Змей Горыныч сел в двадцати метрах от богатыря, сложил крылья. Теперь он не торопился. Во все стороны выгибались три его шеи, а глаза ощупывали каждый камешек: нет ли здесь какой-либо ловушки? Что ни говорите, а он никогда не видел такого дива дивного: безоружного богатыря — хоть бери его без дыму и пламени.
Это и спасло Никитича.
С диким ревом, который несся из всех трех глоток вместо испепеляющего огня, Змей Горыныч кинулся на богатыря. В последнюю секунду Добрыня упал наземь, но сразу же и вскочил. Над ним промелькнули раскрытые пасти с желтыми лезвиями зубов.
Подобного маневра Змей Горыныч не ожидал. Он ошарашенно вытаращил глаза, оглядываясь вокруг. Мышцы его расслабились. И в это мгновение удар страшной силы обрушился на его правофланговую шею, а вслед за этим хрустнули позвонки средней. А Добрыня, не давая Горынычу опомниться, перепрыгнул через бессильно лежащую на сырой земле среднюю боеголовку и нанес сокрушительный, завершающий удар по левофланговой шее. Рубашка треснула, из нее посыпались камни.
И тут Горыныч начал изрыгать дым и пламя. Но поздно. Добрыня пригоршнями набирал воду из Пучай-реки и быстро погасил последние огнища сопротивления лютого Змея. Потом пощупал свои словно бы окаменевшие мышцы и сказал по-ученому:
— Ты смотри, что делает адреналин!
×××
Однажды он вернулся в шлеме, панцире и длинной, до колен, железной кольчуге, с копьем и мечом на боку. Легкий щит и тяжелый кинжал завершали богатырское снаряжение. Проехал верхом на добром коне через весь Киев, от моста Патона до Куреневки. Представляете, сколько разговоров было. Один газетчик догадался позвонить на киностудию, а там от всадника не отказались, потому что и действительно снимали что-то богатырское. На следующий день в "Вечерке" под рубрикой "На съемках новых фильмов" появилась статья, которая все прояснила. Мол, один из исполнителей главных ролей вживался в исторический образ…
Профессор слушал эту историю с интересом, хотя она была далека от его специальности. Возможно, это и неприятно сознавать, но житье-бытье сумасшедших у всех нас, грешных, вызывает некое болезненное любопытство.
— Вашему Добрыне, — усмехаясь, заметил Профессор, — было бы намного легче, если бы он считал себя Юлием Цезарем. Римскому императору и надо-то всего лишь простыню, заколку да венок на голову. А Добрыне, видите, требуется с полцентнера железяк да еще добрый конь. Еще лучше, если бы он объявил себя Робинзоном Крузо: островков на Днепре достаточно. Кстати, где он взял это железо? Вы спрашивали его?
— Ясное дело.
— И что же?
— Ответил, что его выковали два года тому назад в княжеской кузнице. И что снаряжение это еще почти не ношено и не посечено мечами. Но мы узнали, — правда, совсем недавно, — он был хорошо знаком с экскурсоводом исторического музея, молодым научным сотрудником Василисой Петровной…
— Неужели Кучеренко? — удивился Профессор.
— С нею, — ответил Психолог. — Разве вы ее знаете?
— Василиса Петровна — моя жена.
— Вот как! — Психолог сдерживал волнение. — И давно, если не секрет?
— Разумеется, не секрет, — добродушно ответил Профессор. — Десять месяцев как поженились.
— Вот как! — пробормотал Психолог.
Профессор ощущал растерянность собеседника, но не понимал его. Было такое ощущение, что он вдруг почувствовал притягательное дыхание тайны…
— И что же Добрыня, когда его лишили средневековых игрушек? — спросил он, лишь бы продолжить разговор. — Наверное, устроил буйное представление?
— Совсем нет, — Психолог уже взял себя в руки. — Он и сам понимал, что подобное снаряжение в двадцатом столетии неуместно. Но, по его словам, что ему оставалось делать, когда ничего другого у него не было?
— Логично! — отметил Профессор.
— Когда я впервые познакомился с ним, — продолжал Психолог, — это, к сожалению, произошло только год с небольшим тому назад, — меня поразили его широкие, я бы даже сказал, фундаментальные академические знания жизни и быта Киевской Руси. Особенно привлекали его былины, славная героика богатырей, хотя он и представляет их довольно неожиданно. Фольклорные сюжеты в его изложении приобрели абсолютную реальность. Исцеление Муромца, Илья Муромец и Соловей-Разбойник, бунт Ильи против князя Владимира — вы бы только послушали! Он, например, не видел ничего удивительного и чудесного в неожиданном исцелении Ильи Муромца и категорически отбросил былинную версию о чудодейственном напитке, каким якобы угостили первого богатыря Руси калики перехожие. Уверял, что это была обыкновенная родниковая вода. Просто один из перехожих был очень знающим ведуном и обладал даром гипнотического внушения. С точки зрения современной экспериментальной медицины, разъяснение вполне вероятное.
— Чепуха! — безапелляционно возразил Профессор; в нем проснулся специалист. — Еще одна попытка увидеть в былинах отзвук действительных исторических событий. Это все равно что пояснять библейскую легенду про Иисуса Христа появлением инопланетного космонавта. Былины — поэтическое обобщение народных пожеланий для тех времен, когда была постоянной угроза кочевых набегов. Но Вы меня заинтересовали. Я хотел бы познакомиться с Вашим исключительным подопечным.
— Это невозможно. Год назад Добрыня Никитич снова исчез.
— И вы не могли его задержать?
— Нет.
— Почему?
— Видите ли, из былины "Возвращение Добрыни" он узнал, что этот гуляка и бабник Алеша Попович обхаживает его пассию Маринку. Он вычитал, что Алеша уверяет Маринку, будто Добрыня давно погиб в Диком Поле и теперь даже его белых косточек не собрать, потому что их еще прошлым летом черные вороны растащили. В такой деликатной ситуации богатыря, знаете ли, трудно удержать.
Глаза собеседников встретились.
Профессор подумал, что Психолог такой же ненормальный, как психиатр из анекдота "Ведь Наполеон Бонапарт — это я!". А Психолог вспомнил свою первую встречу с Никитичем. Глаза обоих приобрели одинаковое выражение…
×××
…Дверь раскрылась, и в кабинет Психолога вошел русый человек. Его мускулистые двухметровые телеса были спрятаны под мягкой фланелью пижамной пары. Синие навыкате глаза на выразительном скульптурном лице глядели пытливо. Над четко очерченными, классического рисунка губами вился светлый шелк мягких усов. От всей фигуры богатыря веяло какой-то стихийной былинной силой. Человеку было около сорока. А может, и меньше. Отменное здоровье и тренированное тело зачастую скрадывают возраст. Художник залюбовался бы им и захотел бы изобразить на полотне.
— Меня известили, что Вы хотели со мной поговорить, — приятным баритоном, так идущим к его могучей фигуре, проговорил он.
— Да, если Вы не возражаете, — поднялся ему навстречу Психолог.
— О чем речь! — уважительно произнес великан. — С разумным человеком и беседа разумная.
В это мгновенье Психологу вспомнились поневоле фольклорные характеристики его посетителя:
"на речи разумный",
"с гостями почтительный".
— Будем знакомы, — протянул руку Психолог и отрекомендовался.
Двухметровый красавец ответил осторожным, чтобы случайно не причинить боль, пожатием.
— Добрыня Никитич, — представился он. — А Ваши статьи я читал. Что мне в этих работах понравилось — так это дух поиска, оценки-гипотезы, которые смело очерчивают направление дальнейших творческих исканий. Вы не закрываете ворота науки для новых мыслей.
Психолог сдерживал удивление. Он не был готов к услышанному. Он приготовился к хитрой, утонченной игре в словесные поддавки и совершенно не ожидал такой ненавязчивой, но утешительной для себя оценки своих работ. Психолог чувствовал, что старательно разработанный план беседы сломался. Мысленно он совершенно не к месту сейчас представил, что произошло бы, если" бы эта вот скрытая потенция мускулов неожиданно трансформировалась в кинетическую энергию.
— Успокойтесь, доктор, — угадал его мысли Добрыня Никитич и с шутливыми искорками в глазах добавил: — Как все ненормальные, уверяю Вас, что я абсолютно нормальный человек.
— Не сомневаюсь, — сказал Психолог. — Прошу, садитесь.
Добрыня Никитич поблагодарил и уселся в кресле.
— Курите? — Психолог придвинул к нему пачку "БТ".
— Научился, — не отказался Добрыня.
— Добрыня Никитич, — с хорошо разыгранной искренностью начал Психолог, и на лице богатыря промелькнула едва уловимая усмешка. — Не считаю нужным скрывать ни свое мнение о вас, ни свою цель. Я искренне хочу вам помочь и уверен, что вскоре буду иметь честь называть Вас Вашим настоящим именем.
— Сердечно благодарю за заботу и хлопоты, — немного приподнялся Добрыня. Или действительно Психологу послышалась в его голосе сдержанная ирония, или ему это лишь показалось?
