— Слушал я ее, слушал, — продолжал он, — и вдруг меня осенило. А что, если я возьмусь за популяризацию выставки? Ну, она, естественно, вначале скептически отнеслась к моему предложению. А затем, когда поняла, что я не шучу, согласилась. «Только, говорит, имейте в виду, не верю я в успех»…
— И правильно делает, что не верит, — перебил Коля Семена Яковлевича.
— Правильно? Так вот, дорогой мой, всего три дня я посвятил этому дельцу, а уже за билетами на выставку очереди. Такой ажиотаж, что аж голова идет кругом.
Семен Яковлевич надел темно-коричневый пиджак и положил в нагрудный карманчик носовой платок так, чтоб выглядывала белая полоска.
— Директор парка ничего не может понять. Телефоны звонят беспрерывно. Все просят, требуют, умоляют хоть пару билетиков. Ну а чуток этих билетов я себе, конечно, оставил. Уже сегодня один такой билетик вместо десяти копеек шестьдесят стоит. Представляете?
— И как же вам такое удалось? — не выдержал я.
— Элементарно, — с гордостью ответил Семен Яковлевич. — Обошел несколько учреждений и предупредил председателей профкомов, чтобы они не рассчитывали больше чем на десять — пятнадцать билетов. Те, конечно, только глазами захлопали. Мол, какие билеты и что за выставка? Я им и рассказал в популярной форме про картины из яичной скорлупы, оригинальные и неповторимые. Председатели тут же стали канючить побольше билетов… Дальше, думаю, можно не рассказывать? — победно глянул на меня Семен Яковлевич.
— Гениально! — захлопал в ладоши Коля.
— Что бы я ни делал — все гениально, — почти серьезно сказал Семен Яковлевич. — А теперь простите, спешу, через час очень ответственное свидание, а еще надо успеть позавтракать. У меня железное правило: на голодный желудок никаких важных решений! Так что до вечера!
Коля был настолько потрясен рассказом Семена Яковлевича, что несколько минут из него вырывались, словно пузырьки из газированной воды, восторженные восклицания:
— С таким не пропадешь! Правда же?
— Давай об этом поговорим потом, — предложил я.
Спорить с Колей сейчас было бы бессмысленно.
Он боготворил своего кумира, был счастлив от мысли, что живет с ним под одной крышей.
15
В редакцию я попал только после обеда.
— А я, грешным делом, подумал, что вы не придете, — встретил меня Трофим Духмяный, потирая руки так, будто только что прибежал с мороза. — Все храбрые до первого задания. Давайте почитаю.
— А может, я перепечатаю, у меня такой почерк…
— Не возражаю. Идемте, познакомлю вас с машинисткой.
В машбюро была самая что ни на есть горячая пора. Три машинки аж захлебывались. И лишь Рая, полненькая брюнетка, как всегда, позевывала. Ее услугами боялись пользоваться. Печатая под диктовку, она одновременно участвовала в беседах своих подруг или просто прислушивалась к их рассказам, И тогда сотрудник редакции в своем напечатанном тексте вдруг находил потрясающие перлы; «Работая с огоньком, труженики кондфабрики выдали сверх плана зеленую кофточку с рюшиками…», «Особенно отличилась бригада, где работает такой симпатичный мужчина…» «При чем тут кофточка и симпатичный мужчина?» — возмущался автор информации. «Простите, — невозмутимо отвечала машинистка, — это я немного перепутала…»
Мне относительно повезло. Только в абзаце, где шла речь об огромном значении бытовых служб, она вставила в мой текст «Баранина по два восемьдесят» и восклицание: «Какой ужас!» А в последней фразе, в которую я постарался вложить весь свой гражданский пафос, впечатала одним словом — «всеотдатьмало»…
Трофим Духмяный пробежал глазами мой материал, снова потер руки и радостно заметил:
— Не ожидал! Относительно складно и почти грамотно. Откровенно говоря, я не думал, что у вас что-то выйдет. А теперь вижу — со временем, может, и выпишетесь.
Мою растерянность Духмяный расценил по-своему:
— Ну, радоваться еще рано. Боюсь, эту вашу корреспонденцию придется переделывать не один раз, чтобы довести до кондиции. Но, как говорится, пусть вас вдохновляет перспектива.
Подробно останавливаясь на каждой фразе, он начал объяснять мне, как именно надо переделать материал. И вдруг, глядя на шкаф, в котором хранился архив отдела, патетически воскликнул:
— Журналистом может быть каждый, кто имеет талант и голову на плечах. Эти слова, — поднял он палец, — принадлежат моему покойному предшественнику и учителю Вячеславу Гарпуну.
— Что вы говорите? — искренне удивился я, так как не припоминал, чтобы когда-нибудь провозглашал подобные банальности.
— Мудрый был человек и журналист первоклассный, — покачал Трофим головой. — Кстати, очень вам советую, полистайте подшивку нашей газеты. Почитайте его материалы. Вот у кого надо учиться! Каждая его строчка — это песня!..
16
Еще вчера я договорился с Люсей, что приду сегодня в четыре часа помочь Лесе с английским. Дочери еще не было. Я прогуливался у подъезда, нервно поглядывая на часы. Холодные порывы ветра пронизывали до костей. Да, на этот раз синоптики, предсказавшие раннюю зиму, видимо, не ошиблись.
— Доброго здоровья, — приветствовал меня Степан Ефимович Куневский, сосед с шестого этажа. — Хоть бы в парадное зашли. Чего на холоде ждать? Идемте.
— Куда? — не понял я.
— Как — куда? Ко мне, конечно.
Я послушно пошел за ним. Неужели узнал? Он открыл дверь, пропуская меня в квартиру.
— Раздевайтесь и будьте как дома. А я что-нибудь приготовлю…
— Подождите, — остановил я его. — Неужели вы меня узнали?
— А как же. Вы мой родственник.
— Нет, не родственник, — сказал я.
— Значит, земляк. Из Новой Озерной. Или Верхней Смучи. Отгадал?
— Не отгадали.
— Тогда кто вас ко мне направил?
— Никто. Я совсем не к вам направлялся. Я ждал другого, вернее другую.
— Не может быть! — радостно воскликнул он. — Неужели сегодня я отдохну? Нет, не верю я в такое счастье! Вы знаете, с тех пор как получил эту квартиру, не было дня, чтобы у меня кто-нибудь не ночевал. Вдруг оказалось, что у меня какое-то астрономическое количество земляков и родственников в селах. Не успевает один уехать, как на пороге уже другой. Только сегодня утром проводил очередного земляка и был уверен, что на смену ему приедет следующий…
Леся встретила меня так, словно мы с ней всего лишь час назад расстались.
— Не представляете, какие у нас дурные ребята, — затарахтела она. — Каждый считает своим долгом объясниться в любви. Это у нас, говорит наша пионервожатая, стало модой. Вчера Петька написал мне в записке, что я ему нравлюсь. Сегодня Максим предложил на большой перемене дружить. А после уроков Тимка спросил, не против ли я, чтобы он провожал меня домой. Смех да и только!
— Что ж, это интересно, — ошарашенно произнес я.
— Вы только маме не говорите. А то будет ругаться, что я вместо уроков занимаюсь глупостями. А я разве виновата, что они цепляются!
— Ладно, не скажу, — пообещал я. — Хотя поверь, все это действительно глупости.
— И совсем не глупости, — возразила дочь. — Вы Макаренко читали? А Сухомлинского? А передачи «В кругу семьи» смотрите? Везде говорят, что надо уважать чувства ребенка. Иначе между родителями и детьми может возникнуть стена отчуждения.
— Стена чего? — поразился я.
— Отчуждения, — твердо повторила Леся.
— Слушай, когда ты успела стать такой разумной? Ты же совсем подавно играла с куклой Машей!
— Нам мама рассказывала? Скажу по секрету, я и теперь играю. Маму это беспокоит. Ты что, говорит, до совершеннолетия с куклами так и не расстанешься? А я ей — цитату из журнала «Семья и школа». Там написано, что не следует замыкаться в себе. Вот и и могу так в себе замкнуться, что потом и не разомкнешь.
Я лихорадочно подыскивал аргументы, опровергающие всю эту чушь, но ничего лучшего не придумал, как напомнить:
А маму надо слушать. Она тебе добра желает…
— Примитивно, — скривилась Леся. На то она и мама, чтобы добра желать. Этого в наше время мало. Уважать она меня должна. В отрывном календаре так и написано: «Уважайте детей, если хотите, чтобы дети уважали вас». Когда мама как-то угрожала мне, что возьмет ремень, я ее спросила: разве бить — значит уважать?
— Насколько мне известно, мама тебя в жизни не била, — напомнил я.
— Не била, зато угрожала, — не сдавалась Леся.
А в газете было написано, что нельзя с детьми разговаривать с позиции силы. Надо их убеждать, воспитывать собственным примером. Даже необходимо разрешать км совершать ошибки. Потому что, как известно, на ошибках учатся. Теперь, когда мама только начинает меня за что-нибудь ругать, я ей говорю: «Эта ошибка будет мне наукой».
— Так мы дойдем до того, что мама вообще не будет иметь право даже замечания тебе делать! вскипел я.
