Пробираюсь мимо ихнего автобуса к своему трамваю, как вдруг налетают на меня человек тридцать, обступают, по плечам хлопают, «Джек!» кричат.
– Вы что, говорю, ребята? Лишнего взяли, что ли?
Они не слушают ничего, орут, жуют, все, как я, в футболках старых, джинсы заплатанные – сразу видно, из зажиточных семей народ, буржуа.
Я только рот снова раскрыл, как из автобуса еще одна выскакивает. Тоже вся в джинсах, но уже без заплат – переводчица, значит.
Тоже «Джек!» кричит, ко мне подскакивает и по-английски шпарит. Ну, я вспомнил, чему меня в школе учили, и на том же английском отвечаю:
– Данке шон! – На всякий случай перевожу: – Чего прицепилась-то? А она с улыбочкой:
– Да-да, я очень рада, что вам нравится наш язык, но только пора ехать в отель.
Эти все услыхали, тоже закричали: «Отель, отель!», меня в кольцо и – в автобус. Переводчица впереди уселась, а остальные иностранцы – кто куда. Кто песни поет, кто целуется, а кто смирно сидит, уважая местные обычаи. Я говорю:
– Ребята! Пустите меня отсюда, потому что мне завтра на работу в полшестого вставать.
Они как захохочут. «Джек!» – кричат и пальцами себя по шее щелкают. Уже наши жесты перенять успели.
Тут автобус поехал. «Ладно, – думаю, – у гостиницы выйду. Дай пока хоть город посмотрю». Еду, смотрю. Своеобразный у нас такой город, оказывается. Шпили какие-то, купола. «Надо, – думаю, – будет ребятам показать...»
Вот автобус тормозит, дверь открывается. Эти все орут: «Отель! Отель!»
Я так вежливо говорю:
– Спасибо, джентльмены, за поездку.
Но они меня опять не слушают, опять в кольцо и в гостиницу. Там нас администратор встречает.
Я к нему.
– Товарищ, – говорю. – Пошутили – и хватит! Давайте я отсюда пойду, потому что мне завтра в утро выходить.
А переводчица администратору говорит:
– Вы не удивляйтесь. Этот от самой границы все пьет, уже и родной язык забыл.
Тут переводчица двоим чего-то по-английски шепнула, которые поздоровее. Те ей говорят: «Йес!», меня под руки берут, в номер ведут, кладут на кровать и дверь за собой запирают.
Ну до этого я раз в гостинице уже жил. В средней полосе. Тоже в люксе. В смысле – с водопроводом. Горячей, правда, не было, зато холодная – почти каждую неделю. И соседи по люксу симпатичные попались, все семеро. А тут соседей – один телевизор. Ну, я включил, поглядел. «Как же, – думаю, отсюда выбраться?» Пока думал – заснул.
Проснулся уже в автобусе. Эти-то, сразу видно, буржуа, никакого чувства локтя: сами позавтракали, а меня голодного в автобус отнесли.
«Ладно, – думаю, – придет время, за все ответите!» А мы тем временем уже к музею приехали. Я на часы смотрю: все, считай, прогул поставили.
«Черт с вами, – думаю. – Не первый раз... Посмотрю хоть, что это за музей такой». Помню, в школе-то в зоопарк ходили, впечатления хорошие.
Тут оказалось не как в зоопарке, но тоже красиво. Картины висят, тетка к нам вышла, у каждой картины останавливается и по-английски объясняет. Я сперва-то молчал, не хотел знание русского языка показывать. Потом все-таки говорю:
– Я извиняюсь, а сколько, например, вот эта картина может стоить? Тетка прямо позеленела вся.
– Как вы можете? – кричит. – Это же искусство! Это в вашем обществе привыкли всё на деньги!
Я говорю:
– Тихо, тетка, я свой! Она говорит:
– Тем более стыдно, раз вы переводчик!..
В автобусе эта девица, переводчица, опять подсаживается и опять по-английски. Отвечаю ей на том же языке, но с сильным шотландским акцентом:
– Пошел ты...
– Ой, – говорит, – у вас к языкам большие способности. А сейчас, Джек, мы едем на экскурсию на завод.
А мне уже все равно.
Только когда мы приехали, стало мне уже не все равно. Потому что приехали мы к проходной родного моего предприятия, где мне сегодня надо было находиться с восьми утра.
– Стойте! – кричу. – Не желаю на ихний завод! Я, может, в ресторан желаю!
Как же! Берут меня в кольцо и в проходную тянут. И ведут прямиком к моему участку. Выходит к нам Фомичев и от лица трудящихся нас тепло приветствует. Потом на меня смотрит и говорит:
– Ну до чего этот мистер похож на одного нашего рабочего! Жаль, он сегодня не вышел, заболел. Скорее всего... А то бы им очень интересно было бы друг на дружку посмотреть.
Потом Фомичев рассказал нам о наших успехах, оборудование показал, на вопросы ответил.
Я тоже вопрос задал:
– Извиняюсь, мистер Фомичев, а если тот ваш рабочий, скажем, не заболел, а прогулял, тогда что?
Фомичев говорит переводчице:
– Скажите этому мистеру, что его вопрос – это провокация в духе «холодной войны» и что, во-первых, у нас прогульщиков нет, а во-вторых, с каждым днем становится все меньше и меньше!
Ну, потом расписался я еще в книге почетных посетителей, написал, что посещение завода запомнится мне на всю жизнь.
После завода переводчица говорит:
– Сейчас поедем в гостиницу, а потом осмотрим новые жил массивы.
То ли это она по-русски сказала, то ли я уже английский стал понимать, но только думаю: «Дудки! Мало мне завода, этак мы еще ко мне в квартиру придем. У меня обеда на всех не хватит. Придется милицию звать».
Но обошлось без милиции. Потому что только мы к гостинице подъехали глядим: у входа два швейцара одного туриста под мышки поддерживают. Мои, его как увидели, чуть с ума не сошли. «Джек! – кричат. – Джек!» Короче, это их настоящий Джек нашелся.
Я гляжу – и правда, похожи мы с этим другом, как близнецы, только он выпил больше.
Ну, все к нему вместе с переводчицей бросились. И я бросился. Но в другую сторону...
А назавтра прихожу на работу, ребята говорят:
– Слушай, тут вчера иностранцев водили. До чего один мужик на тебя похож был, представить не можешь.
– Почему? – говорю. – Вполне возможно.
– Да нет, – говорят. – Так-то он похож, но по глазам сразу видно сволочь. Все про твою получку интересовался. А сам небось миллионы гребет.
– Ясное дело, – говорю. – А может, и миллиарды!..
И пошел я искать Фомичева, чтоб прогул мне не ставил. Что, мол, тетка заболела, и все такое. А то он потом оставит без премии – и все.
1976
Придя на работу, Спиркин снял в гардеробе пальто и подошел к зеркалу. В зеркале возникло поясное изображение Спиркина: рубашка, галстук, пиджак. На пиджаке благородно блестели золотые пуговицы. Вокруг хитроумного рельефного герба со львом в центре шла надпись по-латыни, смысла которой не знал никто, и, возможно, в этом был ее смысл. В зеркале отразились две пуговицы. Третьей не хватало. Спиркин провел ладонью по пиджаку, глянул на пол, поискал в карманах, потом снова посмотрел в зеркало и нахмурился.
– Куда же она девалась? – произнес он вслух.
С нахмуренным лицом Спиркин стал подниматься по лестнице.
– Здравствуйте, Дмитрий Дмитриевич, – многозначительно посмотрев на часы, сказал начальник, когда Спиркин вошел в отдел.
– Подождите, – сказал Спиркин. Он сидел за столом и думал.
– Дима, – подошел к столу Спиркина инженер Орехов, – у тебя акты о внедрении новой техники?
Спиркин поднял голову и посмотрел на Орехова долгим взглядом.
– Мне для отчета, – сказал Орехов неуверенно. – Ну извини, старик... Я потом...
И Орехов отошел, оглядываясь.
Час Спиркин сидел неподвижно.
По отделу пополз слух, что у Спиркина в семье неприятности, скорее всего даже несчастье. Инженеры Хохлова и Воскобойникова рассказывали друг другу о болезнях, от которых теперь все умирают. Профорг Щеглова стала писать список сотрудников для сбора средств в пользу Спиркина.
Еще через полчаса Спиркин шевельнулся. Он достал из ящика стола бланк увольнительной и, заполнив его, подошел к начальнику.
– Да-да, – торопливо сказал начальник, ставя свою подпись. – Я понимаю, как вам сейчас тяжело. Что делать, все там будем...
Спиркин шел по направлению к дому, глядя под ноги. Один раз он с заколотившимся сердцем бросился к блеснувшему золотому предмету, но предмет оказался пробкой от бутылки.
Войдя домой, Спиркин начал обыск. Из шкафа полетели верхняя одежда и белье. Перетряхнув постель, Спиркин заглянул в шкатулку жены и в ее хозяйственную сумку. Пуговицы не было.
Спиркин подошел к окну. Между домом Спиркина и автобусной остановкой ударными темпами шло жилищное строительство. Рычали бульдозеры, сверкала электросварка, валялись трубы.
– Строительство, – пробормотал Спиркин.
Он спустился по лестнице и пошел к стройке. Поискав глазами, Спиркин увидел экскаватор. Кабина была пуста, ковш лежал на земле, но двигатель работал.
Спиркин никогда прежде не управлял экскаватором, но надо было проверить – может, пуговица упала, когда Спиркин шел к автобусу, а потом ее затоптали.
Спиркин заканчивал проверку на шестиметровой глубине, когда в кабину вскочил человек в стеганых штанах и выпихнул Спиркина из экскаватора.
– Ты что наделал? – закричал человек, добавляя после каждого слова два других. – Мне этот котлован по плану месяц копать надо! А теперь из-за тебя норму поднимут! – И человек произнес яркую речь, в которой нефольклорным было только слово «зараза».
