Главу эту заканчивая, грустно повторю: ушла эпоха писем, и поток прекрасных изъявлений человеческого духа оскудел до чахлого ручья.
И именно поэтому, должно быть, я давно уже не получаю письменных инструкций от сионских мудрецов.
В начале где-то я пообещал (предупредил), что непременно буду хвастаться и петушиться. Но никак не получалось, даже мельком невзначай не успевал я кукарекнуть, как меня куда-то уводила подвернувшаяся байка. Но теперь, когда я разложил собрание записок, я почти что вслух зарекся, что хвалебные выбрасывать не стану. Да тем более что просто комплименты я давно уже оставил в мусорных корзинах городов, где доводилось выступать. Я после каждого концерта с увлечением охотника за мелкой дичью заново перебираю все записки. В тех из них, которые уцелевают, непременно есть какое-то зерно, и похвала тогда – особенно приятна.
«Мне кажется, что писатель – это не профессия ваша, это ваша половая ориентация».
«Когда мне было 13 лет, я любила вас за то, что вы материтесь. Теперь мне 17, и оказалось, что вы еще и очень умный. Ура! (Никогда не думала, что еще увижу вас живым.)»
«Игорь Миронович, спасибо, что вы пишете и облегчаете жизнь в ее тяжелые минуты. Благодаря Вашим книгам несколько моих друзей справились с депрессией…»
Хоть не хорош уже собой
и всех высмеивает страстно,
обрезан, дряхлый и больной,
Вы охуительно прекрасны!
«Дорогой Игорь Миронович, я родилась в Тарусе и с детства читаю Ваши книги, почему и доучилась только до восьмого класса».
«Какое дивное блаженство – слушать ваше разъебайство!» «Я Вас так люблю, что ревную ко всему залу одновременно. Вера».
«Очень боялись опоздать на второй акт – огромная очередь даже в мужском туалете. Спасибо!»
«Игорь Миронович! Спасибо Вам огромное! Мой русский муж так смеется на Ваших концертах, что потом любит меня (еврейку) с удвоенной силой. Приезжайте чаще!»
«Извините, что пишу на направлении в лабораторию, другой бумаги нет. Мои знакомые бандиты с окраины с удовольствием Вас читают с моей подачи. До этого их последней книгой был букварь».
«Уважаемый и любимый Игорь! Около двух лет назад я рассталась с мужем. Будучи сексуальной женщиной, очень испугалась отсутствию желания (видимо, на нервной почве). Но начала читать Ваши „Гарики“ и почувствовала, что желание возвращается. Но только к Вам. Спасибо!»
«Вас надо слушать на пустой желудок, я об этом не подумал и поел. Теперь сижу, боюсь смеяться, чтоб не пукнуть».
А вот похвальная записка женщины, довольно странно ощущающей стихи:
«Игорь Миронович! Каждый гарик – как гениально начатый, но прерванный половой акт. Хочется продолжения!»
В самом деликатном, щепетильном и тактичном хвастовстве сокрыта одна грустная особенность: оно надоедает много ранее, чем чувствуешь, что расхвалил себя достаточно. Поэтому на время я прервусь, поскольку вот наткнулся на записку, полную невыразимого достоинства. А с автором ее я вовсе незнаком, что очень важно:
«Игорь Миронович, вышел в туалет, не прощаюсь. Гриша».
Многие записки я немедленно могу читать со сцены, ибо содержание – готовый номер для эстрады. Например, в Казани как-то получил я письменную просьбу:
«Игорь Миронович, заберите нас, пожалуйста, с собой в Израиль. Готовы жить на опасных территориях. Уже обрезаны. Группа татар».
А в городе Уфе ко мне в антракте подошел немолодой интеллигентный человек башкирского обличия и боязливым полушепотом сказал, что он по личным впечатлениям недавно сочинил четверостишие, которое он очень просит не читать со сцены. А то все догадаются, кто автор, пояснил он со стеснительным смешком. Что же такое мог он написать? Все оказалось очень просто:
Башкирия – благословенный мир,
здесь врач-еврей сегодня дефицит,
теперь башкира лечит сам башкир,
а это – настоящий геноцид.
Одной из дивных записок я уже несколько лет начинаю все свои выступления:
«Спасибо Вам! Мы каждый раз с огромной радостью уходим с Вашего концерта!»
А вот послание энтузиаста:
«Игорь Миронович! Знаю наизусть не менее шестисот Ваших гариков. Если без Вас где-либо в Москве надо прочесть Ваши стихи, то вот мой телефон…»
И стихи десятками приходят. У меня их мало остается. Их ведь пишут наскоро, от иллюзорно возникающего чувства, что всего четыре строчки написать легко и просто. И стремительно переливают на бумагу это ощущение свое. Но те отдельные, что остаются у меня, я много времени спустя читаю с той же радостью.
Совсем не страшно с Губерманом
(тем более – на нем ответственность)
терять без разрешенья мамы
филологическую девственность.
Хотя Вы материтесь всю дорогу
и черти всех святых у Вас ебут,
для нас Вы ближе всех живете к Богу,
позвольте подписать у Вас Талмуд.
Литературу пишут хером,
сказал однажды Лев Толстой,
живым являетесь примером
Вы этой истины простой.
Из получаемых записок я порою узнаю о крохотных (но, Боже мой, каких существенных) деталях мифологии народной:
«Студенческая практика в глухом казахском ауле (будущие педагоги). Их руководительница живет в доме председателя колхоза. Жена председателя пожаловалась ей:
– Мужик мой – просто чистый еврей, каждый день к новой бабе бегает!»
Я очень благодарен всем, кто мне такое пишет. И у зрителей, по счастью, возникает уже стойкая привычка:
«Игорь Миронович, шла на концерт и предвкушала, как поделюсь одной школьной байкой. Урок истории, пожилая учительница излагает детям, даже диктует: „Феминистская партия Франции – это такой орган, в который входит до ста пятидесяти членов“».
А вот почти письмо:
«В 95-м году вы выступали в Днепропетровске в клубе милиции (вы даже пошутили по этому поводу). Ваше выступление имело неожиданный резонанс. Дело в том, что этот клуб находится рядом с областным кожно-венерическим диспансером. На следующий день в местной газете появилась тревожная заметка: „Горожане очень обеспокоены тем, что вчера около кожно-венерического диспансера было огромное скопление хорошо одетых людей определенной наружности“».
Мне вспомнилась одна история Зиновия Ефимовича Гердта: получил он как-то дивно простодушную записку и поймал себя на том, что прежде, чем расхохотаться, ощутить успел укол обиды: «Случались ли у Вас творческие успехи?» Мне такое довелось почувствовать совсем недавно, прочитавши вслух вопрос: «А было ли у Вас желание попробовать себя в поэзии?» Но зал, по счастью, тоже засмеялся. Спасибо, неизвестный глумитель!
Задаваемые мне на выступлениях вопросы столь порою удивительны, что отвечать на них не надо, – прочитал, и жди, покуда в зале стихнет смех.
«У вас куча уничижительных гариков про женщин. Мы что, действительно все бляди?»
«Нет, совсем не все», – ответил я, а чтоб не продолжать, развел руками молча.
«Игорь Миронович, Вы самый обаятельный и привлекательный из всех евреев, которых я знаю. Дайте, пожалуйста, совет: как получить деньги от банкира на неприбыльный проект?»
«Игорь Миронович, где же справедливость: во всех морских лоциях и картах написано – Роза ветров, и нигде нету Цили или Фиры ветров?»
«Не хотела касаться темы еврейства – я родом из глубинки, чисто русская, но часто отвечаю вопросом на вопрос. Это излечимо?»
«Что делать, если бросила жена?»
«Со скольки лет Вы курите? Мне 16 – уже можно? Если да, то я скажу маме, что это Вы мне разрешили».
«В Тель-Авиве есть улица Леонардо да Винчи? Он что, – тоже?..»
«Если на сигаретах пишут – „легкие“, то почему на водке никогда не пишут – „печень“?»
«Игорь Миронович! Не хотите ли меня удочерить? Марина».
Мне этот вид общения приятен, интересен и – питателен, иного слова я не отыщу. Ибо порой отзывчивость настолько велика, что получаешь вдруг записку, и немая благодарность согревает душу – вслух ее не выскажешь никак. Довольно часто я на выступлениях рассказывал о некогда полученной записке, содержанием которой я по справедливости горжусь: «Игорь Миронович! Я пять лет жила с евреем. Потом расстались. И я с тех пор была уверена, что я с евреем – на одном поле срать не сяду. P.S. А на Вас посмотрела и подумала: сяду!» Зал доброжелательно смеется, это слыша. Но однажды после пересказа этой замечательной записки мне пришло четверостишие из зала:
Я Вас люблю – чего же боле?
Мне слушать Вас – благая весть.
И только жалко: в чистом поле
уже мне поздно с Вами сесть.
А иногда со мною просто делятся – что в голову пришло, то мне и пишут на клочке или билете:
«Игорь Миронович, хочу Вам сообщить свою идею, почему еврейские матери не пьют алкогольные напитки. Потому что это притупляет их тревогу и страдания».
«Я был приятно удивлен, поскольку друзья пригласили меня на вечер памяти Игоря Губермана».
«Моя старенькая тетя о немецком языке: какой-то босяцкий идиш!»
«Игорь Миронович, я сегодня развелся с женой. Скажите мне что-нибудь ободряющее. Вячеслав».
