В понедельник утром, в Марло, мы встали довольно рано и отправились выкупаться до завтрака. На обратном пути Монморанси вел себя как форменный осел. Единственный предмет, по поводу которого мы с Монморанси коренным образом расходимся во взглядах, – это кошки. Я обожаю кошек – Монморанси терпеть их не может.
Стоит мне повстречать кошку, как я сажусь на корточки и начинаю почесывать ей шейку, приговаривая: «Бедная киска». А кошка, в свою очередь, выгибает спину, ставит хвост трубой (причем он становится твердым, как железо) и трется носом о мои брюки, и кругом царит мир и благоволение. Стоит Монморанси встретиться с кошкой, как об этом тотчас узнает вся улица и уж тут пускается в ход такое количество бранных выражений, какого обыкновенному порядочному человеку при разумной экономии хватило бы на всю жизнь!
Я не осуждаю собак (как правило, я довольствуюсь несколькими пинками или запускаю в них камнем), так как считаю, что этот порок заложен в самой собачьей природе. Фокстерьеры подвержены первородному греху раза в четыре больше, чем прочие собаки, и от нас, христиан, требуется много лет терпеливых стараний, чтобы добиться сколько-нибудь заметных улучшений в сварливом характере фокстерьера.
Вспоминаю один случай в вестибюле хэймаркетского универсального магазина, где множество собак поджидало своих хозяев, ушедших за покупками. Там были мастиф, два колли и сенбернар, несколько ищеек и ньюфаундлендов, гончая, французский пудель (совершенно облезлый, но с кудлатой головой), бульдог, несколько болонок величиной с крысу и две дворняжки из Йоркшира.
Они сидели терпеливо, благонравно и задумчиво. Мир и благопристойность царили в вестибюле, создавая атмосферу удивительного покоя, покорности и тихой грусти.
Но вот вошла прелестнейшая молодая леди, ведя на цепочке кроткого с виду фокстерьерчика; она оставила его между бульдогом и пуделем. Песик уселся и с минуту осматривался. Затем он уставился в потолок и задумался, – судя по его глазам, о своей мамаше. Затем он зевнул. Затем он оглядел других собак, молчаливых, важных и полных достоинства.
Он посмотрел на бульдога, безмятежно спавшего справа. Он посмотрел на пуделя, чинно и надменно сидевшего слева. Затем, без всяких прелиминариев[4], без намека на какой-нибудь повод, он цапнул пуделя за ближайшую переднюю лапу, и отчаянный визг огласил спокойно дремавший вестибюль.
Найдя результат первого эксперимента вполне удовлетворительным, фоксик решил пойти еще дальше и задать жару остальным. Он перескочил через пуделя и бешено атаковал колли, который проснулся, разозлился и немедленно вступил в шумную перебранку с пуделем. Тогда фоксик вернулся на свое место, схватил бульдога за ухо и попытался начисто оторвать его, а бульдог, животное на редкость беспристрастное, обрушился на всех, до кого только мог добраться, – он не пощадил и швейцара, предоставив тем самым симпатичному фокстерьерчику полную возможность беспрепятственно насладиться поединком со столь же воинственно настроенной дворняжкой.
Людям, которые хоть сколько-нибудь разбираются в собачьем характере, нет нужды объяснять, что к этому времени все остальные собаки открыли военные действия с таким жаром, будто их жизни и домашним очагам грозила смертельная опасность. Большие собаки дрались между собой; маленькие собачки тоже дрались друг с другом, а в свободные минуты кусали больших собак за лапы.
Шум стоял ужасный, и вестибюль превратился в кромешный ад. Вокруг здания собралась толпа, и все спрашивали, не происходит ли тут собрание налогоплательщиков, а если нет, то кого убивают и за что? Чтобы растащить собак, были пущены в ход палки и веревки, а кто-то даже послал за полицией.
В самый разгар свалки вернулась прелестная молодая леди и схватила на руки своего прелестного песика (он вывел дворнягу из строя по крайней мере на месяц, и вид у него был теперь кроткий, как у новорожденного ягненка); она целовала его и спрашивала, жив ли он и что сделали с ним эти страшные, огромные, грубые псы, а он уютно устроился у нее на груди, и взгляд его, казалось, говорил: «Ах, какое счастье, что ты пришла и избавила меня от этого позорного зрелища!»
А леди сказала, что это возмутительно – оставлять в вестибюле магазина подобных чудовищ вместе с собаками порядочных людей – и что она кое на кого подаст в суд.
Таков характер фокстерьеров; поэтому я не осуждаю Монморанси за его привычку ссориться с кошками. Впрочем, в это утро он и сам пожалел, что дал волю своим страстям.
Мы, как я уже говорил, возвращались после купания, и на полпути, когда мы шли по Хай-стрит, какая-то кошка выскочила из ворот и собралась перебежать нам дорогу. Монморанси издал радостный вопль – вопль, какой издает старый вояка, когда ему в руки попадается враг; вопль, какой издал, вероятно, Кромвель, когда шотландцы начали спускаться с холма, – и помчался за добычей.
Его жертвой был старый черный котище. Я в жизни не встречал кота такой устрашающей величины. К тому же, он выглядел отъявленным головорезом. У него не хватало одного уха, половины хвоста и изрядного куска носа. Это был громадный и явно очень сильный зверь. Он являл собой воплощение наглости и самодовольства.
Монморанси погнался за беднягой со скоростью двадцати миль в час, но кот даже не ускорил шага, – он, видимо, не подозревал, что его жизнь в опасности. Он безмятежно трусил по дороге до тех пор, пока его будущий убийца не оказался на расстоянии какого-нибудь ярда; тут кот круто повернулся, уселся с любезным видом посреди улицы и кротко посмотрел на Монморанси, как бы спрашивая: «Ну-с, что вам угодно?»
Монморанси не робкого десятка, но во взгляде этого кота было нечто, от чего дрогнуло бы сердце самого мужественного пса. Монморанси застыл на месте и воззрился на врага.
Оба молчали, но было совершенно ясно, что между ними происходит следующий диалог:
Кот. Чем могу служить?
Монморанси. Ничем, ничем, покорно благодарю!
Кот. Если вам что-нибудь нужно, не стесняйтесь, прошу вас!
Монморанси (отступая по Хай-стрит). Ах, нет, что вы!.. Вовсе нет… Не беспокойтесь… Я… я… кажется, ошибся… Мне показалось, что мы знакомы… Извините, что потревожил вас…
Кот. Что вы, я очень рад. Вам в самом деле ничего не нужно?
Монморанси (по-прежнему отступая). Нет, нет, благодарю вас… вовсе нет… Вы очень любезны. До свиданья!
Кот. До свиданья!
После этого кот поднялся и продолжал свой путь, а Монморанси, жалобно поджав то, что он именовал своим хвостом, поплелся назад к нам и занял скромную позицию в арьергарде.
С тех пор стоит только сказать: «Кошки!» – как Монморанси на глазах съеживается и умоляюще смотрит, словно говоря: «Пожалуйста, не надо!»
После завтрака мы отправились на рынок и закупили трехдневный запас провианта. Джордж объявил, что нам следует приналечь на овощи, – недостаток овощей может отразиться на нашем здоровье. Он добавил, что овощи легко варить и что он может взять эту обязанность на себя; итак, мы купили десять фунтов картофеля, бушель гороха и несколько кочанов капусты. В гостинице мы достали мясной пудинг, два пирога с крыжовником и баранью ногу, а фрукты, и кексы, и хлеб, и масло, и варенье, и бекон, и яйца, и все прочее приобрели в разных концах города.
Наше отбытие из Марло я считаю одним из величайших наших триумфов. Оно было внушительно, исполнено достоинства и вместе с тем скромно. В каждой лавке мы требовали, чтобы покупки не задерживали, а отправляли тут же, вместе с нами. Никаких этих: «Да, сэр, я отправлю их сию минуту; мальчик принесет их вам раньше, чем вы вернетесь, сэр», – а потом сиди дурак дураком на пристани и дважды возвращайся в лавки и скандаль там с лавочниками! Нет, мы ждали, пока корзину упакуют, и прихватывали мальчика с собой.
Мы обошли великое множество лавок, неуклонно проводя в жизнь этот принцип; в результате к концу нашей экспедиции мы стали обладателями богатейшей коллекции мальчиков с корзинами. Наше заключительное шествие к реке, по самой середине Хай-стрит, превратилось в величественное зрелище, которого Марло долго не забудет.
Порядок процессии был таков:
Монморанси, с тростью в зубах.
Две дворняги подозрительного вида, приятели Монморанси.
Джордж, с трубкой в зубах, нагруженный нашими пальто и пледами.
Гаррис, с набитым чемоданом в одной руке и бутылкой лимонного сока в другой, пытающийся тем не менее придать своей походке некоторое изящество.
Мальчик от зеленщика и мальчик от булочника, с корзинами.
Рассыльный из гостиницы, с пакетом.
Мальчик от кондитера, с корзиной.
Мальчик от бакалейщика, с корзиной.
Лохматый пес.
Мальчик из молочной, с корзиной.
Носильщик, с саквояжем.
