Эмиль-Огюст Шартье - Суждения

Умеренность

Мой друг Жак сидел и стучал своим сапожным молотком — стучал, пожалуй, сильнее, чем требовалось. За окном палили из пушек и звонили в колокола[11]. «Не понимаю, — сказал он, — почему считают, что маршал, выигравший сражение, более славный воин, чем рядовой солдат, идущий на смерть в бою. Наоборот, если приглядеться, есть большая разница: для чего нужно больше мужества — чтобы двинуть в бой десять армий или чтобы самому подняться в атаку? И ведь при этом маршал занимается своим ремеслом, за которое ему платят, и платят много, солдат же свое ремесло оставил дома, а вместо платы за перенесенные опасности только и имеет что нору в земле да холодный суп».

Удары молотка стали тише. «Нет, конечно, — продолжал мой друг Жак, взглянув на свою деревянную ногу, — на войне у каждого свое ремесло, каждый делает свое дело. Тут спору нет. Но вот к чему я веду: не надо нам славить и чтить своих полководцев — мы должны лишь подчиняться им, когда время подчиняться, и контролировать их, когда приходит время для контроля. Дальше им выплачивают жалованье, назначают пенсию, и мы в расчете, я больше ничего не должен. Зато остаются неоплаченными другие долги; подумать хотя бы о вдове, что живет по соседству и растит четверых детей, или о том фронтовике, который был отравлен газами, и кашляет теперь в комнате наверху, — пусть-ка мне докажут, что я неправ. Беда в том, что гражданин у нас не смеет иметь свое суждение».

«По-моему, — отвечал я, — гражданин-то судит очень хорошо. Все эти народные торжества затеяны большими и малыми карьеристами, которые почитают вовсе не мужество, а власть. Они самозабвенно любуются и восторгаются верховной властью, о которой сами мечтают с пятнадцатилетнего возраста. Заполучив хотя бы крохотную власть, они сколько могут тиранствуют над окружающими и прекрасно отдают себе отчет, что верховный тиран поддерживает тиранов мелких. Эта порода не столь уж многочисленна, но шуму производит много. В таких случаях, как сейчас, они оскорбляют и запугивают противников, оглушают людей нерешительных; а тут еще и естественное почтение к умершим и притягательность торжественного зрелища. Так и выходит, что власть на первый взгляд всегда оказывается в выигрыше — иногда и в самом деле оказывается. Ну, а мы снова и снова ворочаем в голове свои мысли. Но многое уже переменилось, коли сапожник теперь думает не только о сапогах. Иногда я даже говорю себе, что здравый смысл вроде кожи — чем больше ее мнут и бьют, тем она крепче».

«Если бы так, — сказал Жак, — тогда бы наш здравый смысл уже давно был крепче железа. Плохо только, что человек, зарабатывающий на жизнь своим трудом, легко впадает в дрему, едва лишь его дела начинают идти более или менее сносно. А между тем небольшая армия властолюбцев не перестает хитрить и изощряться; таково их ремесло — что-то придумывать, доказывать, разглагольствовать, за все эти рассуждения им платят. Только их и слышно, только их и читаешь. А за размышления гражданина, который не желает тиранствовать и самостоятельно судит о властях, — за них платят бранью и побоями. Не то удивительно, что в одной или двух далеко не диких странах правят тираны, — удивительно то, что тираны еще не правят повсюду. В молодости я верил, что справедливые идеи сразу завоюют признание. Только позже я понял, что прогресс движется не очень-то быстро и что если ты не желаешь быть просто пешкой на шахматной доске наших господ правителей, это уже немалое притязание. Как видите, ныне я пришел к умеренности и к философскому взгляду на жизнь. Но до чего же трудно быть умеренным и не быть при этом слабым! Если не требуешь себе луны с неба, и притом незамедлительно, то это уже как будто позор. В результате не получаешь вообще ничего — вот так и повторяется одна и та же история».

«Да, так и идет история, — сказал я. — Одного тирана приветствуют за то, что он победил другого. Но не будем терять терпение. Настоящий гражданин, который подчиняется, но и самостоятельно судит, еще только делает свои первые шаги на свете».

Мизантропия — дело бесплодное. Если вы не доверяете людям, вас будут обкрадывать. Если вы их презираете, вас будут ненавидеть. Люди услужливо стараются соответствовать вашему представлению о них. Попробуйте-ка воспитать ребенка, тысячекратно повторяя ему, что он глупый и злой, — он именно таким и сделается. Может быть, все же не таким глупым и злым, как вам кажется, — в детской головке скрыты немалые способности, — но он станет лицедействовать, изображать злонравие. Отношения между людьми полны театральности, ибо вся их вера основывается на внешних знаках. Человек живет на глазах у сотен зрителей, произносит реплики, которых от него ждут. Поручите ему роль вероломного изменника — и он превзойдет все ожидания. Он станет артистически вероломным. Всякий человек — артист; и его пороки особенно страшны из-за этой блестящей актерской игры. Дураки намеренно валяют дурака, и у них это превосходно получается. Я знаю сотни людей, которые корчат из себя тупиц, потому что их считают тупицами. Это ощущение знакомо любому ребенку: своим сурово-пренебрежительным, заранее осуждающим видом взрослый как бы напоминает тебе твой долг — приходится хотя бы из учтивости изображать глупенького. Порой человеку, явно ожидающему, что ему будут лгать, окружающие лгут из чувства какого-то жуткого сострадания. Угрюмость, ворчливость — тоже роль; такому человеку просто неприлично вести себя приветливо. В трагедии нашей жизни участвуют сплошь лицедеи. Зато достаточно одного безразличного к игре человека, чтобы спектаклю пришел конец. Надерзивший ребенок ждет упреков, словно они причитаются ему по праву; и изобразить обиду проще простого. Но попробуйте вместо этого отнестись к его дерзости как к ничего не значащему природному шуму, и у вас на глазах все внезапно переменится.

Быть безразличным нелегко; да это и неучтиво. Есть, однако, другой, лучший путь. Можно убедить себя, что, скажем, рассерженный человек стоит большего, чем он сам показывает. Оказать ему такое доверие — это всего лишь значит разглядеть в нем человека. Древние говорили, что боги принимают облик нищих, бродяг и оборванцев, — прекрасный образ! Но, развивая его, можно сказать, что боги принимают облик раздраженных, несправедливых или коварных людей, дабы испытать нашу мудрость. Этот образ учит нас мудро глядеть на других. «Вот, — говорю я себе, — передо мной человек гораздо умнее меня, и он хочет, чтобы я считал его идиотом. Что ж, я не дам себя обмануть». Похвальная недоверчивость! Когда мальчик-раб, которого Сократ расспрашивал о геометрии, с ходу начинал отвечать глупости, то Сократ драл его за уши, приговаривая: «Ты так не думаешь, не такова твоя мысль». То есть он предполагал в другом свой собственный ум. А что значит признать человека? Это значит признать его ум. Я обращаюсь к чужому уму, обращаюсь к нему вновь и вновь, как будто он крепко спит. Он отвечает мне сквозь сон, отвечает несуразно. Если в разговоре вы хотите только поразвлечься, то этой попытки вам хватит, чтобы убедиться в своем превосходстве. Но не полагайтесь на свое убеждение, пока не разбудите спящего. Подумайте, что это, быть может, бог, который смеется над вами. Стоит принять в расчет чужой ум, как сразу спускаешься. с высот превосходства; потому люди с опаской относятся к уму, и здесь, возможно, разгадка остроумных насмешек, которые существуют главным образом в опасливом воображении. Пора сказать яснее: нужно разбудить человека в себе самом, если хочешь разбудить его в своем собеседнике.

Однако в действительности дело обстоит гораздо лучше. Ваш собеседник не спит — он следит за вами, прищурив глаза. Он спрашивает себя: «Какой роли ждет от меня этот другой лицедей? Во что мы будем играть, как будем плутовать на сей раз? Каким мне надо быть — убогим, темным, сварливым, придурковатым?» Из чувства собственного достоинства он сразу же пытается сбить вас с толку. Он тоже ищет человека. Он суров, внимателен, недоверчив, может быть даже мизантропичен. Все это не ваше дело. Ваше дело — разглядеть в нем человека. Если он не отвечает на ваш призыв, не вините его, вините самого себя, раз вы кажетесь ему притворщиком. В вас осталась легкая тень сомнения, а большего и не надо. Вы усомнились в человеке у него на глазах — вот в чем ваша вина. Еще раз повторяю, берегитесь: боги принимают облик нищих, и они вполне способны вас перехитрить. И заметьте, насколько точен этот образ: ведь они просят милостыни, милосердия. Да-да.

Ален связывает иерархическую организацию католической церкви, возглавляемую папой римским, с государственным устройством Римской империи, основателем которой был Гай Юлий Цезарь. (Здесь и далее — прим. перев.).