Внутренне плохо идут споры, даже литературные. Все как-то придерживаются одного мнения и, ради бога, не хотят другого, ради бога.
Пока еще смешно выглядит преданность одного мужчины одной женщине, пока смешно выглядит. И вообще, обращение с женщиной, все эти поклоны, вставания, уважение, преклонение... Их делают, конечно, но за очень дополнительные деньги. Консультант один, лет восьмидесяти двух, тоже уже замотался: Душанбе, Киев, Фрунзе, Ташкент... «Извольте, позвольте», «Только после вас», «Я был бы последним подонком, мадам, если бы оставил вас в соответствующем положении».
Не идет фраза: «Позвольте, я возьму на себя» или: «Вам ведь трудно, разрешите я...» А уж фраза: «Я вами руководил, я отвечу за все» – прямо колом в горле стоит. А такая: «Мне не дорого мое место, дорого наше дело» – получается только по частям.
Сложно пока стало играть эрудированного, мыслящего человека, и хоть исполнитель морщит лоб и прищуривается, такой перекос лица еще не убеждает.
Сохранились костюмы и обувь, но, когда мы над старинной дворянской одеждой видим лицо и всю голову буфетчицы современного зенитного училища, что-то мешает нам поверить в ее латынь.
Группа американских ковбоев на лошадях пока еще криво скачет, и даже у лошадей наши морды.
Ну а там – баночное пиво, омары, крики «Я разорен!» или «Мне в Париж по делу!» хоть и русским языком, но ни исполнитель, ни аудитория этого языка пока не понимают.
Но с уходом стариков со сцены и из зала равновесие между экраном и зрителем постепенно восстанавливается.
Что такое писательский ум? Не договаривать половину фразы.
Что такое писательское счастье? Немножко написать и жить, жить, жить.
Что такое писательский ребенок? Тот, кто о любви к себе узнает из произведений отца.
Что такое писательская жена? Женщина, которая сидит дома и с отвращением видит в муже человека.
Что такое писательская квартира? Место, где у него нет угла.
Что такое писатель в семье? Квартирант под девизом: «Ты все равно целый день сидишь, постирал бы чего-нибудь».
Что такое писательская жизнь? Ни одной мысли вслух.
Что такое писательская смерть? Выход в свет.
Он ничего не знал.
Он не знал, что такое плохо. Не знал, что такое хорошо. Он что-то помнил.
А отец и мать уже умерли... Ему не повторяли.
Ему не повторяли, что нельзя чужое называть своим.
Не знал, кто у него был в роду. Совершенно не знал истории своей и своих.
Гордился чем-то. Не знал чем.
Ибо то, чем гордился, нельзя было показать.
Ничего не мог спеть. Не знал слов.
Хлопал, когда все хлопали.
Чувствовал, что нравится.
Не мог объяснить.
Не мог объяснить, так как никто не спрашивал.
Не то что поступить, а рассказать, что такое честно, не мог и не знал, что есть нечестно.
Что есть нечестно?
А что есть честно?
Нельзя лишь то, за что сажают.
Но сажают не каждый день и не каждого.
Бывает, долго не сажают, – значит, можно.
Ну что же бабушка?
Ну что же бабушка?
Кто же ей поверит?
Плохо, мол.
Что ж плохо-то?
Сама-то еле дышит, еле ходит.
В церковку послушать ложь.
Что в церкви ложь и Бога нет, знал, а что такое правда, не знал.
То вроде все правда. А то вроде вранье.
А может, правда все, чего не видел сам.
То, что видел, не сходилось с тем, что слышал.
Ну, значит, правда всюду, а здесь вот как-то местно...
Может...
Не знал.
Неясная ворочалась злоба на то, что местно.
Лично.
Не сходилось.
Ну, сорвал злобу на ком-то. Не знал стихов, книжек.
Так – кое-что из песен, из передач.
Вся эрудиция – из «Мира животных» и «Клуба путешествий».
Не знал родного языка, слово «нежный» не произнес ни разу в жизни.
Что – воровство?
Ну да, ну догадывался, что влезть в чужой дом, со звоном сломав...
Но тоже конкретно не предупреждали. Просто догадывался, что посадят, побьют. Сам бы побил. Но со склада? С работы? Как не понести?
Дружба?
Да.
Дружба
Заменяет все.
Ты меня уважаешь? Горячие руки.
Колючие, вонючие поцелуи.
Пять – десять – сто – тысячу раз предавали, подвергшись незначительному давлению, подчиняясь и раскалываясь мгновенно.
Да и что там было предавать?
Для чего так дружить?
Постепенно потерял смысл дружбы.
Остались поцелуи, копейки остались.
Остались копейки.
От дружбы.
Не знал новостей.
Газет.
Театров не знал.
Никто не приглашал.
Да и не слышал, чтоб кто-то рассказывал.
Не знал преданности.
Грязную постель и не называл любовью.
Слово любовь – знал.
Никогда им не пользовался,
И не слышал от других.
Только по телевизору.
Понимал, что окружающие состоят из мужиков и баб.
Живут вместе, чтоб хозяйство, дети.
Ругань всякая с ними.
Покупки.
Расходы.
Не знал и попроще.
Вкуса еды.
Не знал питья.
Лимонада.
Одежды.
Не знал интересной работы.
Самостоятельности.
Говорил: мне положено.
Как все, так и мы.
Он даже не знал, на что способен. Что думает по какому-то поводу.
Ну не знал.
Никто же не спрашивал.
Когда в молодости разок ляпнул – погорел.
Сладкую ненависть, месть – не знал.
Враги там.
Когда они приезжали, вроде ничего люди.
Но ведь враги.
Замышляют.
Хотят отнять.
Хотят, чтоб стоял в очередях. Чтоб не знал ничего, кроме водки, бабы, болей в почках, очередей.
А он и не знал ничего, кроме этого.
Вы не имеете права мучить родных неудачами, неидущей работой, разваленной жизнью. Только радовать. Вы должны радовать их успехами, карьерой, блеском и уважением начальства.
И высоким заработком.
Неудачи делают вас невыносимым. Невыносимым делают вас неудачи. Прежде всех не понимают жена, дети, мать.
Вам смотрят в затылок.
Вам смотрят в затылок.
От этого ваши дела усугубляются. Ваши дела усугубляются, вы уже огорчаете всех.
Вы расстраиваете неповинных. Вы расстраиваете неповинных, а ваша голова...
Ваша голова, как любой другой орган, в такой обстановке отказывается работать.
От поисков идей, открытий у вас образуется пришибленный вид.
У вас образуется пришибленный вид, а попытки помочь по хозяйству лишь подчеркивают положение. У вас вырывают ведро.
У вас вырывают ведро и – «Твое место не здесь!»
А где ваше место? А где ваше место? И вы идете на улицу. Вы пытаетесь мужественно смотреть на прохожих. Но у вас срывается взгляд.
У вас срывается взгляд и перекошены брюки. Перекошены брюки, и старая знакомая давно уже вышла замуж – и ни в какое кино, и зачем ей это снова, зачем ей это снова? А старый товарищ, а школьный товарищ бежит. А школьный товарищ, а старый товарищ бежит каждый день, все увеличивая дистанцию от инфаркта, от родных, от новостей и прейскурантов. Он бежит. И говорить с ним... И говорить с ним можно только на бегу под дождем, когда он в трусах, а вы в плаще, и все увидят, как счастье и несчастье бегут рядом. Снова бегут рядом.
А тот... А тот один, кто буйным ветром занесен в Алма-Ату, – тот сидит там и стесняется...
Тот сидит там и стесняется писать. Сюда оттуда. Стесняется. И когда вы не вдруг, а точно и буквально напились, обнаружив в себе, обнаружив слабость характера и неустойчивость позиции, развязка завитала и затряслась маманя. Маманя ночью под подушкой затряслась, рыдает мама, зажимает рот... Страшнее нет. Жена и дети – все скрывают слезы. На вас без слез, на вас без слез вообще нельзя и незачем смотреть.
От вырезок о вреде водки вы напиваетесь страшнее, вернее, снова... и просите вас поддержать жену, чтоб выпить с вами... Жена. Она бледнеет. А вам надо. Вам надо с кем-то. И вот уже не дома, на скамейке в парке какой-то девушке в немытых босоножках снизу ног вы повторяете рассказ с припевом: «Да, она меня не понимает» – и, сосчитав в кармане мелочь: «Я тебя озолочу!..»
И на вокзале в сопливой, гулкой, рваной тишине, меж телогреек и кирзой буфета, роняя капли, пишете в Алма-Ату.
И только когда быстро. И когда жутко быстро... И когда страшно быстро... Когда мгновенно вдруг пришел ответ...
Пришел ответ, где то же, только ярче. Глубже и занятней. Где их с беременной женой, ее ребенком, первым мужем и его женой хозяйка выгнала. Оне...
Оне живут у дворника и ездят на трамвае в кухню. А туалет в горах, и банятся в четверг. Восьмой четверг второго месяца нисана, и, вашу боль поняв, проникшись вашим горем, он просит вас прислать пятерку на расход и челюсть новую для сына, из пластмассы.
Вы чувствуете – вам немного лучше... Вам немного лучше... А вот и лучше быстро, быстро лучше... Ах, ибо.
Ах, ибо ваши неудачи кому-то кажутся мечтой. Домой идите быстро.
Старших и ведущих инженеров...
Старших и ведущих инженеров послали в колхоз перебирать кукурузу. Из кучи початков они выбирали несгнившие, очищали и перебрасывали через себя в направлении города. Перебирать вторую кучу прислали ученых. Они перебирали и перебрасывали через себя. Как только пошла гнить куча номер три, прислали врачей. Группа врачей перебирала и перебрасывала к городу через себя. Последнюю небольшую кучу у самого города перебирали учителя. Так была решена проблема транспортировки, хранения, а также осторожно и тактично намекнули: кончится кукуруза – кончится и интеллигенция.
