Галерка похлопает,
Улица слопает…
Остальное — не важно.
Раз-раз!
В четыре странички рассказ —
Пожалуйста, смейтесь:
Сюжет из пальца,
Немножко сальца,
Психология рачья,
Радость телячья,
Штандарт скачет,
Лейкин в могиле плачет:
Обокрали, канальи!
Самое время для ржанья!
Небо, песок и вода,
Посреди — улюлюканье травли…
Опостыли исканья,
Павлы полезли в Савлы,
Страданье прокисло в нытье
Безрыбье — в безрачье…
Положенье собачье!
Чем наполнить житье?
Средним давно надоели
Какие-то (черта ль в них!) цели, —
Нельзя ли попроще: театр в балаган,
Литературу в канкан.
Ры-нок тре-бу-ет сме-ха!
С пылу, с жару, своя реклама,
Побольше гама
(Вдруг спрос упадет!),
Пятак за пару —
Держись за живот:
Пародии на пародии,
Чревоугодие,
Комический случай в Батуме,
Самоубийство в Думе,
Случай в спальне —
Во вкусе армейской швальни,
Случай с пьяным в Калуге,
Измена супруги.
Самоубийство и Дума…
А жалко: юмор прекрасен —
Крыловских ли басен,
Иль чеховских «Пестрых рассказов»,
Где строки как нити алмазов,
Где нет искусства смешить
До потери мысли и чувства,
Где есть… просто искусство
В драгоценной оправе из смеха.
Акулы успеха!
Осмелюсь спросить —
Что вы нанизали на нить?
Картонных паяцев. Потянешь — смешно,
Потом надоест — за окно.
Ах, скоро будет тошнить
От самого слова «юмор»!..
1911
Единственному в своем роде
Между Толстым и Гоголем Суворин,
Справляет юбилей.
Тон юбилейный должен быть мажорен:
Ври, красок не жалей!
Позвольте ж мне с глубоким реверансом,
Маститый старичок,
Почтить вас кисло-сладеньким романсом
(Я в лести новичок),
Полсотни лет,
Презревши все «табу»,
Вы с тьмой и ложью, как Гамлет,
Вели борьбу.
Свидетель бог!
Чтоб отложить в сундук —
Вы не лизали сильных ног,
Ни даже рук.
Вам все равно —
Еврей ли, финн, иль грек,
Лишь был бы только не «евно»,
А человек.
Твои глаза
(Перехожу на ты!)
Как брюк жандармских бирюза,
Всегда чисты.
Ты vis-а-vis
С патриотизмом — пол
По обьявленьям о любви
Свободно свел.
И орган твой,
Кухарок нежный друг,
Всегда был верный часовой
Для верных слуг…
… На лире лопнули струны со звоном!..
Дрожит фальшивый, пискливый аккорд…
С мяуканьем, визгом, рычаньем и стоном
Несутся кошмаром тысячи морд:
Наглость и ханжество, блуд, лицемерье,
Ненависть, хамство, и жадность, и лесть
Несутся, слюнявят кровавые перья
И чертят по воздуху: правда и честь!
1909
У райских врат гремит кольцом
Душа с восторженным лицом:
«Тук-тук! Не слышат… вот народ!
К вам редкий праведник грядет!»
И после долгой тишины
Раздался глас из-за стены:
«Здесь милосердие царит, —
Но кто ты? Чем ты знаменит?»
«Кто я? Не жид, не либерал!
Я “Письма к ближним” сочинял…»
За дверью топот быстрых ног,
Краснеет райских врат порог.
У адских врат гремит кольцом
Душа с обиженным лицом:
«Эй, там! Скорее, Асмодей!
Грядет особенный злодей…»
Визгливый смех пронзает тишь:
«Ну, этим нас не удивишь!
Отца зарезал ты, иль мать?
У нас таких мильонов пять».
«Я никого не убивал —
Я “Письма к ближним” сочинял…»
За дверью топот быстрых ног,
Краснеет адских врат порог.
Душа вернулась на погост —
И здесь вопрос не очень прост:
Могилы нет… Песок изрыт,
И кол осиновый торчит…
Совсем обиделась душа
И, воздух бешено круша,
В струях полуночных теней
Летит к редакции своей.
Впорхнувши в форточку клубком,
Она вдоль стеночки, бочком,
И шмыг в плевательницу. «О!
Да здесь уютнее всего!»
Наутро кто-то шел спеша
И плюнул. Нюхает душа:
«Лук, щука, перец… Сатана!
Ужель еврейская слюна?!»
«Ах, только я был верный щит!»
И в злобе выглянуть спешит,
Но сразу стих священный гнев:
«Ага! Преемник мой — Азеф!»
1909
Обезьяний стильный профиль,
Щелевидные глаза,
Губы — клецки, нос — картофель:
Ни девица, ни коза.
Волоса — как хвост селедки,
Бюста нет — сковорода,
И растет на подбородке —
Гнусно молвить — борода.
Жесты резки, ноги длинны,
Руки выгнуты назад,
Голос тоньше паутины
И клыков подгнивших ряд.
Ах, ты, душечка! Смеется —
Отворила ворота…
Сногсшибательно несется
Кислый запах изо рта.
Щеки глаз припали к коже,
Брови лысые дугой.
Для чего, великий боже,
Выводить ее нагой?!
1908
Я обращаюсь к писателям, художникам,
устроителям с горячем призывом
не участвовать в деле, разлагающем общество…
А. Блок. Вечера «искусств»
Молил поэта
Блок-поэт:
«Во имя Фета
Дай обет —
Довольно выть с эстрады
Гнусавые баллады!
Искусству вреден
Гнус и крик,
И нищ и беден
Твой язык.
А publicum гогочет
Над тем, кто их морочит».
Поэт на Блока
Заворчал:
«Merci! Урока
Я не ждал —
Готов читать хоть с крыши
Иль в подворотней нише!
Мелькну, как дикий,
Там и тут,
И шум и крики
Всё растут,
Глядишь — меня в итоге
На час зачислят в боги.
А если б дома
Я торчал
И два-три тома
Натачал,
Меня б не покупали
И даж не читали… »
Был в этом споре
Блок сражен.
В наивном горе
Думал он:
«Ах! нынешние Феты
Как будто не поэты… »
Между 1910 и 1913
Когда раскроется игра —
Как негодуют шулера!
И как кричат о чести
И благородной мести!
1910
1
Раз двое третьего рассматривали в лупы
И изрекли: «Он глуп». Весь ужас здесь был
в том,
Что тот, кого они признали дураком,
Был умницей, — они же были глупы,
2
«Кто этот, лгущий так туманно,
Неискренно, шаблонно и пространно?»
— «Известный мистик N, большой чудак».
— «Ах, мистик? Так… Я полагал — дурак».
3
Ослу образованье дали.
Он стал умней? Едва ли.
Но раньше, как осел,
Он просто чушь порол,
А нынче — ах злодей —
Он, с важностью педанта,
При каждой глупости своей
Ссылается на Канта.
4
Дурак рассматривал картину:
Лиловый бык лизал моржа.
Дурак пригнулся, сделал мину
И начал: «Живопись свежа…
Идея слишком символична,
Но стилизовано прилично»
(Бедняк скрывал сильней всего,
Что он не понял ничего),
5
Умный слушал терпеливо
Излиянья дурака:
«Не затем ли жизнь тосклива,
И бесцветна, и дика,
Что вокруг, в конце концов,
Слишком много дураков?»
Но, скрывая желчный смех,
Умный думал, свирепея:
«Он считает только тех,
Кто его еще глупее, —
“Слишком много” для него…
Ну а мне-то каково?»
6
Дурак и мудрецу порою кровный брат:
Дурак вовек не поумнеет,
Но если с ним заспорит хоть Сократ, —
С двух первых слов Сократ глупеет!
7
Пусть свистнет рак,
Пусть рыба запоет,
Пусть манна льет с небес, —
Но пусть дурак
Себя в себе найдет —
Вот чудо из чудес!
Между 1909 и 1910
