Казалось бы, граждане, проявившие такую активность в поимке Паниковского, не замедлят уличить преступника своими показаниями. На самом же деле при слове "свидетели" все правдолюбцы поскучнели, глупо засуетились и стали пятиться. В толпе образовались промоины и воронки. Она разваливалась на глазах.
-- Где же свидетели? -- повторил Остап. Началась паника. Работая локтями, свидетели выбирались прочь, и в минуту улица приняла свой обычный вид. Автомобили сорвались с места, окна амбулатории захлопнулись, собаки принялись внимательно осматривать основания тротуарных тумб, и в городском саду с нарзанным визгом снова поднялась струя фонтана.
Убедившись, что улица очищена и что Паниковскому уже не грозит опасность, великий комбинатор ворчливо сказал:
-- Бездарный старик! Неталантливый сумасшедший! Еще один великий слепой выискался -- Паниковский! Гомер, Мильтон и Паниковский! Теплая компания! А Балаганов? Тоже-матрос с разбитого корабля. Паниковского бьют, Паниковского бьют! А сам... Идемте в городской сад. Я вам устрою сцену у фонтана.
У фонтана Балаганов сразу же переложил всю вину на Паниковского. Оскандалившийся слепой указывал на свои расшатавшиеся за годы лихолетья нервы и кстати заявил, что во всем виноват Балаганов-личность, как известно, жалкая и ничтожная. Братья тут же принялись отпихивать друг друга ладонями. Уже послышались однообразные возгласы: "А ты кто такой? ", уже вырвалась из очей Паниковского крупная слеза, предвестница генеральной драки, когда великий комбинатор, сказав "брек", развел противников, как судья на ринге.
-- Боксировать будете по выходным дням, -- промолвил он. Прелестная пара: Балаганов в весе петуха, Паниковский в весе курицы! Однако, господа чемпионы, работники из вас-как из собачьего хвоста сито. Это кончится плохо. Я вас уволю, тем более что ничего социально ценного вы собою не представляете.
Паниковский и Балаганов, позабыв о ссоре, принялись божиться и уверять, что сегодня же к вечеру во что бы то ни стало обыщут Корейко. Бендер только усмехался.
-- Вот увидите, - хорохорился Балаганов. - Нападение на улице. Под покровом ночной темноты. Верно, Михаил Самуэлевич?
-- Честное, благородное слово, -- поддержал Паниковский. Мы с Шурой... не беспокойтесь! Вы имеете дело с Паниковским.
-- Это меня и печалит, -- сказал Бендер, -- хотя, пожалуйста... Как вы говорите? Под покровом ночной темноты? Устраивайтесь под покровом. Мысль, конечно, жиденькая. Да и оформление тоже, вероятно, будет убогое.
После нескольких часов уличного дежурства объявились, наконец, все необходимые данные: покров ночной темноты и сам пациент, вышедший с девушкой из дома, где жил старый ребусник. Девушка не укладывалась в план. Пока что пришлось последовать за гуляющими, которые направились к морю.
Горящий обломок луны низко висел над остывающим берегом. На скалах сидели черные базальтовые, навек обнявшиеся парочки. Море шушукалось о любви до гроба, о счастье без возврата, о муках сердца и тому подобных неактуальных мелочах. Звезда говорила со звездой по азбуке Морзе, зажигаясь и потухая. Световой туннель прожектора соединял берега залива. Когда он исчез, на его месте долго еще держался черный столб.
-- Я устал, -- хныкал Паниковский, тащась по обрывам за Александром Ивановичем и его дамой. - Я старый. Мне трудно.
Он спотыкался о сусликовые норки и падал, хватаясь руками за сухие коровьи блины. Ему хотелось на постоялый двор, к домовитому Козлевичу, с которым так приятно попить чаю и покалякать о всякой всячине.
И в тот момент, когда Паниковский твердо уже решил идти домой, предложив Балаганову довершить начатое дело одному, впереди сказали:
-- Как тепло! Вы не купаетесь ночью, Александр Иванович? Ну, тогда подождите здесь. Я только окунусь -- и назад.
Послышался шум сыплющихся с обрыва камешков, белое платье исчезло, и Корейко остался один.
-- Скорей! - шепнул Балаганов, дергая Паниковского за руку. - Значит, я захожу с левой стороны, а вы-справа. Только живее!
-- Я-слева, - трусливо сказал нарушитель конвенции.
-- Хорошо, хорошо, вы - слева. Я толкаю его в левый бок, нет, в правый, а вы жмете слева.
-- Почему слева?
-- Вот еще! Ну, справа. Он говорит: "Хулиган", а вы отвечаете: "Кто хулиган? "
-- Нет, вы первый отвечаете.
-- Хорошо. Все Бендеру скажу. Пошли, пошли. Значит, вы слева...
И доблестные сыны лейтенанта, отчаянно труся, приблизились к Александру Ивановичу.
План был нарушена самом же начале. Вместо того чтобы, согласно диспозиции, зайти с правой стороны и толкнуть миллионера в правый бок, Балаганов потоптался на месте и неожиданно сказал:
-- Позвольте прикурить.
-- Я не курю, -- холодно ответил Корейко.
-- Так, - глупо молвил Шура, озираясь на Паниковского. - А который час, вы не знаете?
-- Часов двенадцать.
-- Двенадцать, - повторил Балаганов. - Гм... Понятия не имел.
-- Теплый вечер, - заискивающе сказал Паниковский.
Наступила пауза, во время которой неистовствовали сверчки. Луна побелела, и при ее свете можно было заметить хорошо развитые плечи Александра Ивановича. Паниковский не выдержал напряжения, зашел за спину Корейко и визгливо крикнул:
-- Руки вверх!
-- Что? -- удивленно спросил Корейко.
-- Руки вверх, -- повторил Паниковский упавшим голосом.
Тотчас же он получил короткий, очень болезненный удар в плечо и упал на землю. Когда он поднялся, Корейко уже сцепился с Балагановым. Оба тяжело дышали, словно перетаскивали рояль. Снизу донесся русалочный смех и плеск.
-- Что же вы меня бьете? -- надрывался Балаганов. -- Я же только спросил, который час!..
-- Я тебе покажу, который час! -- шипел Корейко, вкладывавший в свои удары вековую ненависть богача к грабителю.
Паниковский на четвереньках подобрался к месту побоища и сзади запустил обе руки в карманы геркулесовца. Корейко лягнул его ногой, но было уже поздно. Железная коробочка от папирос "Кавказ" перекочевала из левого кармана в руки Паниковского. Из другого кармана посыпались на землю бумажонки и членские книжечки.
-- Бежим! - крикнул Паниковский откуда-то из темноты.
Последний удар Балаганов получил в спину. Через несколько минут помятый и взволнованный Александр Иванович увидел высоко над собою две лунные, голубые фигуры. Они бежали по гребню горы, направляясь в город.
Свежая, пахнущая йодом Зося застала Александра Ивановича за странным занятием. Он стоял на коленях и, зажигая спички срывающимися пальцами, подбирал с травы бумажонки. Но, прежде чем Зося успела спросить, в чем дело, он уже нашел квитанцию на чемоданишко, покоящийся в камере хранения ручного багажа, между камышовой корзинкой с черешнями и байковым портпледом.
-- Случайно выронил, - сказал он, напряженно улыбаясь и бережно пряча квитанцию.
О папиросной коробке "Кавказ" с десятью тысячами, которые он не успел переложить в чемодан, вспомнилось eмy только при входе в город.
Покуда шла титаническая борьба на морском берегу, Остап Бендер решил, что пребывание в гостинице на виду у всего города выпирает из рамок затеянного дела и придает ему ненужную официальность. Прочтя в черноморской вечорке объявление: "Сд. пр. ком. в. уд. в. н. м. од. ин. ход. ", и мигом сообразив, что объявление это означает -- "Сдается прекрасная комната со всеми удобствами и видом на море одинокому интеллигентном"у холостяку", Остап подумал: "Сейчас я, кажется, холост. Еще недавно старгородский загс прислал мне извещение о том, что брак мой с гражданкой Грицацуевой расторгнут по заявлению с ее стороны и что мне присваивается добрачная фамилия О. Бендер. Что ж, придется вести добрачную жизнь. Я холост, одинок и интеллигентен. Комната безусловно остается за мной".
И, натянув прохладные белые брюки, великий комбинатор отправился по указанному в объявлении адресу.
ГЛАВА XIII. ВАСИСУАЛИЙ ЛОХАНКИН И ЕГО РОЛЬ В РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Ровно в шестнадцать часов сорок минут Васисуалий Лоханкин объявил голодовку.
Он лежал на клеенчатом диване, отвернувшись от всего мира, лицом к выпуклой диванной спинке. Лежал он в подтяжках и зеленых носках, которые в Черноморске называют также карпетками.
Поголодав минут двадцать в таком положении, Лоханкин застонал, перевернулся на другой бок и посмотрел на жену. При этом зеленые карпетки описали в воздухе небольшую дугу. Жена бросала в крашеный дорожный мешок свое добро: фигурные флаконы, резиновый валик для массажа, два платья с хвостами и одно старое без хвоста, фетровый кивер со стеклянным полумесяцем, медные патроны с губной помадой и трикотажные рейтузы.
-- -- Варвара! - сказал Лоханкин в нос. Жена молчала, громко дыша.
-- Варвара! - повторил он. -- Неужели ты в самом деле уходишь от меня к Птибурдукову?
-- Да, -- ответила жена. -- Я ухожу. Так надо.
-- Но почему же, почему? -- сказал Лоханкин с коровьей страстностью.
Его и без того крупные ноздри горестно раздулись. Задрожала фараонская бородка.
