Виктор Шнейдер - Ближнего твоего

Виктор Шнейдер

Ближнего твоего...

Гречу

Прототипов ни у одного героя нет.

Все cюжетные линии выдуманы.

Все параллели случайны. Вру.

В. Шнейдер

СОДЕРЖАНИЕ

Глава 1, в начале которой герой осознает себя, а в конце - и Глава 2, в которой возникает новый свою творческую задачу персонаж и начинает говорить притчами

Глава 3, в которой Олег Глава 4, в которой рассказывается невыду обдумывает им же сочиненное манная история блудного сына и несколько

других, связанных с одним и тем же лицом Глава 5 в которой объявляется еще одно новое лицо, но так и Глава 6, в которой повествуется о судьбе не объясняет - зачем греческой амфоры Глава 7, в которой дается Глава 8, в которой герой, наконец, сам ретроспектива одной произносит вслух то, что переговаривают неправдоподобной, но весьма все, а также то, чего не осмеливается романтической истории произнести никто Глава 9, в которой говорится о качестве пива, Божьем величии и Глава 10, трактующая одно запутанное обиде, нанесенной новому место Евангелия от Иакова Шейлоку Глава 11, в которой герой знакомится с проявлением Глава 12, в которой говорится о внешнем и Русской идеи, а читатель также внутреннем конфликтах Иакова Меньшего и с ее истоками Глава 13, позволяющая поближе Глава 14, в которой радушный хозяин ждет познакомиться с героиней гостей Глава 15, в которой Саня Глава 16, в которой дамы посещают декламирует стихи Д.Строцева кавалера Глава 17, в которой кавалер Глава 18, показывающая, что и молитва посещает даму Сатане бывает услышана

Глава 19, в которой язычники Глава 20, в которой человек со поклоняются своему идолу свое-образным мировоззрением обращается к

человеку со своеобразной моралью Глава 21, которой заканчивается Глава 22, с которой начинаетсясовременная (ничем) эта повесть цивилизация

Глава 1

С последним чаянием свою

мечту ночную

Душа стремится влить в пустые

формы дня...

В.Брюсов

Тело лежало, поднятое над землей на высоту двух этажей плюс кровать, и дышало.Молодой этот здоровый, хотя и несильный организм не был в данный момент отягощен ни единой мыслью, ни даже сновидением, а потому назвать его человеком было бы так же странно, как столь же исправно функционирующий будильник у него в изголовье. Так же размеренно и так же бездумно, как сердце, перестукивались в пластмассовом корпусе какие-то шестеренки и маятник... Но вот, минут без двадцати восемь, часовая стрелка закрыла собой стрелку будильника, пазы на их осях совместились, и рычажок, сдерживавший до поры молоточек, подался вперед, а уж тот, только дали волю, стал вовсю колошматить по чашке звонка... И тотчас же, по механизму, кажется, еще более простому, включилось в теле сознание. Сперва оно, не разобравшись ни с чем, ничего не зная и не умея себя назвать, развернулось зачем-то в картину залитой светом поляны: много-много ярких цветов тянется вверх, над ними жужжат добрые мультипликационные жуки, а сзади восходит огромный золотой шар cолнца и звенит, звенит, звенит все громче, все навязчивее, все нестерпимее... И уже через секунду или две сознание догадалось, что никакое это не cолнце, а будильник, и вытерпело свалившийся на него в считанные мгновенья поток информации обо всем, что только существует на свете, и наконец нашло себе имя - Олег Кошерский. Пора было вставать, умываться, бриться, потом завтракать, потом... Кошерский - очень талантливый прозаик. Что бы он ни описывал - природу, лица, характеры - во всем удается ему отыскать новые неожиданные черточки, все освещает он свежим, отстраненным взглядом человека, который этого не любит. Но в жизни Олег никогда не пользовался ни одним из общепризнанных прав талантов, наипервейшее из которых - право на несносный характер. Напротив, такого славного, открытого и дружелюбного парня еще поискать... И правом - почти обязанностью - молодых творцов экстравагантно одеваться Кошерский явно пренебрегал. У него, правда, была одна кофта, по сравнению с которой "фатовская фата" Маяковского - выходной фрак, но она уже не первый год невостребованная висела в шкафу. Пожалуй, если у Олега в одежде был бы свой стиль, то эта кофта была бы не в его стиле. Что же до романов - ибо право таланта на дон-жуанство часто неоспоримей права на дон-кихотство - то стыдно признаться: первая и единственная женщина Кошерского была все еще им любима и все еще любила его. К ее любви, правду сказать, на третьем году романа стало подмешиваться чувство почти ненависти к Олегу, упорно не замечавшему, что ей пора замуж. А Олег, хотя и обнаружил, когда прошел первый период любования собою влюбленным и упоения своими речами к возлюбленной, что его Джульетта (ее-таки звали Юлькой) существо довольно примитивное, знал это только умом, душой же так, что называется, прикипел и так привык считать Юльку своей то ли собственностью, то ли частью, что и сам не мог бы ответить, почему так не хотел жениться. Возможно, такая "полуженатость" лучше всего сочеталась с его статусом "полупризнанности". Но, так или иначе... Олег встал, потянулся, спародировал несколько физкультурных движений и пошел в ванную. Болтая помазком в мыльнице, он думал о том раздражении, которое поползет опять по его шее и щекам после бритья и не оставит в покое часа два, и что хорошо бы было отпустить бороду писателю вообще к лицу борода -, если бы она росла, как у Фришберга, а то какими-то дурацкими островками: вместо одной бороды получится семь или восемь. Так почему-то Иуду Искариота изображают. Кстати об Иуде: хорошо бы роман написать про юность Иисуса...

Первый урожай славы Кошерскому принесла в свое время повесть "Детство Кащея". Ну, то есть какой там "славы"... Но те, кто его заметили, подобрали, напоили и даже стали попечатывать в каких-то полуреальных альманахах, признали в Олеге писателя именно за эту рукопись. Раньше как-то никому в голову не приходило, что Кащей Бессмертный должен был сперва быть ребенком. Сказка била по образам, сохраненным памятью с детства, и несколько шокировала. Новый замысел попахивал слегка самоповтором, а впрочем - только в самом приеме... Итак, году в 22-м новой Эры, от силы - 24-м...

Глава 2

...Послушай: далеко-далеко, на озере Чад

Изысканный бродит Жираф...

Н.Гумилев

Году в 3782 от Сотворения Мира, от силы - 84-м в Иудейке сгорела синагога. Денег на новую не могли собрать вот уже месяца три. Оно и неудивительно: Иудейка была на редкость бедным районом, где и проживало-то на тот момент всего человек 500, почти все - беженцы из Палестины, за что место и получило свое шутливое прозвище. Похожие судьбы - родину покидали обычно, обнищав или повздорив с властями, а чаще всего - и то, и другое вместе - и общие проблемы - поиск заработка и египетский язык - делали и людей неотличимыми друг от друга. Так же безлики и однообразны тянулись дни. Поэтому, когда Шимон услыхал о появлении в Иудейке двоих новичков, то пошел знакомиться, не откладывая.

Ему здорово повезло - пришлецы оказались его сверстниками (тут, правда, и в основном жила молодежь), да к тому же земляками-галилеянами. Один, правда, к приходу Шимона уже спал, повернувшись лицом к стене, зато другой - Бар-Йосеф - оказался на редкость словоохотлив. Он, как видно, изголодался по разговору за время скитания с караванами и теперь болтал почти без умолку:

- Точно-точно тебе говорю, базар на том берегу гораздо дешевле: рыба на ассарий дешевле, овощи - тоже... Мы с Меньшим за сегодня уже все облазили...

"Меньшой" - троюродный брат Бар-Йосефа Яков - разобрал сквозь сон свое прозвище, повернул к говорящим, не открывая глаз, свою смешную круглую голову и торопливо произнес:

- Ничего-ничего. Говорите-говорите. Вы мне не мешаете, - и опять погрузился в сон. Шимон не сдержал смеха, услыхав этот высокий хриплый голос, похожий на голос говорящего попугая, но быстро сообразил, что Бар-Йосеф может обидеться за брата, и почел за благо переадресовать свою веселость:

- Так сегодня же пятница была! У нас все к празднику закупались, а на тот базар одни гои ходят - им что Суббота, что вторник...

- А сюда какие купцы ездят - не гои, что ли?

- Да-а, но здесь они уже знают, к кому ездят. Первые еврейские семьи появились в Иудейке лет 15 назад.

- А, точно-точно! Я просто не привык: в тех местах, где я бывал, или все знали про Субботу, или уже никто. А ты точно говоришь - это все нормально.

- Ты много где бывал?

Как сказать, - Бар-Йосеф улыбнулся сладко, как улыбаются только воспоминаниям, и открыл уже рот для рассказа, но тут Яков вдруг издал во сне некий крайне неприличный звук. Улыбка говорящего превратилась в усмешку. Он торжественно поднял палец и не сказал, а именно произнес или даже изрек: - Мне указывают, чтобы я заткнулся, потому что хвастовство - грех, а словесный понос ничуть не лучше...

Он даже не договорил: Шимон, старавшийся до того вести себя потише, потому что жалел спящего, откинулся на спинку и залился гомерическим хохотом.