Крестовская.
Разведка почетна.
Но душа моя лежит к непосредственной работе с контрой. Где все ясно и просто. Я создана для такой работы, считаю. Но товарищ Берштейн имеет другое мнение, он видит во мне, точнее, в моих способностях влиять на людей, зачатки разведчиской работы. Говорит, что я могу вербовать людей и держать их в постоянном страхе и напряжении даже на расстоянии. Говорит, что когда разобьем контру, сделаем целый секретный чекистский институт, где, в числе прочего, будут изучать способы влияния на людей и подавления чужой воли. Приносил мне какие-то книги по магнетизму, про психологию и про чтото восточное. Надо будет прочитать как-нибудь.
Я действительно могу влиять на людей. Еще при царей я немало бесхребетных человечков окрутила как паук мух. Теперь они мои. Я пропустила их через себя, через свое тело, околдовала, покорила, повергла, выжала как лимоны, положила в карман.
Но, слава богу, у нас тут пока еще нет в нашей конторе четкого разделения. И мне удается потешить свое жизнелюбивое тело с контриками и спекулянтами, пострелять в подвалах, а не только корпеть над сводками.
Я часто думаю - а когда мы победим, повыведем явных контриков, чем я буду заниматься для удовольствия души и тела? Хотя, мне кажется, что кроме открытых врагов есть много тайных, скрыто ненавидящих нашу трудящуюся власть. На мой век хватит. Задавим чужих, будем чистить ряды своих, чтобы масса стала однородной как скала. Монолит. Каждого отклоняющегося от рабочего дела выжжем каленым железом. Я выжгу. Вот, например, Капелюхина я бы уже сейчас почистила. Он, по-моему, завидует моей жизненной энергии, потому что сам является наполовину импотентом.
А что плохого, что использую врагов революции для своего полового удовлетворения? Мы им служим, пусть и они нам послужат, хотя бы в качестве сырья для строительства нового мира. Хватит уже жрать нашу рабочую силу.
Мне кажется, Капелюхин тоже меня бы с удовольствием вычистил. Но меня не за что, я всей душой и телом предана красному делу. Кем бы я была без революции? Просто и безыдейно находила бы удовлетворение своим страстям?
А сейчас? Товарищ Бернштейн хочет продвигать меня вверх, к более высоким ступеням руководства. Капелюхин как-то донес ему, что я часто ношу два деревянных отполированных шарика соединенных медной цепочкой во влагалище. Но товарищ Бернштейн вызвал нас обоих, сообщил прямо при мне о капелюхинском доносе на меня и спросил о шарах, правда ли. Я сказала, что правда, что с ними я лучше себя чувствую. На что товарищ Бернштейн сказал Капелюхе, что раз революции это не вредит, пусть носит свои шары.
А Капелюха потом забегал вперед в коридоре и все говорил, что он обязан был предупредить руководство обо всем, что кажется ему подозрительным и губительным для нашего дела, но что как работника и товарища он уважает меня и ценит. Но он предполагал, что эти мои шары, которые я однажды вводила прямо при нем, надеясь шокировать его, что, мол, эти шары являются признаком буржуазного разложения. И он рад, что ошибся.
А товарищ Бернштейн заинтересовался мной, говорил о том, не тесны ли мне рамки моей работы, что я - новая модель свободной коммунистической женщины, которая не стесняется вопросов пола.
Спросил меня про происхождение.
Происхождение у меня то, что надо. Отец чернорабочий, пил и бил мать. Жили мы тогда в городской слободе. Я, кстати, рано начала интересоваться половыми вопросами. Подсматривала, как отец с матерью делают супружеские дела. Я была длинная, голенастая девочка, ловила мальчиков и девочек чуть помладше меня и водила в кусты под речкой, заставляла их снимать одежду и показывать мне свои "игрушки". Я ходила по улицам и зачарованной смотрела на случку собак и быка с коровой, представляя, как красный и блестящий орган животного мог бы входить в меня.
Так прошло несколько лет. Я научилась заниматься рукоблудием. А в один прекрасный день меня изнасиловал пьяный отец. После того случая я начала ходить к студентам. Они, в перерывах между случками, приобщили меня к революции. Я начала потихоньку понимать, кто виноват в моем несчастном положении. Я стала читать книги, самообразовываться. Пошла работать, училась.
Так что, товарищ Бернштейн, с происхождением у нас все в порядке. Не подкачало.
Перебравшись в Москву, я начала посещать там революционные кружки и подбила всех заниматься освобождением тела. В принципе, это было не так уж сложно, но в первое время, конечно, пришлось самой при всех раздеваться и удовлетворять себя свечкой.
А еще до того, я заметила, что длинные и истерические монологи здорово меня возбуждают и, разгорячившись на какой-нибудь пафосной ноте, я порой кончала. Если кто приходил посторонний, он сначала ничего не мог понять. Многие думали, что мне плохо. Однажды офицерик этот, Дима привел своего приятеля, так тот чуть не кинулся меня ловить: думал, падаю в обморок. Симпатичный был молодой человек, благородной внешности. Такие добровольцами на германскую уходили и сейчас против нас воюют. Благородные... С удовольствием бы его сейчас завалила, использовала, истерзала - теперь я могу делать это красиво и с выдумкой.
Вчера заходил Боря, он у нас недавно, похватал меня за передок, но иметь сношения мы не могли, он торопился. Боря - легендарная личность, у нас его уважают. Сам Бернштейн знает его лет семь, еще с довоенных времен.
И когда Боря снова возник на его горизонте, Бернштейн взял его работать к нам. Кстати, Боря тоже считает, что внутренняя работа ЧК по выявлению контры должна быть отделена от разведывательной работы, а последняя может быть даже отдана какому-то другому учреждению. А то валим в кучу.
Бернштейн обещает наградить меня за Лизуна, хороший агент. А я, когда вспоминаю его толстую, трясущуюся рожу, внутренне смеюсь. Я ведь ради развлечения взяла над ним власть, сделала его моим карманным человеком, а зато как теперь пригождается! И раньше пригождался. Эх, если бы еще гонцы, что ходят за линию фронта не гибли бы на передовой. Это совсем не нужно. Если бы нам быструю связь, типа телеграфной! Бернштейн говорит, что на военном флоте, на кораблях есть такая связь без проводов. Ну, ничего, все у нас будет.
Вчера я позвала к себе в кабинет Капелюху и Сидорова и мы устроили небольшое половое дело. Капелюхина заставила зубами вытаскивать из меня шары за медную цепочку. Я для разнообразия ушла в пассивную роль, и они отделывали меня как хотели.
Я пришла к себе на квартиру вымотанная вусмерть. Может быть, мне действительно надо подлечиться? А то сил мало, а работать приходится много. В городе действует белое подполье, мне кажется. Надо будет напомнить Бернштейну взять заложников побольше - попов всяких и так далее. На всякий случай. Если будет теракт какой-нибудь или саботаж, безжалостно расстрелять всех заложников и набрать новых.
Мысли путаются. Устаю. Иногда кажется, что меня как сухую ветку несет ураган. Наверное, это от осени. Не люблю это время года. Осенью у меня всегда упадок сил. Дрянное, дрянное время. Осенью погибла моя бабка-колдунья.
... Сегодня ночью мне почему-то приснился тот мальчик, которого приводил на сходку Димка. Я тогда на нем славно попрыгала. Еще пара встреч, и он был бы мой, я бы его согнула, смяла, я чувствовала это тогда. Он был слаб и мягок, этот эмоциональный интеллигентишка. Ему никогда не справиться со мной, не уйти бы от меня, не обхитрить, если война не закалила его. Ели он вообще жив еще. Во сне он был в погонах штабс-капитана и кричал мне: "Ведьма! Я тебя проткну осиновым колом!"
Тут одна цыганка из местных обещала мне проколоть половые губы и соски, чтобы вдеть туда золотые сережки в виде колечек. Соглашусь. Я видела такие в Москве. К нам на сходку однажды пришла какая-то немецкая баронесса. Кто же это ее привел?.. Так меня поразило, что у нее в сосках и между ног были продеты золотые колечки. Это было очень красиво. Наши возбудились страшно, и весь вечер и полночи все скакали вокруг баронессы, забыв про наших девушек. А она - Гертруда, кажется, ее звали, - периодически поддергивала себя за колечки на груди, вытягивая соски. Это был ее способ возбуждения. Я уже тогда знала: когда-нибудь и я захочу того же - с болью оттягивать себе соски, получая острейшее наслаждение.
По-моему, боль и половое удовлетворение очень тесно связаны. Только боль должна быть терпимой, как острая приправа к блюду. Именно как приправа. Чистую же приправу есть невозможно, лишь вместе с блюдом. Но это моя боль. Чужая же боль может быть беспредельной и только возбуждает мои инстинкты.
Ковалев.
- Эту крысу необходимо раздавить, - неожиданно сказал Ковалев.
Поручик посмотрел на него с недоумением.
- Крестовскую, - пояснил штабс-капитан.
- В каком смысле?
- В прямом. Через Борового подкинем информацию, что Крестовская перевербована нашей разведкой. И еще кое-что подкинем.
- Что?
