– Ладно, – сказал сам себе сэр Исаак, – посмотрим, что будет дальше.
А дальше началось невероятное. Какой-то вихрь втянул его в себя и закружил с такой скоростью, что от сэра Исаака стало одно за другим отваливаться, словно застарелая шелуха, то, что прежде составляло его сущность. Вначале отвалилось детство в родовом имении Манор-Хаус, за детством потянулись и мгновенно исчезли годы учебы в Кембридже, потом – жизнь в Лондоне, показавшемся ему каким-то игрушечным макетом, где по миниатюрным улицам перемещались сразу во множестве направлений сотни, нет, тысячи микроскопических Исааков Ньютонов. Потом и это видение исчезло, и остался только огонь, пляшущий перед глазами, тот самый огонь, в котором он незадолго до смерти сжигал свою многочисленную переписку. А еще этот бешеный вихрь не то рычал, не то выл, не то повизгивал, но разобраться было невозможно, потому что сэр Исаак не слышал эти звуки, а только чувствовал, что они есть. И когда он все-таки попытался вникнуть в их запредельное звучание, его вдруг вышвырнуло за границы безумного вращения. Он оказался в абсолютной пустоте. И стало ясно, что вот сейчас то, что продолжало еще осознавать себя Исааком Ньютоном, исчезнет окончательно и навсегда.
Но… почему-то именно этого и не случилось.
Отступление третье,
которое наконец-то вводит читателя в атмосферу славного города
(4 года до описываемых событий)
Внештатный сотрудник бобруйской газеты «Коммунист» Семен Розенбахен (псевдоним Иван Буйнов) 22 февраля 1950 года опубликовал небольшую заметку под заголовком «Наука, чуждая народу». Вот ее текст:
«Вчера в здании городского театра состоялась конференция, посвященная 95-летию со дня смерти одного из основоположников теории вероятностей Карла Фридриха Гаусса. Со специальным сообщением выступил секретарь горкома по идеологии товарищ Типун. Поблагодарив великого Сталина за заботу об отечественной науке, представитель партийного руководства на наглядном примере доказал, что теория вероятностей, навязанная мировому сообществу западными, с позволения сказать, учеными, легко опровергается при помощи трех наперстков и одного шарика. Ни одному из присутствующих так и не удалось угадать, под каким из наперстков оказывался в очередной раз небольшой шарик, которым умело манипулировал товарищ Типун. Таким образом, со всей очевидностью было показано, что теория, выдвинутая Карлом Фридрихом Гауссом, совершенно бесполезна для широких масс советских трудящихся. Присутствующие выслушали сообщение с большим интересом и неоднократно прерывали оратора аплодисментами, переходящими в овацию».
Часть первая
Тетя Бася и все, все, все…
Глава первая,
в которой рассказывается про улицу Бахаревскую, про тетю Басю и другие достопримечательности города Бобруйска
1
Улица Бахаревская в славном городе Бобруйске начиналась с обветшалой бензоколонки, стоящей на самой окраине, а затем продолжалась еще километра три, неспешно двигаясь мимо покосившихся деревянных домов, которые гордо отгораживались от нее канавой, заросшей травой и загаженной курами. Впрочем, было несколько исключений, делавших эту улицу не похожей на другие ей подобные. Этими исключениями были, во-первых, кондитерская фабрика «Красный Пищевик», которая скрывалась за серым бетонным забором и одаривала окрестности запахом какао, настоянного на лимонных корках, а во-вторых, стоящее через дорогу от нее прядильное производство, называемое в народе «ватной фабрикой».
Из кондитерских цехов предприимчивые бобруйчане тайком выносили твердые как камень слитки черного шоколада, а из цехов «ватной фабрики» воровали нитки и разноцветную пряжу, которую виртуозно обматывали вокруг собственного тела.
В силу этих обстоятельств третьей достопримечательностью Бахаревской улицы был «черный рынок», устроенный инкогнито на задворках дома тети Баси рядом с загоном, внутри которого валялся в грязи и чесал спину о полусгнившие доски упитанный хряк по имени Фомка. На вытоптанном неподалеку от загона пятачке, где соответствующие запахи были дополнены хрюканьем неутомимого Фомки, собственно, и происходило самое главное – а именно торг, в результате которого продукция, пронесенная мимо бдительного ока вахтеров, переходила в руки проверенных покупателей.
Бывшая партизанка тетя Бася слыла известным в городе конспиратором, а потому требовала от стучащих в ее калитку соответствующего пароля. По четным дням надо было произносить слово «Рекс», по нечетным – «Анорексия». Рекс была кличка хмурого пса, сидевшего на цепи возле крыльца ее дома и надсадным лаем сразу выдававшего тех, кто по требованию тети Баси должен был как можно незаметнее прошмыгнуть в калитку. Анорексия же была тощая, вечно голодная такса, которая жалостливо смотрела снизу вверх на таинственных посетителей и молчаливо выпрашивала у них хоть что-нибудь на пропитание для одинокой особы аристократической породы.
Откуда тетя Бася знала таинственное слово «анорексия», означавшее болезненное истощение, было неизвестно. Но поскольку не все ее клиенты могли правильно выговорить этот мудреный пароль, то по нечетным дням у хозяйки теневого рынка оставался час-другой свободного времени, чтобы обсудить со своим соседом, который на пенсии подрабатывал сторожем кинотеатра «Пролетарий», агрессивную политику империалистов по отношению к народам Африки.
2
Кинотеатр «Пролетарий» тоже числился в достопримечательностях Бахаревской улицы. Когда-то, еще до войны, он был перестроен из конюшни заводчика Рабиновича, однако за долгие годы родовая принадлежность кинотеатра не потеряла своих основных признаков. Эта самая принадлежность продолжала присутствовать неистребимым запахом конского помета во время демонстрации документальных и художественных фильмов. Внимательными зрителями было подмечено, что запах этот почему-то особенно усиливался на кадрах кинохроники, где запечатлены были «слуги народа», стоящие на Мавзолее во время всевозможных торжественных дат. Местный НКВД даже собирался завести по этому поводу уголовное дело. Но когда выяснилось, что бывшего коннозаводчика Рабиновича как резидента японской разведки расстреляли еще в 1937 году, дело пришлось прекратить. Правда, на всякий случай решили держать в кинотеатре постоянных сотрудников, бравших на заметку особо чувствительных бобруйчан, которые во время кинохроники брезгливо доставали носовые платки, чтобы отсечь докучливый запах.
Но, пожалуй, главной достопримечательностью Бахаревской улицы была уникальная по своим свойствам лужа, которая, как утверждали особо информированные горожане, образовалась здесь во времена Всемирного Потопа. Лужа обладала удивительной способностью распространять вокруг себя грязь, пахнущую в жаркие дни так, будто достопамятный Ной именно здесь решил очистить Ковчег от всех нечистот, накопленных его беспокойными пассажирами за время многомесячного круиза. Перед запахом, распространяемым этой лужей, напрочь меркли все ароматы кинотеатра «Пролетарий». Попасть после прогулки вокруг нее в бывшую конюшню японского агента Рабиновича было равносильно тому, как после попадания в выгребную яму искупаться в хрустально чистой воде озера Рица. Кстати, голубая чаша этого озера, на берегу которого стояли со сберкнижкой в руках улыбающиеся мужчина и женщина, была изображена на плакате, прикрепленном к торцу аптеки, расположившейся у самой кромки лужи. Плакат в городе любили, и не только потому, что под ним была надпись «Лучшая книжка – сберкнижка», но и потому еще, что он знаменовал собой несбыточную мечту бобруйчан оказаться однажды на месте изображенных художником персонажей. При всем при том большинство горожан считали озеро Рица чем-то совершенно мистическим, как, к примеру, ЦК ВКП(б), о котором все знали, что этот ЦК есть, но никто не мог сказать, что когда-либо находился там или хотя бы видел его поблизости.
