Наталия Ильина
Страшнее пистолета
* * *
Сколько-то лет назад некая Селиверстова заняла по обмену одну из трех комнат квартиры в центре Москвы. Две другие комнаты принадлежали вдове Гавриловой. Фамилии, разумеется, вымышленные... Площадь Гавриловой делил с ней ее друг сердца, который спустя некоторое время был уличен в нечестных заработках, арестован, судим и выслан. Гаврилова и Селиверстова с первого взгляда друг другу не понравились. После отъезда гавриловского друга дамы остались наедине, но это отношений их не улучшило. Соседки стоили одна другой, и не следовало бы вмешиваться в эту квартирную склоку, если б не одна подробность. Дело в том, что несколько общественников данного дома приняли в склоке участие чрезмерно горячее... Особенную активность проявили трое немолодых людей: т. Кореневу за семьдесят, т. Павлову под семьдесят, а т. Федяевой за шестьдесят.
Когда судебные исполнители явились на квартиру Гавриловой, чтобы описать имущество, в качестве понятых присутствовали тт. Павлов и Федяева. И не просто присутствовали! Они работали. Они выдвигали ящики, шарили по углам и страстно спорили с т. Гавриловой, если она утверждала, что данная вещь – ее личная собственность и описи не подлежит. Трудно понять, почему эти люди лучше хозяйки знали, что чье. Но подобная осведомленность иногда встречается. Вспомним грибоедовскую старуху с ее возгласом: "Уж чужих имений мне не знать!"
Гаврилова затем обратилась в Мосгорсуд, прося исключить из описи некоторые вещи. И тут же в Мосгорсуд пришло письмо: общественники – тт. Коренев, Павлов и Федяева – требовали дать им возможность выступить на суде. Письмо было также подписано председателем домкома и председателем товарищеского суда. Однако позже выяснилось, что оба председателя не только не подписывали письма, но и ничего о нем не знали!
Итак, упомянутые общественники, обеспокоенные тем, что Гаврилова может обмануть членов суда, не слишком хорошо разбирающихся в чужих имениях, рвались суду помочь. Для этой высокой цели не погнушались низкими средствами, ибо подписи председателей, надо думать, были подделаны...
Суд состоялся. Иск т. Гавриловой был частично удовлетворен. С этим решением согласилась и судебная коллегия Верховного суда. Успокоиться бы общественности! Но они успокоиться никак не хотели, продолжая письменно и устно оспаривать решение суда. О, конечно, бывают люди, хлопочущие из одного только сжигающего их чувства неудовлетворенной справедливости... Эта ли благородная страсть руководила нашими общественниками?
В учреждение, где работала Гаврилова, поступило письмо от группы лиц, возглавляемой все теми же Кореневым, Павловым и Федяевой. В письме, помимо прочего, утверждалось, что Гаврилова: а) повинна в смерти своего первого мужа и б) что звание заслуженной артистки она получила не по заслугам, а по знакомству. Авторов письма вызвали и сообщили им, что их обвинения бездоказательны и ложны. Авторов это нисколько не обескуражило. "Сигналы" продолжались.
Сначала телефонный – в учреждение позвонил Павлов и сообщил разные порочащие Гаврилову сведения. Затем вновь пришло письмо, подписанное нашими старыми знакомыми: жильцы, дескать, дома удивляются, как терпят на работе Гаврилову, которая много лет была связана с уголовным преступником. Затем еще письмо, советующее "обратить на Гаврилову серьезное внимание". Это письмо было подписано так: "Общественный инспектор райфо Коренев". А обратный адрес был такой: "Советский комитет ветеранов войны". Однако ни райфо, ни комитет в составлении письма участия не принимали, писать его не поручали и ничего учреждению, где работает Гаврилова, не советовали. Писал и советовал лично Коренев.
Как видите, наши пожилые активисты пристегивают к своим "сигналам" то жильцов дома, то домком, то другие уважаемые учреждения. А действуют в основном по собственной инициативе.
Так, пока т. Коренев по собственной инициативе писал письмо, т. Павлов по собственной инициативе "проверял" приятельницу Гавриловой. Зашел в ЖЭК дома, где приятельница проживает, отрекомендовался "представителем общественности" и долго выспрашивал: кто эта приятельница, да что...
И Федяева не сидела сложа руки. Трудясь на общественных началах в домкоме, Федяева с отменной быстротой реагировала на каждую жалобу, которую писала в домком соседка Гавриловой – Селиверстова. Немедленно вслед за очередной жалобой в квартире появлялась т. Федяева – то в качестве представительницы домкома, то в качестве члена санитарной комиссии. Побывает в квартире и тут же сигнализирует на работу Гавриловой. Нелегкую жизнь вела администрация этого учреждения! Ей приходилось вникать во все тряпки, тазы, не туда поставленные тумбочки и не там хранящуюся обувь своего сотрудника.
Кроме описания местоположения тазов и обуви в сигналах содержались жалобы на грубость Гавриловой и невоздержанность ее языка. Последнее было чистой правдой. Гаврилова не идеал добропорядочности, и вообще соседки одна другой стоили... Но если Селиверстова во время визитов общественности хранила кроткое молчание, то Гаврилова вела себя буйно, помогая Федяевой оживлять "сигналы" яркими деталями...
Но согласитесь: если к вам в дом постоянно является одна и та же дама, распространяющая о вас разные гнусные слухи, то это неприятно! Ругать ее, конечно, не следует, но вот просить общественность поручать визиты кому-нибудь другому – на это-то Гаврилова имела право. Она и просила. Она спрашивала: "Но почему всегда Федяева?" Не знаю, что отвечали Гавриловой на этот вопрос, но зато хорошо знаю, почему всегда Федяева... Ее не надо было упрашивать. Она по первому зову – и даже без зова – готова была кинуться в квартиру Гавриловой...
Какой же огонь горит в груди этих людей, что питает их энергию? И, между прочим, и т. Павлов и т. Коренев уже третий год живут в другом доме, даже в другом районе, но свой прежний дом, и в частности т. Гаврилову, вниманием не оставляют! А ведь нагрузок у обоих и без того достаточно!
Возьмем хотя бы т. Павлова. Четыре года он трудится на общественных началах в суде своего района. Одновременно был заместителем председателя товарищеского суда. Выполнял обязанности общественного инспектора по паспортной работе. Переехав, Павлов взвалил на себя нагрузки по новому району, но и некоторые прежние сохранил! И в своей квартире Павлов не знал отдыха! Он неусыпно наблюдал за соседями, мужем и женой преклонного возраста. Навещавшая их взрослая дочь иногда хотела остаться у родителей ночевать, и хотя у нее была в Москве своя комната, такие ночевки т. Павлов считал противозаконными и их не допускал. Слезы дочери, мольбы родителей, даже сердечный припадок, случившийся однажды с престарелым отцом, – ничто не могло смягчить товарища Павлова. Когда он на страже закона, инфарктами его не запугаешь.
Мне захотелось познакомиться с этими людьми, сжигавшими себя на общественной работе, и я попросила их прийти в редакцию. Пришли двое – тт. Коренев и Павлов.
Первый высок ростом, худощав, носит усы, выражение лица имеет суровое и непреклонное. Второй невысок, суетлив, говорлив и улыбчив. Чтобы я сразу поняла, с кем имею дело, т. Павлов вынул бумажничек и продемонстрировал разные удостоверения. Одно из них гласило, что т. Павлов является "общественным помощником прокурора" того района, в котором давно уже не проживает. Ну и по новому району были бумажки, удостоверяющие кипучую деятельность т. Павлова. А еще были при нем две пожелтевшие газетные заметки, восхвалявшие общественную деятельность т. Павлова. И грамота имелась, отмечавшая заслуги т. Павлова в организации работы "по воспитанию населения".
Свои удостоверения т. Коренев демонстрировать не стал. Лишь намекнул, что и у него хватает разных бумаг...
Спрятав бумажничек, т. Павлов посоветовал мне обратить серьезнейшее внимание на Гаврилову, ибо она повинна в смерти мужа, звание заслуженной артистки получила по блату, учеников своих калечит...
– И – развращает, – сурово присовокупил т. Коренев.
– Но позвольте, – сказала я. – Все это вы писали давно, в том... гм... сигнале. И вас вызвали и сказали, что сведения ваши лживы и что...
С усмешкой человека, которого не проведешь, т. Павлов заметил, что товарищ, не пожелавший поверить этим сведениям, непременно сожительствует с Гавриловой, иначе почему бы он стал ее защищать? Коренев кивнул подтверждающе...
А мы были не на кухне коммунальной квартиры. И не сидели на лавочке перед домом, где, сплевывая семечную шелуху, можно черт-те что нашептывать про соседей. Мы находились в редакции газеты. Как же эти двое не чувствуют ответственности за каждое свое слово? Неужели им неизвестна разница между сплетней и обвинением? Впрочем, чему я удивляюсь? Эти же сплетни они излагали письменно, полагая, что в обвинения их превращают не доказательства, а подписи "представителей общественности". Сплетня с такой подписью автоматически превращалась в "сигнал". И "сигналы" сходили им с рук!
