за перекладины.
Мы с Николаем Николаевичем подбирались к космическому кораблю. Страшно было, поэтому оглядывались по сторонам. Оттуда, с высоты, я и заметил наших.
— Смотрите, — показал я Померанцеву, — Надя с Рагожиным куда-то бегут!
— Что-то случилось! — понял он. — Бежим и мы!
Побежали, попрыгали по ступенькам вниз. Я чуть голову себе не свернул — одна ступень под ногами поехала, словно специально поджидала меня тысячи лет.
Внизу потеряли наших из виду, да хорошо голос у Рагожина нервный — слышно далеко. Побежали на голос. Я запыхался, думал: сейчас упаду или сердце разорвется. Но перестал думать о себе, и побежал ось легче. За поворотом увидели Рагожина и Надю. Пятки у Рагожина мелькали чаще, но бежал он сзади. Надя, кажется, не столько бежала, сколько мотала головой — волосы ее плескались из стороны в сторону.
Вдруг они остановились. Надя беспомощно озиралась, Рагожин оттопыривал уши.
— Что?! Что случилось?! — подоспели и мы.
— Сигналы прекратились!
— Валя пропал!..
— Тихо! — Николай Николаевич приложил палец к губам. — Слышите?..
Все прислушались. И услышали зловещее, жестяное шипение песка.
— Туда! — указал Померанцев.
…Огромная воронка предстала нашим взорам. Песок настойчиво и неумолимо ссыпался с боков в середину. Воронка оседала, расширялась, а в центре ее — уж как он там удерживался! — барахтался Валентин.
— Валя, держись! — крикнул Николай Николаевич. — Мы здесь!
И сам чуть не ссыпался вниз. Еле удержался.
— Валя! Валенька! — причитала Надя и металась по краю, вытягивала вперед руки.
— Веревка! Веревка у него на плече! — заметил я. — Пусть кинет нам!
Обрадовался, что это я придумал, почувствовал себя смелее, неосторожно сделал вниз пару шагов, сзади под колени навалилась волна песка, я ткнулся носом — и по-собачьи скорее вверх. Уф! Сердце захолонуло. Едва там не очутился… вместе с Валентином.
— Кидай конец! — кричал Николай Николаевич Валентину. — Соберись с последними силами и кидай!
— Кидай, Валя! — беззвучно шевелила губами Надя. — Кидай, милый!
Валентин понял. Он сдернул с плеча веревку и, изогнувшись, метнул ее. Николай Николаевич ловко и цепко ухватил конец.
— Ура! — закричал я. — Ура-а-а…
И не докричал. Кинуть-то Валентин кинул, да конец другой себе не догадался оставить. Доверился парень, а самому подумать там, в воронке, некогда!
— А-а! — Надя закрыла лицо руками.
Парень погрузился уже по грудь. Вытаращенные глаза смотрели с мученической безысходностью. Наверное, прощался уже с Надей, с мамой, с жизнью. Может быть, меня перед смертью вспомнил…
— Лови! — крикнул Померанцев и, как лассо, метнул веревку обратно. Не долетела она. Поползла, как змея, когда Померанцев стал вновь ее наматывать.
— Дайте мне! Дайте мне!.. — мешала, отнимала бесценные секунды Надя. — Ну кидайте же! Кидайте, что вы медлите!..
Николай Николаевич размахнулся, задел меня по голове (ой!), потерял замах, кинул — и мимо. Метрах в трех сбоку легла веревка.
— Ну что же вы!.. Что же!.. — Надя зарыдала. Я впервые видел ее такой, почти безумной.
— Дайте мне, — каким-то ледяным, решившимся голосом сказал Рагожин.
Померанцев обернулся, помедлил.
— На! — протянул смотанную в кольцо веревку.
Рагожин метнул. Сильно. Хлестко. Так метнул, что засветил Валентину прямо в лоб. Валька охнул и вцепился в веревку руками.
Рагожин за веревку, Николай Николаевич за него, я — за Померанцева, за меня — Надя. Потянули. Раз, два — ни с места! Чувствую я, что-то мешает мне. Отвлекает. Прямо до невозможности! Стал анализировать — руки! Надины руки у меня на поясе. Стыдно сделалось, аж в жар бросило. Из-за такого пустяка чуть друга не угробил.
— Отойди-ка, — сказал ей грубо. — Отойди, не мешай! Не женское это дело!
Жестоко поступил, но невыносимо чувствовать на себе женские руки, если они, держась за тебя, выручают другого.
И сразу дело пошло на лад.
— Вытягивается! — победно заорал Рагожин. — Глядите, вытягивается!
Мы пятились, упираясь в песок пятками. У меня перед глазами была напряженная спина Николая Николаевича; если заглянуть сбоку — костистая упрямая спина Рагожина. Давно ли я нес его на себе, а теперь вместе спасаем буровика Валю. Тянем его из пучины…
Яма чавкнула и как выплюнула нам нашего
