Растерянный и встревоженный, я расстался с Асадолла-мирзой. Опасения, которые он заронил мне в душу, мучили меня невыносимо. Что будет, если слова дядюшки действительно дойдут до отца и он выложит ему обстоятельства ссылки тех людей в Арак?
Тревога моя оказалась не напрасной. Я думаю, сплетник Дустали-хан сделал свое дело, потому что на следующий вечер, во время ужина у дяди Полковника, куда были приглашены дядюшка Наполеон и несколько человек ближайших родственников, нежданно-негаданно появилась Фаррохлега-ханум. Как всегда, она была с ног до головы облачена в черное.
– Низкий поклон вам всем… О-о, да тут цвет общества! А я вечером ходила на поминки по мужу Монир-ханум… Возвращалась оттуда, дай, думаю, зайду проведаю.
В комнате стало тихо. Шамсали-мирза, недавно вернувшийся из Хамадана, руководствуясь собственными представлениями о поддержании разговора, спросил:
– Кто это Монир-ханум?
– Монир-ханум – дочь Этемада оль-Мамалека… Бедняжке эти дни так тяжело… Муж ее – еще и не старый совсем – вернулся домой из министерства, пошел руки помыть да прямо около крана и упал замертво! Пока за доктором послали, он уж, прости господи, скончался. Сегодня на поминках говорили, что удар-то его хватил из-за этой истории с зятем…
– А что случилось с его зятем?
– Ну уж это-то вы должны знать… Зятя несколько дней назад вместе со всеми англичане арестовали и увезли. Говорят, в Арак сослали….
Вдруг раздался хриплый голос дядюшки Наполеона:
– Англичане? Почему?
Асадолла-мирза засуетился, пытаясь отвлечь внимание собравшихся от опасной темы, но дядюшка воскликнул:
– Подожди-ка, Асадолла! Вы, ханум, сказали, что англичане арестовали какую-то группу?
– Да, и среди них несчастного зятя Этемада. Жена, бедняжка, ничегошеньки о нем не знает.
Я в ужасе следил за разливавшейся по лицу дядюшки бледностью. Возможно, не все поняли причину дядюшкиного волнения, но кое-кто знал наверняка, а еще кое-кто догадывался.
Несколько мгновений стояло молчание. Только дядюшка бормотал:
– Англичане… англичане… приступили к делу, значит…
Внезапно он вскочил и крикнул:
– Касем… Касем! Пошли домой.
И, не обращая внимания на протестующие возгласы собравшихся, вышел из гостиной.
Дядя Полковник побежал вслед за дядюшкой Наполеоном. Собравшиеся удивленно переглядывались. Асадолла-мирза испытующе смотрел на отца, но тот держался вполне спокойно.
Наконец Фаррохлега-ханум сказала:
– Я не поняла, с чего это ага так разволновался? Ведь муж Монир-ханум и его зять ему совершенно чужие!
Асадолла-мирза сердито покосился на нее, потом, стараясь скрыть раздражение, проговорил:
– Нет, ага волнуется из-за несчастного Мансура ос-Салтане. Знаете, это дядя Дустали-хана.
– А разве с дядей Дустали-хана случилось что?
– Да неужели вы, ханум, не в курсе? Уж так он, прости его господь, страдал…
Глаза Фаррохлега-ханум, почуявшей поминальную тризну, алчно блеснули:
– Ах ты боже мой! Как же это, я не слыхала? Когда он отмучился-то? А поминать где будут?
– Да пока не решили, где поминки устроить, он ведь только сегодня скончался.
– Надо же, горе какое! А я совершенно ничего не знала…
– Моменто, я полагаю, хорошо бы вам утешить Дустали-хана.
– Жалко, что час поздний, а то бы я…
– Да что вы, сейчас совсем не поздно, – заверил ее Асадолла-мирза, – я, как раз когда сюда шел, видел, что Дустали-хан только что вернулся домой.
Фаррохлега-ханум заколебалась, а Асадолла-мирза продолжал:
– При той дружбе, которую ваша матушка питала к покойному, я думал, что вы-то уж непременно будете у его смертного одра.
Фаррохлега-ханум решительно встала:
– Да, вы правы, некрасиво получилось. Я сейчас же загляну к Дустали-хану и Азиз ос-Салтане…
Когда Фаррохлега-ханум выкатилась, присутствующие, которые с большим интересом наблюдали, как Асадолла-мирза фабриковал свою новость, облегченно вздохнули. Асадолла-мирза обратился к дяде Полковнику:
– Надо было как-то сплавить отсюда эту старую сову. А теперь скажите, как там ага?
Дядя Полковник с мрачным видом ответил:
– Братец был очень рассержен и отправил меня назад. Сказал, что желает побыть один.
Час спустя в гостиной оставались только Асадолла-мирза, отец и дядя Полковник. Я притулился в уголке и слушал, о чем они говорят.
– Я всерьез боюсь, как бы ага не наложил на себя руки, – говорил мой отец. – Помните, он тогда рассказывал, что Наполеон принял яд после поражения?
Асадолла-мирза отпил немного вина.
– На этот счет я спокоен. Ведь и Наполеон, если помните, когда ему пришлось отречься, выпил яд, но затем, после Ватерлоо, он дожидался, пока его отошлют на остров Святой Елены.
– Ну, нельзя же надеяться, что ага будет следовать каждому шагу Наполеона…
Тут в разговор вступил дядя Полковник, долго сидевший в глубокой задумчивости:
– Асадолла, мне подумалось, может, мне лучше самому поговорить с сардаром Махарат-ханом?
– Поговорить с сардаром Махарат-ханом насчет аги? А какое отношение…
– Да не насчет аги, а насчет меня, – прервал его дядя Полковник. – Насчет моего коврика, который этот индиец забрал, – и дело с концом… Надо же что-то придумать! Это невиданное мошенничество и наглость…
– Господи, Полковник, речь идет о жизни вашего брата, а вы все о коврике!
– Да нет, за братца я не тревожусь. Братец не лозинка тонкая, чтобы эта буря сломила его. Человек, который всю жизнь провел в бою, сумеет выстоять под ударами судьбы.
Асадолла-мирза безнадежно посмотрел на отца:
– Ну, пожалуй, и мне пора. Отправлюсь ночевать под крылышко дражайшей мамаши Дас-хатун!
Шагая вслед за отцом и Асадолла-мирзой к нашему дому, я слышал, как князь тихо и саркастически спрашивал отца:
– Вы не догадываетесь, кто мог рассказать Фаррохлега-ханум эту историю про арест англичанами группы лиц и высылку их в Арак?
Отец остановился и доверительно коснулся его руки:
– Я не совсем понимаю ваши намерения, князь.
– Моменто, моменто, нет у меня никаких намерений, я просто спросил.
– Да нет, нет, вы намекали… Если вы думаете, что я приложил к этому руку, то ошибаетесь. Клянусь духом отца, я сам был в полном недоумении.
Видимо, не только я, осведомленный, как запросто отец обращается с духом своего родителя, усомнился в его искренности, поскольку, когда отец уже скрылся в доме, а я провожал князя, он сказал:
– Ну теперь нет ни малейшего сомнения в том, что зловредный Дустали передал твоему отцу разговор про волчонка.
– Что же делать, дядя Асадолла?
– Ей-богу, мне уже ничего на ум не идет… Я ведь как квартальный лекарь: когда недуг в ранге простуды, я могу прописать липовый цвет или таблетку аспирина, но если болезнь действительно серьезная и запущенная, надо звать профессора… В первый же день я порекомендовал курорт Сан-Франциско, потому что только в этом я специалист. Больной не послушался моих советов… А теперь уже поздно, придется все это большое семейство везти не на курорт, а к профессору, лечить всерьез.
– Значит, вы хотите бросить нас?
– Нет, сынок, просто сейчас у меня ничего не выходит… Надо потерпеть, посмотрим, как пойдет дело с изгнанием дядюшки на остров Святой Елены, а потом уж подумаем…
Тут мы дошли до поворота. Вдруг я увидел, что кто-то издалека бежит к нам.
Это был чистильщик. После приветствий и обмена вопросами о здоровье он заявил, обращаясь к князю:
– Ваша милость, помогите мне в одном деле.
– Моменто, и тебе тоже надо помогать?… Вот удивительно, я с собственными делами никак не разберусь, а сам оказался штатным защитником всех жителей квартала… Так в чем дело? Что стряслось?
– Да вот ага уже несколько дней настаивает, чтобы я собирал свои манатки и катился отсюда. Раза два-три уже передавал через Маш-Касема, не желает, мол, больше, чтобы я тут располагался.
– А ты что?
– Ваша милость, вы сами посудите. Я все это время здесь торчал, у меня и клиенты свои завелись, куда же мне опять перебираться? Разве это дело, с места на место бродить?
– Да нет, я спрашиваю, что именно ты ответил Маш-Касему?
– Ответил, скажи, мол, аге, что я тут останусь… Не могу, мол, отсюда уйти.
Асадолла-мирза даже зубами скрипнул с досады и пробормотал:
– Ответ хуже некуда! Так ведь и правда придется уходить.
Потом он принялся наставлять чистильщика, убеждая его не упорствовать, объясняя, что самое благоразумное будет покориться и устроиться квартала на два подальше. Но чистильщик стоял на своем, продолжая умолять Асадолла-мирзу о поддержке.
– Моменто, моменто, а может, правду люди говорят, что тебя одна из здешних женщин присушила?
После многословных уверений чистильщика, что ничего подобного нет и в помине, Асадолла-мирза пообещал посодействовать ему, насколько будет возможно, а когда чистильщик ушел, расхохотался:
