Ознакомительная версия.
Иванушка споткнулся и повернул голову направо, чтобы убедиться на всякий случай, об одних и тех же ли местах они говорят.
Гнетущее зрелище свежего поля боя без околичностей сообщило ему, что о разных, но уточнять, о каких именно, царевич не стал, опасаясь попасть в еще более неудобное положение.
Снова бросив раздраженный взгляд на не отстающего ни на шаг Ивана, Эссельте поджала губки и продолжила деликатно развивать тему «и чего ты за мной увязался»:
– А ваш Олаф, к примеру, уехал еще с Кирианом и ковром, с первой подводой. И правильно сделал, я полагаю. Сражаться – дело мужчин. Ходить за ранеными – женщин.
«Уезжай, уходи, улетай, убегай – только оставь меня в покое!» – хотелось открыто выкрикнуть принцессе, но стоило только открыть рот, как что-то будто сковывало ей язык, затуманивало мысли, спеленывало волю, и одна-единственная нелепая, безумная мыслишка словно маньяк из подворотни, выскакивала из глубины сознания: «Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю. Господи, как же я тебя терпеть не могу!!!.. Нет. Я тебя люблю, люблю, люблю, люблю…»
Пока она видела этого странного, не от мира сего иноземца, свалившегося на ее бедную головушку словно шторм с ясного неба, она не могла от него отказаться.
Царевна Серафима права. Это – болезнь. Лекарства от которой еще не придумали. И она, Эссельте, принцесса Гвента, ничего не могла с этим поделать. Совсем ничего. То есть абсолютно.
– …Олаф уехал потому, что поклялся вашего барда к Масдаю ближе чем на сто метров больше не подпускать, – после минуты обоюдонеловкого молчания царевич сделал неуклюжую попытку пошутить, но даже не дождавшись реакции гвентянки снова уставился себе под ноги и помрачнел.
Олаф уехал пораньше, потому что хотел лично принять участие в сушке Масдая перед камином, чтобы к завтрашнему дню, самое позднее – к послезавтра ковер был готов к продолжению пути. Если к этому же времени удастся поставить на ноги короля Конначту. Если нет – то придется Масдаю из простого транспорта превратиться в летающий госпиталь: выбора у них не было.
Почему он остался, спрашивает она? Почему остался?..
Глупый вопрос, не в обиду Эссельте будь сказано. Он остался, потому что там, у излучины реки, два часа назад на ровном месте пропал Агафон. Его премудрие. Главный специалист по волшебным наукам. Человек, без которого этот мир – пусть даже некоторые его называют Светлыми Землями – стал темнее.
Потому что там же исчезла Арнегунд, так мечтавшая о дне, когда ее народ снова окажется здесь, дома, в их родном Аэриу. И теперь они тут, а ее нет.
А еще потерялся Друстан – тоже его боевой товарищ, хоть и от иного врага не дождешься таких выкрутасов, как от него, ну так что ж теперь – за минутную ошибку его всю жизнь корить, он же не хотел, он же не специально?..
И герцог Руадан сгинул там же. Хоть мы даже толком и не познакомились, едва представились вчера… Но имея такого витязя в первых рыцарях, любое королевство может спать спокойно, уж это-то я успел понять.
А еще…
Еще там оказалась моя жена.
Это зря говорят, что жена – не стена. За такой женой можно было спрятаться и отсидеться всю схватку с гайнами – и волоса бы с головы не упало. Кто бы подумал, что такое возможно – девушка, а так орудует всем, что под руку попадется… Перед тем, как поссориться с ней дома, наверное, надо все тяжелее веера под замок прятать… и ключ выбрасывать. Если раньше языком не добьет. Такой палец в рот не клади…
Хотя, это-то как раз должно меня меньше всего волновать. Потому что я ведь еще вчера твердо решил, когда впервые про нее узнал…
Я люблю Эссельте и попрошу у Серафимы развода.
Да, люблю.
Конечно, люблю.
Естественно, люблю, а как же еще!..
Несмотря ни на что.
Люблю ни за что.
Потому что настоящая любовь – не за что-то, а вопреки. Настоящая любовь – это муки. То есть, если это не муки – значит, любовь не настоящая. Что и требовалось доказать.
И в первую очередь меня волнует пропажа моих друзей, а не без пяти минут бывшей жены.
Да.
Само собой.
Ну что ж тут непонятного-то?!..
– Айвен?..
Тихий недоверчивый голос Эссельте вырвал лукоморца из созерцания собственной измученной души и заставил поднять голову.
– Там, посмотри… пятно…
Иванушка глянул туда, куда указывал тонкий дрожащий пальчик принцессы и застыл на месте.
Метрах в двадцати от них, на фоне ярко-зеленой, как ошпаренный огурец, майской травки и в самом деле распухало и росло темное, грязно-бурое пятно сухого ковыля и утоптанной земли. На его фоне с каждой секундой всё ярче и явственнее выделялись серые, украшенные бивнями мегалослонта рога незамкнутой арки. А между ними, радостно улыбаясь, к ним шагали Агафон с посохом наперевес, Морхольт с Федельм на руках, Арнегунд, и…
Судя по рваному вздоху, донесшемуся со стороны Эссельте, зрение его не подводило: они действительно видели одно и то же!
Рядом с Арнегунд, обнявшись обеими руками и прильнув друг к дугу, как бхайпурские близнецы, не спеша вышагивали Серафима и Друстан! Обнаженный до пояса[88] лекарь, положив голову царевне на плечо, нашептывал ей на самое ушко что-то приятное, а царевна лесогорская и лукоморская кокетливо улыбалась и подхихикивала!..
Бросив коварный взгляд на остолбеневшую парочку у реки, бесстыдный знахарь подмигнул им, сложил губы для поцелуя и нежно потянулся к щеке своей новой подруги.
Словно один из агафоновых огненных шаров взорвался перед глазами Ивана, на несколько мгновений он потерял над собой контроль… Следующее прямое включение сознания застало его крепко стискивающим за плечи Серафиму и возмущенно ревущим, исступленно встряхивая опешившую девушку в такт каждому слогу:
– …да как ты посмела!!! На глазах у меня!!! У них!!! У всех!!! Заводить отношения!!! Появляться!!! С этим!!!.. С этим!!!.. С этим!!!.. Голым мужиком!!!
– А тебе-то какое до меня дело?! – не отставала ни в накале страстей, ни в громкости она. – С кем хочу, с тем и появляюсь!!!! И ты мне не указ!!! И вообще, чего ты на меня орешь?! И руки свои дурацкие от меня убери!!! И вообще, ты мне кто такой?!..
– Муж!!! Я тебе твой дурацкий муж, к твоему сведению!!!
– Да после того, как ты!!!.. Да я тебя ненави…
Но договорить она не успела.
Отбросив в сторону все слова и мысли, распаленный Иван впился сухим горячим ртом в обветренные губы Сеньки, его любимой, родной, обожаемой, ненаглядной, самой лучшей в мире Сеньки неистовым долгим поцелуем…
Она не возражала.
Надо ли говорить, что похожая сцена синхронно и зеркально происходила в двух шагах от них, с участием Эссельте и Друстана, и закончилась тем же и с точно таким же результатом?..
Между тем, под торжественный речитатив его премудрия Арнегунд и Морхольт соприкоснулись ритуальными ранами в предплечьях, и зияющий сумрачным светом провал за их спинами затянулся прямо перед носом только что прорвавших защитный купол гайнов. Свободная от выяснения отношений и процесса междумирной коммуникации аудитория в лице Огрина взорвалась горячими аплодисментами и восторженными кликами, отвлекая от занимательной процедуры примирения чересчур увлекшиеся парочки.
– Эссельте…
– Друстан…
– Сеня…
– Ваньша…
– Я тебя люблю…
– Только тебя…
– Всегда…
– Всю жизнь…
– И больше никого…
– Прости…
– Прощаю…
– Сеня…
– Ванечка…
– Друстан…
– Эссельте…
– Я полагаю, спрашивать благословения лежащего при смерти отца у современной молодежи стало уже немодно? – брюзгливо проскрипел архидруид, безбожно нарушая международную любовную идиллию.
– При смерти?!.. – похолодела принцесса. – Ты же сказал?!..
– А может, я и ошибаюсь, – уклончиво пожал плечами старик. – Сходила бы лучше, выяснила сама.
– Друстан, побежали!.. Друстан? Друстан?.. Друстан!!!.. Что с ним, что с ним, боги, что?!?!?!..
– Боюсь, таблетка кончилась, – болезненно поморщилась царевна, тоже склоняясь над распростертой в траве фигурой.
– Он ранен?!.. – побелела принцесса. – Так чего же мы стоим?! В замок, скорее, скорее!!!.. И… с вами еще есть кто-то раненый?.. Вроде?..
Так королевские палаты, превращенные приказом короля Эстина в больничные, пополнились еще двумя пациентами.
После осмотра, умывания, и перевязки ран вновьприбывших эйтнянские лекари вынесли однозначный вердикт: юноша с пробитым легким и сломанными ребрами пробудет в постели не меньше месяца, женщина с множественными ножевыми ранениями – раза в три дольше.
– А… как мой отец? – утирая слезы, еле слышно прошептала Эссельте. – Он… будет… жить?..
– Да, конечно, – благодушно, довольный, что в кои-то веки может сообщить и добрую весть, проговорил личный знахарь короля. – Какие-нибудь две-три недели строгого постельного режима – и будет ваш батюшка жить-поживать, сколько нам всем дай Бог!
Ознакомительная версия.
