следующий и сыплет скороговоркой: — Маленький Алеша находит близ своего дома раненого аистенка. Мальчик выхаживает птицу, она к нему привязывается, как собачка, но пьяный, свирепый Харитон убивает аистенка. Бифштекс рубленый, салат из крабов, «Ризлинг»!
Зал молчит. Зал не проведешь. Зал знает, что бифштекс рубленый — это псевдоним котлеты, а роль крабов в салате исполняет недоваренный хек. Да и «Ризлинг» — даже через «з» — это тоже не нектар богов, ради которого стоит выслушивать жалкий зазывный лепет сценариста.
— Подойдите сюда, — подзывает аукционист. — Ухо ближе. Ваш аистенок может получиться только у старика Полотерова. Но ему противопоказано острое, жареное и копченое, равно как кислое и соленое. Он язвенник-хроник.
— Понимаю, — говорит сценарист и с просветленным лицом кричит в микрофон:
— Каша манная, яблоко печеное. Стакан кипяченого молока.
— Пройдите, пожалуйста, сюда, молодой человек. — Гипсово-белая дряблая рука Полотерова маячит в табачном облаке, указывая, куда пройти.
Следующий…
Что говорить, не самый, конечно, идеальный способ установления творческих контактов. Отнюдь, отнюдь… Но что делать? Других способов что-то не предвидится.
Можно еще, впрочем, расклеить на фонарных столбах объявление: «ОДИНОКОМУ СЦЕНАРИСТУ СРОЧНО ТРЕБУЕТСЯ РЕЖИССЕР ДЛЯ ВСТУПЛЕНИЯ В ТВОРЧЕСКИЙ КОНТАКТ». Но и это не панацея.
Так как же все-таки найти режиссера?
Инженер Соусов написал сценарий «Тетя весом в сто кило» и по наивности отнес его на киностудию. «Тетей» у них на заводе называли толстенную металлическую болванку, из которой после обработки получалась махонькая деталька, а все остальное шло в стружку. Такая бесхозяйственность очень возмущала Соусова, и поэтому сценарий, как он верил, получился у него острый и полезный. К тому же и героев своих Соусов знал, как говорится, «вась-вась».
И вот через каких-нибудь пять месяцев Соусову позвонили домой, и молодой женский голос пригласил его на студию в творческое объединение «Индустрия» на обсуждение сценария.
Соусов подскочил на стуле от счастья. Радужные надежды воссияли в его заколотившемся простодушном сердце…
В указанный день и час инженер Соусов вошел в святилище. Зальце было уютное, симпатичное: усердно натертый паркет, диванчик, кресла, столики, одним словом, все тут располагало к умственным, разветвленным разговорам. Соусов поздоровался с присутствующими и сел в углу за столик, специально предназначенный, как ему подумалось, для обсуждаемого.
Обсуждатели тоже опустились в кресла. Их было четверо: румяный бодрячок Бакенбардский с медной бородкой клинышком, Генриетта Недремайло, женщина в черном, с лицом, лишенным природного и косметического обаяния, далее сидел Геннадий Мухов, высокий узкогрудый молодой человек с длинным кротко-печальным лицом, и, наконец, за секретарским столиком разместилась девушка Танечка, разложившая перед собой скоросшиватель, блокнот и шариковую ручку.
Бакенбардский, Недремайло и Мухов переговаривались о чем- то своем. Обсуждение почему-то не начиналось. Наверное, кого- то ждали.
И тут вошел похожий на седого коршуна сам Кулебяка, известнейший кинорежиссер, худрук объединения «Индустрия». Пышно-седой, горбоносый, эффектно загорелый, с ярко-синими острыми глазками под густющими черными бровями, умница и удачник, Кулебяка был жутко выездным человеком. Смотаться в Сан-Франциско и обратно было для него проще, чем нам с вами из Москвы в Калугу. И вот теперь этот выдающийся человек в несерьезном джинсовом костюме и какой-то вишневой рубашечке вошел в зальце. Бакенбардский, Недремайло и Мухов отреагировали на шефа без подхалимской суеты, а с ленцой равноправных творческих работников, но все равно какая-то кроличья субординационность на миг промелькнула в их глазах.
Кулебяка дружески потряс всем руки, а перед Соусовым еще вдобавок и повинился:
— Вы уж простите, голубчик, не сумел я прочитать вашего сценария. Только вчера, понимаете, вернулся из командировки в Латинскую Америку. Милые хозяева нас совсем заездили — то на Копакабану, с Копакабаны на Титикаку, это озеро такое с неприличным названием на границе Боливии и Перу. С Титикаки — обратно в Рио. Кошмар! Какой-то калейдоскоп имен, племен, лиц и событий. Ну, ничего, я посижу тут тихонечко в уголке, послушаю и, надеюсь, кое-что пойму. — И Кулебяка мило улыбнулся.
— Конечно, конечно, — забормотал Соусов, вспыхнувший от того, что знаменитый режиссер так вполне по-товарищески разговаривает с ним.
— Ну-с, начнем, пожалуй, — благодушно сказал Кулебяка, отваливаясь на спинку дивана.
Веселая уверенность подхватила Соусова, как майский ветерок тополиную пушинку. Мелькнула даже честолюбивая мыслишка: «А не возьмется ли сам Кулебяка поставить „Тетю весом в сто кило“»?
Соусов чувствовал себя, как на школьном экзамене среди хороших, добрых учителей, где провал исключен не только по причине доброжелательности экзаменаторов, но и потому, что он действительно знает предмет насквозь.
— Разрешите мне, — сказала Генриетта Недремайло, вставая.
Тонкая линия рта на ее сером лице искривилась в брезгливой гримасе.
— Я внимательно ознакомилась со сценарием, — тусклым голосом произнесла Недремайло, — и должна заявить прямо: он производит гнетущее и даже где-то, поймите меня правильно, отталкивающее впечатление.
Соусов не поверил ушам своим.
— Начиная с первой страницы, — продолжала Генриетта, — автор ничтоже сумняшеся утверждает, будто у нас после наступления темноты женщине якобы опасно без охраны появляться на улице…
— Да откуда вы это?.. — залепетал было Соусов, но Бакенбардский, тоже кисло сморщившись, прервал его:
— Не перебивайте! Вам еще будет предоставлено слово…
А Недремайло уже закруглялась:
— И вот в такой чернительной тональности выдержан весь сценарий, претендующий якобы на показ нашей действительности. По-моему, тут просто не о чем говорить, товарищи, поймите меня правильно.
Потрясенный Соусов блуждал глазами по первой странице сценария, пытаясь найти строки, в которых Недремайло уловила намек на опасность ночного хождения по улицам. Всю страницу занимал эпизод в женском общежитии при заводе. Девушки весело обсуждали предстоящую свадьбу инструментальщицы Маруси и новатора-фрезеровщика Валерия, а Марусина подруга Аля спела задорную частушку:
Эх, ночь темна,
Да я боюсь одна,
Дайте провожатого,
С гармонью, неженатого!
И тут Соусов ахнул: неужто по одной этой частушке, которую он мог в один миг заменить любой другой частушкой, Недремайло сделала свой уничтожающий вывод о всем сценарии?!
Но прежде чем Соусов успел обдумать свои подозрения, из угла подал грудной басок тощий Геннадий Мухов:
— И вообще это сценарий для детей!
Вконец опешивший бедняга Соусов только и мог сделать, что распахнуть рот. «Дети-то при чем?» — с тоской подумал он и, закрыв рот, повернул голову к Кулебяке, надеясь у метра найти поддержку в эту гибельную минуту.
Но в ответ на молящий взгляд тонущего Соусова Кулебяка томно сдвинул лохматые черные брови, улыбнулся извиняющейся улыбкой и, чуть разведя ладони, что-то прошептал. По движению его губ Соусов догадался: «Увы, не читал — Копакабана, Титикака…»
— Разрешите, я тоже скажу несколько слов, — встал бодрячок Бакенбардский и, не дожидаясь ничьего
