С shake-hand'ом произошло приблизительно то же, что и с правилами поведения за столом: англичане научили мир, как корректно вести себя за столом. Но сидят за столом именно французы. Англосаксы нашли самое выразительное название для процедуры рукопожатия. Но пожимают руки французы. Этот вид довольно грубого контакта между людьми у нас сведен к минимуму. Человек, которому вы однажды пожали руку, может быть уверен, что такое не повторится до конца его дней.
* * *
Один статистик, данным которого я полностью доверяю, поскольку он не имеет никакого отношения к официальным учреждениям и способен разумно остановиться на подступах к некоторым цифрам, не набрасываясь на самые цифры, подсчитал, что средний француз, типа мсье Топена или мсье Шарнеле, пожимая руки сослуживцам в девять часов утра, в полдень, в два часа дня и в шесть вечера, тратит (приблизительно) полчаса в день на рукопожатия, что при средней продолжительности жизни 60 лет составляет целый год. Причем, конечно, здесь не учитывается обмен рукопожатиями с людьми, которых ты раньше не знал, с гостями, родственниками, приятелями. На них, вне всякого сомнения, уходит не менее трех недель в году, что по отношению ко всей жизни составляет еще три года. Если принять во внимание, что этот неутомимый труженик-рукопожатель примерно три часа в день проводит за столом и восемь в постели, мы должны будем сделать вывод, что с английской точки зрения, то есть с точки зрения совершенно правильной, французы из отпущенных им шестидесяти лет жизни живут всего тридцать, что явно недостаточно[31].
* * *
Если вернуться к вопросу о рукопожатии, которое у нас в Англии за тысячу лет приняло почти стандартную форму, то надо добавить, что у французов оно имеет бесконечные оттенки. Оно может быть горячим, дружеским, снисходительным, холодным, небрежным и сухим. Некоторые считают, что они действительно пожали вам руку только в том случае, если у вас хрустнули фаланги. Другие долго держат вашу руку в своей, словно вообще не собираются с ней расставаться, словно ваша рука — вернейшее подкрепление их слов. Иногда кажется, что собеседник, схватив вашу руку в свои ладони, хочет согреть ее. Случается и так, что в вашу ладонь проскальзывает что-то вялое и влажное, что отнюдь не доставляет вам удовольствия. Некоторые протягивают два или три пальца, а то и вообще кончик одного.
Неважно, они вам все-таки что-то протягивают, и вы обязаны это что-то взять. Мне не раз приходилось видеть, как какой-нибудь француз совершает чудеса эквилибристики и акробатики: на ходу перекладывая свою ношу из правой руки в левую, рискуя сотни раз быть раздавленным, он лавирует среди потока машин, устремляясь на самую середину мостовой, чтобы только сунуть свою десницу человеку, который, в общем, ему совершенно безразличен, но из-за которого он мог бы легко потерять свою жизнь.
Недавно вечером я наблюдал, как один театральный критик в спешке дописывал статью, которую ждала газета. К нему подходили друзья и после минутного колебания, наскакивая на него, протягивали ему правую руку. Это было сильнее их, а главное — сильнее его самого. На моих глазах пять раз в течение пяти минут он пожимал руки людям, которые при этом приговаривали: «Не отрывайтесь, ради бога!», но которые, конечно, сочли бы, что в этот вечер он держался крайне высокомерно, если бы, не отложив в сторону авторучку и не отодвинув листы, он не обменялся бы с ними рукопожатием. В этом отношении французы болезненно щепетильны. Кто-нибудь заметит:
— Что такое!.. Он не пожал мне руки!..
И тут же начинает вспоминать, не обидел ли он накануне, сам того не желая, своего начальника. Или же:
— Он как-то не так пожал мне сегодня руку… — что тоже чрезвычайно важно.
Но обидой из обид считается не пожать протянутой руки. Когда француз говорит: «Я не подал ему руки!», это звучит не менее грозно, чем наша фраза: «Я уложил его на месте»[32].
* * *
Иностранец, долго живущий во Франции, быстро привыкает пожимать все руки, которые находятся в пределах досягаемости. Теперь, когда я приезжаю в Англию, моя рука то и дело повисает в пустоте. Мои соотечественники не знают, что с ней делать. Too bad… если легко протянуть руку вперед, куда менее приятно втягивать ее обратно, поскольку никто не пожелал ею воспользоваться. Как-то на днях в Гроусвенер-сквер один, видимо, очень жалостливый англичанин пожал мне руку, но, поразмыслив, я пришел к выводу, что или произошло какое-то недоразумение, или это просто был иностранец.
Видимо, недаром то узкое пространство воды, которое отделяет Англию от континента, носит название Ла-Манша, что по-французски значит рукав, это как бы граница. Всего каких-то восемь лье, и здесь уже не пожимают протянутых рук, да и сами руки теряют подвижность. Англичане с самого нежного возраста (впрочем, и тогда они уже достаточно сдержанны) учатся жить, прижав локти к телу; ходят ли они, сидят ли за столом или скачут на лошади.
Посмотрите, как ест англичанин. Его руки почти не движутся. Просто не верится, что он ест (да и можно ли вообще сказать про англичанина, что он ест?). Кажется, что пища попадает в камеру его рта прямо из Интеллидженс сервис. Можно было бы начертить график активности рук. И тогда бы мы увидели, что человеческая рука, неподвижная в Борнемуте, приходит в движение в Кале, весьма оживляется в Париже, в бешеном темпе начинает работать в Риме, где она становится двигателем мысли.
* * *
Французы отличаются от своих соседей не только манерой здороваться. То, что следует за рукопожатием, не менее удивительно.
Когда англичанин встречает другого англичанина, он спрашивает: «Как поживаете? — и тот отвечает: «А как вы поживаете?»
Когда француз при встрече спрашивает другого француза: «Как поживаете?», тот начинает обстоятельно рассказывать о своем здоровье.
На первый взгляд британская манера может показаться нелепой, но, поразмыслив, вы поймете, что она куда более разумна, нежели французская. Действительно, в первом случае никто никого не выслушивает. Но и во втором — за очень редким исключением — француз не слушает, что ему отвечают. Либо он сам пребывает в добром здравии и недуги другого его мало трогают, или же он гриппует, и тогда для него имеет значение только его собственный грипп.
Например:
— Все мой радикулит…
— Ах!.. Радикулит! Представьте себе, у меня та же история… левая нога болит сверху донизу. В 1951 году я обращался к врачу… сколько я их обошел! И вы знаете, что он мне посоветовал…
И француз, который страдает радикулитом в 1954 году, страдает еще больше оттого, что не может говорить о нем, так как должен выслушивать об ишиасе 1951 года, мучившем его собеседника. То же самое происходит со всякого рода деловыми и пикантными историями, автомобильными катастрофами, несчастными случаями; вообще можно сказать, что французов в их собственной жизни интересует именно то, что их совершенно не интересует в жизни других. Конечно, подобный эгоизм в разговоре присущ не только французам. То же можно было бы сказать и о других народах. Это так. И в то же время но совсем так. Англичан не больше, чем французов, интересует здоровье их ближних. Но они никогда и не спрашивают, как действует ваш желудок и не докучает ли вам экзема или печень (враг № 1 всех французов), поэтому им не приходится выслушивать ответов.
Исчерпав тему собственного здоровья, а также обсудив здоровье своих близких и детей («Фотографии?.. Прелестны… Сейчас я вам покажу своих…»), французы переходят к следующей теме: «Как ваши дела?»
В противоположность англичанам, которые никогда не зададут этого наводящего тоску вопроса, французы непременно хотят выяснить, как идут ваши дела. Это значит, что в одну минуту вы должны им сообщить, не разводитесь ли вы, не переезжаете ли на другую квартиру и главное — по-прежнему ли храните свои сбережения в Лионском банке, или вложили их в страховку, или купили акции нефтяной компании.
Причем собеседник все время как бы удивляется, что вы всюду еще держитесь.
Задав все традиционные вопросы, не забыв при этом посетовать на судьбу, которая, однако, так милостива к Другим, обычно полагается снова, быстро переключившись на тему о здоровье, воскликнуть:
— Зато вы здоровы, а это главное! Так что, давайте!
Разговор продолжается еще несколько минут и заканчивается не менее традиционной фразой:
— Мне надо бежать… Ну, давайте, до свидания.
Я пытался выяснить у многих французов смысл этого словечка, ставшего почти ритуальным: «давайте». Но никто не мог мне ничего толком объяснить. Как мне кажется, здесь речь идет о каких-то невидимых передачах, к которым прибегают французы, расставаясь друг с другом. Really most peculiar…[33]
Heavens! Я слышу, как закипает мой чайник. Перед его нежным призывом не может устоять даже влюбленный во Францию, англичанин. Я должен пойти взглянуть. И я задержусь на минутку. Этого вполне достаточно, давайте…
