— Эх, мать его, ну и сон мне приснился, — в свою очередь прохрипел поручик, обдавая барона вчерашним сидром. — Будто стал я женщиной и меня собирается сзади сам государь амператор… тьфу, гадость!
Если судить по этим снам, благородные господа провели ночь совсем неплохо, а если судить по выпитому, то и достойно.
Хоррис так и не нашел в себе сил расстаться с Бегемотовым, — уж больно тот ловко и быстро снимал для барона женщин — "Мы тут с другом шли, знаете ли, мимо. Так что нам ничего не остается, как воспользоваться вашим обществом…" Со своей стороны Хоррис подкармливал Бегемотова, теперь он, благодаря своей должности, стал иметь большие деньги: барон брал взятки. Когда же градоначальник и мэр города Же Сидоров- Понтельский пытался пожурить за неумеренность барона при каждом удобном случае, то барон просто не понимал о чем идет речь и показывал мэру дулю. По его представлениям, «должность» на то и существует, чтобы прокормить. Бесспорно, так оно и есть. Здесь и мы с Хоррисом совершенно правы.
В то утро барон Хоррис находился в благодушном настроении, потому что накануне подал мэру проект, в котором отметил, насколько будет выгодно для города Же прорыть стратегический канал до Тоже- Парижа. По каналу можно было бы перевозить контрабанду, презервативы и соль.
Рассказами об этом проекте барон весьма достал не только мэра, но и Бегемотова. Понимая это, Хоррис чувствовал себя перед ним в долгу.
— Эх, Бегемотец, братец ты мой! — заговорил барон, подставляя исцарапанную физиономию ласковым лучам солнышка. — Как же ты натерпелся, бедняга! А все из-за меня, скота такого!..
— Почему же из-за тебя?
— Так ведь ты был под меня загримирован. Значит, Хрюков хотел арестовать меня. Но не на того Хряк напал!
— Это еще что? Да я из-за тебя оказывается целую кучу денег в долг просадил! — Бегемотов неожиданно не на шутку разволновался. — Спасибо дорогой! — язвительно сказал он и влепил барону звонкую оплеуху.
Барон автоматически ответил тем же. Завязалась потасовка, вокруг приятелей собралась приличная толпа народу. Какой-то господин бросился было прекратить мордобитие, однако барон залепил и этому субъекту здоровенную затычину. Господин упал, опрокинув незнакомую старушку, хотя никто, кроме этой старушки, этого не заметил.
Видел эту сцену и городовой Задников. Он возвращался с ночного дежурства домой и не признал в нарушителях спокойствия ни Бегемотова, ни барона.
"Эх, — думал Задников, — если бы уже не кончилась моя смена, ох и отдубасил бы я вас сейчас, за милую душу!" Успокоившись этим, блюститель порядка спокойно пошел к себе домой, и вскоре драка утихла.
Приятели помирились, барон тщательно заверил Бегемотова, что сам отдаст его карточные долги, но после того, как наберет со службы денег и уплатит своим кредиторам. Это вполне удовлетворило Бегемотова.
Они отряхнулись, разогнали криками толпу зевак, и поручик сказал:
— Ну что, пошли в участок?
— Как — в участок?!
— Да ты не волнуйся, там тихо, сидра много.
— А, ну тогда пошли, — согласился барон и тут внезапно понял, что переделка с поручиком отняла его последние силы.
Всю дорогу до участка Бегемотов тащил барона на себе. Хоррис симулировал бессилие, а параллельно их движению по дну канавы полз пристав Хрюков. Минутами спустя он писал: "Означенный барон по прибытии в город Же завербовал поручика Бегемотова, который вернулся с театра боевых действий, с целью выпытать у означенного поручика секретные сведения выведать относительно… — пристав почесал затылок, — относительно безопасности границ Империи. Пристав Хрюков продолжает доблестное наблюдение."
Хрюков захлопнул досье, как бы произвел выстрел, вылез из крапивы и заглянул в окно жандармского участка.
В участке неутомимый Бегемотов уже тасовал за столом карты, а городовой Задников спал в ходе дежурства в углу на соломе. Двое жандармов спали стоя, вцепивший в одну винтовку, потому что соломы на всех и на лошадей не хватало. Вторая винтовка была пропита — от нее остался только штык, воткнутый в стол. С него свисали устаревшие женские подштанники.
Барон снимал сапоги, сидя на табурете.
Пристав в ужасе отшатнулся от окна, но, пересилив себя, снова просунул голову в раму, рискуя порезаться торчащими осколками стекла.
Тут Хоррис поднял голову и тупо уставился на Хрюкова.
— Брысь! — прохрипел он и запустил в пристава сапогом. Не удержавшись, пристав с грохотом упал в крапиву. Там он ощупал свежий и здоровенный синяк под левым глазом и начал новую запись — о террористических акциях барона против государственных лиц, находящихся при исполнении.
Через несколько дней досье было заполнено до последней страницы, и поэтому Хрюков составил второе, потом третье, а затем и четвертое досье. Барон был изобличен полностью. На шестом томе фантазия Хрюкова стала иссякать, а барон заделался не только врагом Императора (заявляя его скрытым самурайским евреем), но и противником Императрицы, ее родственников и всех офицеров Ставки. Если говорить о распутствах барона, то он сделался уже неоригинален.
Прикончив барона, пристав завел досье на Задникова, Бегемотова и обоих не полюбившихся ему жандармов. В сети Хрюкова по собственной неосторожности попались еще тридцать пять завсегдатаев «Либидо» и четыре неблагонадежных собаки кормящиеся при Жандармерии.
Сделав и это, Хрюков достал в лавке уголовный кодекс и переписал его полностью применительно к барону Хоррису. Количество досье увеличилось до трех дюжин — теперь можно было появляться перед генералом Мюллером.
Между тем наступила осень, и канава, где обосновался Хрюков для конспирации, была залита отходами из Жандармерии, смывшими, кстати, несколько бесценных записей. Пристав, однако, не прекращал своего неустанного труда. Лишь в конце декабря, отморозив несколько важных органов, Хрюков во избежание решил приостановить наблюдение.
Для перевозки составленных материалов пришлось нанимать четыре повозки, поэтому пристав был вынужден продать свой дом в Отсосовске и все накопленное имущество.
Отправив повозки в Ставку, Хрюков на последние деньги арендовал для себя угол в хлеву, где жил и дрессировал навозных жуков, специально выписанных для этой цели из враждебной Самурайи.
Между тем жизнь в городе Отсосовске шла своим чередом. Есть у нас новости и о поручике Адамсоне. Княжна Мария- Тереза наконец-то имела возможность ему отдаться и после этого значительно собой похорошела. На Адамсоне это событие сказалось несколько иначе: он заразился странной болезнью, которую ветеринар Мирзоян называл "конским триппером". Болезнь, к несчастью Адамсона, протекала с паталогическими осложнениями — поручик стал несдержан «по-малому» в самые непредсказуемые места и время. Между офицерами ходили слухи, что где-то за кукурузными полями осталось место, где Адамсон еще не мочился. Разумеется, в своей новой болезни поручик виноват не был, также как и Машенька — она все-таки не более, чем женщина. Полковник Легонький, заезжавший на Инспекцию — вот кто явился источником этой болезни в городе Отсосовске.
Ветеринар Мерзивлян пробовал лечить Адамсона, предлагая ему все разновидности касторки. Однажды он впопыхах налил ему конского возбудителя — болезнь на послеобеденное время отпустила бедного начальника гарнизона.
Потом с Мерзивляном произошел один известный случай и лечить Адамсона стало некому. Случай был вот какой.
Кажется в один из вторников, адмирал Нахимович, судья Узкозадов и ротмистр Яйцев поехали по своему обыкновению в игорный дом. На коленях Узкозадова и Яйцева сидели две веселые барышни, которые ничему не противились.
Это вызывало жуткие приступы зависти, сидящего рядом, адмирала Нахимовича из-за того, что он был импотентом. Особенно Нахимович завидовал ротмистру, увидев его оба однажды в бане, и с тех пор это видение неотвязно преследовало его. Штаны на некоторых местах Яйцева, действтельно, топырились необычайно.
Нельзя сказать, что Нахимовичу не везло. В молодые годы он дал бы Яйцеву два раза вперед, но сейчас, после разоблачения Машенькой он стыдился себя на балах и попойках, многие на него показывали пальцем.
В таком вот настроении они и прибыли в игорный дом госпожи Снасилкиной-Шестью, т. е. Яйцев и Узкозадов — занимаясь прекрасным полом, а Нахимович — смущаясь этого. Здесь трое друзей заняли сервированный столик и пригласили к себе ветеринара Мерзивляна. Мерзивлян был в сафьяновой косоворотке совсем по-отсосовски и новехоньких галифе. Сегодня он чувствовал себя неожиданно молодым и покрасил шведской хной свою редкую шевелюру. Это подтвердило тайное подозрение судьи Узкозадова в том, что Мерзивлян был гомосексуалистом.
