– Перевернул бы банку, и все дела, олух!
Мы уже у входа в больницу остановились, я все еще с банкой бился, а он на это дело глядел да насвистывал сквозь зубы, зараза. Потом пригрозил, что возьмет с меня за простой. У меня вся рука аж синяя, а ему по фигу! Посвистел еще часок и говорит:
– А сдачи с пятерки у меня все равно нет.
Я чуть не разревелся, пока руку вытаскивал из банки. Казалось, что мама меня зовет; честное слово, голос ее слышал. Достал все-таки эти несчастные пять фунтов, сунул таксисту и рванул из машины в больницу. На первом этаже лифт нашел, запрыгнул и нажал кнопку “Родильное”.
Ой, мамочки! Как будто на другую планету попал или в Хьюстонский космический центр.
Тетка в белом халате спросила, откуда я взялся и кто я такой.
– Адриан Моул.
– В родильное отделение пускают только по пропускам. У тебя пропуск есть?
– Да.
Зачем я это ляпнул? Зачем? Зачем?!
– Палата номер 13. Она что-то упрямится.
– Ага, она у нас упрямая.
Я пошел по коридору в ту сторону, куда тетка показала. Повсюду двери хлопают, а за ними одни женщины, и все к каким-то жутким штуковинам пришпилены. Вопли и стоны вокруг, дико страшно. Наконец нашел палату, на двери которой табличка с цифрой 13. Заглянул внутрь. Мама лежала на специальной кровати и читала “Воспоминания охотника на лис” Зигфрида Сассуна ( 29).
Кажется, обрадовалась, увидев меня. Сразу спросила:
– Адриан, зачем приперся в больницу с банкой для спагетти?
Я хотел рассказать про банку, но не успел, потому что мама вдруг скривилась и запела “Ночью всегда труднее”.
Попела немножко, замолчала и снова стала нормальной. Даже засмеялась, когда услышала историю про банку и паскудного таксиста. Потом пришла черная сестра, очень добрая, и спросила у мамы:
– Ну, как тут дела? Все в порядке, зайчик?
– Да, – отвечает мама. – А это Адриан.
Сестра велела мне надеть маску с халатом и сесть в уголке.
– Скоро тут такое начнется, дружок!
Полчаса прошло или около того. Мама почти не разговаривала, зато песни пела не умолкая и руку мне стискивала. Потом черная сестра снова пришла, сказала, что мне пора уходить. Я вскочил и хотел из палаты двинуть, но не смог свою руку из маминой выдернуть. Тогда сестра велела мне даром не сидеть, а считать схватки. А откуда мне знать, что такое схватки? Дождался, чтобы сестра ушла, и спросил у мамы. Она зубами заскрипела, но ответила:
– Это когда очень-очень больно.
– А почему тебе укол не сделали?
– Терпеть не могу, когда у меня за спиной копошатся.
Потом она уже не могла поддерживать разговор, потому что очень-очень больно было каждую минуту. Мама совсем умом тронулась; врачей набежала куча, все стали на нее орать, чтобы тужилась. Я сидел у самой стенки, рядом с маминой головой, и старался не смотреть туда, где врачи и сестры всякими блестящими штуковинами клацали. Мама без остановки пыхтела и дышала громко-громко, как на Рождество, когда шарики надувает. А все вокруг вопили во все горло:
– Тужьтесь, миссис Моул, тужьтесь!
Мама и тужилась, пока у нее глаза на лоб не полезли.
А вокруг еще громче вопят:
– Еще! Еще! Сильнее!
У мамы опять крыша поехала, и тогда доктор заорал:
– Головка показалась!
Я как рвану со стула к двери! А мама как закричит:
– Адриан! Где Адриан?! Не хочу без Адриана!
Я тоже не хотел бросать ее одну с кучей незнакомых людей, поэтому обещал остаться.
Следующие три минуты я смотрел только на мамину родинку на щеке; глаз не отрывал, пока не услышал голос медсестры-негритянки:
– Головка выходит. Нужно тужиться!
В 17.19 маме совсем паршиво стало. А еще через минуту все врачи и сестры вздохнули хором, я голову поднял и увидел что-то такое тощее, красное и все в какой-то белой гадости.
– Прелестная девочка, миссис Моул, – сказал один врач с таким довольным видом, будто сам эту девочку сделал.
– Как она, доктор? – прошелестела мама.
– Ноги-руки все на месте. Пальцы тоже.
Младенец заплакал как-то очень обиженно и злобно, и его положили на опавший мамин живот. А мама на него уставилась, будто это сокровище какое. Я ее поздравил, а она сказала:
– Познакомься с сестричкой, Адриан.
Врач вытаращился на мою маску и халат:
– Вы разве не отец ребенка, мистер Моул?
– Нет, я брат ребенка, мистер Моул-младший.
– Безобразие! Это против всех больничных правил! А вдруг ты притащил сюда целый букет детских инфекций? За дверь немедленно!
Ну я и смылся в коридор. А все остальные столпились вокруг кровати в ожидании какой-то штуковины под названием “плацента”. В коридоре я угодил в мужское общество. Там было полно нервных мужиков, которые смолили по-черному и трепались об автомобилях.
(Ладно, писать продолжу потом, подремлю немного в кресле.)
В 18.15 позвонил Пандоре, сообщил грандиозную новость. Пандора завизжала во весь голос. Потом позвонил бабушке. Та зарыдала во весь голос.
Берт и Квини, которым я после бабули звякнул, грозились сию же минуту к маме рвануть. Еле отговорил, прямо взмок у автомата. После этого звонка у меня монеты кончились. Заглянул к маме с сестрой и домой двинул. Обошел весь первый этаж, поднялся на второй, походил по своей комнате и спальне предков. Представлял себе, как буду жить с девчонкой.
Все свое бьющееся имущество на всякий пожарный запихнул на верхнюю полку стеллажа, после чего завалился спать. Времени всего полвосьмого было, но я почему-то устал дико. В 20.15 проснулся от телефонного звонка. Отец что-то там булькал про девочку, которой у него еще не было. Выспрашивал, какая она. Я честно сказал, что дочка вся в него. Наполовину лысая и жутко злобная.
12 ноября, пятница
Русские выбрали себе нового лидера по фамилии Андропов. Я прославился по всей школе. Кто-то сболтнул, будто я сам принималроды. Столовская тетка, которая чипсы раздает, расщедрилась на громадную добавку. После уроков проведал женскую половину (вернее, теперь женские две трети) своей семьи.
Сегодня ужинал у Пандоры. За столом в подробностях описал процесс деторождения, ничего не упустил. Мистер Брейтуэйт не дослушал. Посреди моего рассказа вдруг вскочил и удрал к себе в кабинет.
13 ноября, суббота
Ближе к вечеру ходили с Пандорой в больницу. Еле пробились через толпу посетителей, которые мамину кровать окружили. Вот это да! Упрямая-то мама упрямая, а сколько народу набежало ее проведать! Мою сестру из рук в руки передавали, точно какую-нибудь ценную улику в зале суда. Все языками цокали и твердили как попугаи: “какая прелесть, какая прелесть”. Женщины как начали сюсюкать – хоть уши затыкай:
– Ах-ах-ах, наглядеться невозможно, прямо сердце тает!
И мужики туда же:
– Пальчики такие маленькие и уже с ноготками.
Потом заявились Берт с Квини, так что остальным пришлось потесниться, чтобы место для инвалидного кресла Берта освободить. Квини уселась на кровать и придавила маме ноги; шум поднялся дикий. Медсестрам весь этот балаган, наверное, здорово надоел, потому что они вдруг сделались жутко неприступными. Самая главная заявила, что вообще-то в палату только по двое пускают. А тут как раз бабушка с папой пришли, и мы все радостно смотались.
14 ноября, воскресенье
Поминальное воскресенье.
Мама позвонила из больницы, сказала, что завтра в 10.30 утра возвращается домой, и велела проверить отопление. Я спросил, заказать ли такси, но она ответила:
– Нет, твой отец любезно предложил нас привезти.
Нас! Я больше не единственный ребенок!
Смотрел, как в Вестминстере детей осыпают маками. Глаза заслезились: наверное, грипп подхватил.
