Взялись наши матери за лодку и вместе с дедом перетащили ее к озеру...
Двое суток сидели мы в Ясеневом, в балке... А потом вечером пошли домой.
Мать очень плакала, а отец поучал, как из дому удирать в путешествие...
Фантазия, помнится, зародилась у меня в голове, а отец выбивал ее совсем из другого места. Вожжами...
Панько и Омелько тоже садились на скамейку потихоньку, осторожненько и при этом морщились-морщились.
Через неделю наведался из хутора Сашко Кендюх.
-- Ну как? -- спросили мы его.
-- Два кнута на мне отец изломал! Очень сердился! -- рассказал Сашко.
-- А бабушкины деньги? Шесть рублей?
Панько отдал деньги Сашку, еще когда мы в Ясеновом сидели.
-- Подбросил бабушке там, где она кошелек прячет. Бабушка думает, что она вытряхнула его, когда в субботу деньги на свечку брала...
Так закончилось наше путешествие в Африку за львами и в Америку, где мы собирались посмотреть, как сдирают индейцы скальпы с бледнолицых.
Давным-давно это было...
Было это чуть ли не в то лето, когда короновался на царство последний российский император и когда староста гонял всех в церковь, чтобы вымаливали "многая лета" царю.
Не очень горячо, видать, молились тогда за царя и императора, ибо лета ему вышли не такие уж долгие, а главное -- последние для него и для всей его династии.
1926 ______________________________________________________________________
Дед Матвей
Во-о-он там, у пшеничных копен, дед Матвей гусей пасет...
-- Здоровы были, дед Матвей!
-- Здравствуйте!
-- Как живете?
-- Ничего себе!
Только дед Матвей "ничего себе" не скажет, а говорит дед Матвей о том, как живет он, по-своему...
Очень уж "круто" говорит дед Матвей... Вообще дед Матвей говорит чрезвычайно "кудряво", и после каждого выражения, после любого слова дед Матвей "загибает" и "загибает" так, как никто вокруг "загнуть" не способен...
Великий дед в этом деле архитектор: у него столько этажей, с такими карнизами, с такими узорами, что не разговор у деда Матвея, а кружево, "богом", "душой", "Христом-богом" и "матерью" вышитое...
Еще с детства как начал панов честить, так до сих пор...
Пусть и панов давно нет, но не отвыкать же деду Матвею в 73 года!..
-- Вот как вышвырнул меня батько под плетень еще вот таким, я встал да как пошел, как пошел!.. А было мне тогда... Был, как говорят, не подросток, не парубок... И такого я на своем веку насмотрелся и наслушался... И ничего, не свалили. Живой. И жить буду еще, так как наша теперь взяла... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дедова теперь взяла...
Стоит дед Матвей среди поля, а справа у него Псел, а перед ним луг... И луг, и поле, и Псел, и все вокруг теперь "наша взяла".
Стоит дед Матвей, на дрючок опирается... Невысокий дед Матвей, в белой жилетке, в белых полотняных штанах, в черном картузе, на брови надвинутом, и смотрит дед Матвей на все четыре стороны своими уже незоркими глазами... И ноги у деда Матвея уже немножко колесом, и хлопают деда Матвея по икрам короткие голенища. Дед Матвей в сапогах, так как:
-- Э! Колется! Стерня колется!
А сколько эти подслеповатые дедовы глаза поперевидели за 73 года, сколько эти дедовы немножко колесом ноги повыходили, сколько эти дедовы потрескавшиеся руки перетаскали, а сколько эта спина у деда Матвея повынесла!..
Может быть, поэтому очи его теперь слезой омываются, так как:
-- Не вижу уже теперь, трясця его матери, как когда-то видел! Левое слезой берется и закисает!.. Говорят, розовым цветом промывать. Промывал -- не берет... Мне бы вот крашанку [1], я бы в пять секунд вылечился... Из крашанки такое лекарство знаю, что намажу -- и все... И прошло...
Может быть, поэтому и ноги у деда Матвея немножечко колесом, так как:
-- Не побегу уже теперь, как когда-то бегал. Гусыню" бывает, -издохла бы она, -- не догоню!.. Вот так...
И руки уже у деда Матвея не так косу тащат, и спина у деда Матвея уже не так ловко сгибается и выпрямляется...
Только дух у деда Матвея, как и прежде:
-- Да не покорюсь, ей-богу, не покорюсь... А как увижу неправду, смотри мне, для неправды у меня вот этот дрючок выстроган... Так и порешу!.. Враз!..
* * *
И поработал же я, если бы ты знал. Ей же богу, не меньше чем вон ту гору труда вытрудил... Как пошел это из-под плетня на Таврию, к пану овец пасти... Хвайн -- пан назывался...
-- Какой Хвайн, дед Матвей? Может, Фальц-Фейн?
-- Ну да, Одивард Иванович... Два их было: один Одивард Иванович, а второй Илья Иванович... Полей у них, полей да степей!.. Станешь -не видать тебе ни конца ни края... Скота того, скота, а овец -тьма-тьмущая!.. Четыре года по тем степям гонял... Потом на Черноморье подался... К казакам... Косарем там был...
Даст, бывало, хозяин стакан горилки:
-- Катай, Матвей!
Да возьмешь косу -- как пойдешь, как пойдешь вдоль, а хозяин стоит и только рукой махнет, где поворачивать... Тогда вольные степи были -сколько кто закосил, то и твое... Только никто за мной угнаться не мог... Сколько же я этой травы степной положил! И все вот этими руками... Да и домой вернулся... Тридцать три года в экономии у пана Корецкого протолкался...
-- Тридцать три года?
-- Тридцать три года, как одну копейку... И на отработку и на срок... И зимой и летом... И в дождь и в снег. А пан бешеный. Выйдет в поле и матюгами, матюгами... Ну и матерился же, сукин сын! Бывало, материт, материт, а я молчу. А потом я ему:
-- Кончили, барин?
-- Кончил.
-- Так теперь я начну.
И к нему:
-- До каких же пор ты, раз... издеваться будешь?
Да как возьмусь, как возьмусь!.. Он матюгами, а я еще крепче. Тогда он как загремит:
-- В тюрьме сгною сукиного сына!
-- Тюрьма, -- отвечаю, -- наша! Для нас тюрьма! Что пугаешь! Да приду же я когда-нибудь из тюрьмы, век там вековать не буду! А ты куда денешься? Изожгу! На пепел изожгу!
Тогда он на коня, и ходу...
Четверо нас таких было... Один из Федоровки, один из Песков, один из Броварок, а я из Маниловки... И никому мы не спускали.
Говорил тогда пан:
-- Из каждой слободы по сукиному сыну!
Но боялся меня пан! Ей-богу, боялся!
Довелось и в тюрьме сидеть... Приказчика едва не убил!.. Эх, и бил же!
-- За что?
-- За неправду бил... На отработку снопы возил. Тяжкая была отработка. Даст пан десятину, а ты ему за одну эту десятину три десятины выкоси, свяжи, свози и сложи. А баба моя тогда вот этой дочкой тяжелая ходила... А снопы, как гири... А скирды под облака... Я на скирде, а баба снопы с арбы кидает... Побросай снопы, если она вот-вот рассыплется!.. А он, приказчик, значит, ходит, гадина, и все ему не так, все ему не так!.. Забрался на скирду и давай то, что я сложил, разбрасывать... Столкнул я его со скирды и сам за ним. Да как насел -- бил, пока хотелось. Судили меня -- выкрутился... Нашли, что приказчик неправильно поступил... Не смирялся я! Никогда не смирялся!.. Меня уже тогда называли... Как же это оно?.. Ливоруционером меня называли... Я и тогда этого ждал. Я знал, что оно будет... Вот это будет, что теперь пришло... Революция... А уже как пришло... Ни единого раза в сборне [2] не пропустил... Да все думаю: "А что бы пан сказал, если бы был живой..." Пропал пан еще до революции. Помер... Вот хожу на сборню, слушаю. Нет панов. Нет даже посмотреть. А я тридцать три лета и тридцать три зимы подряд вот этими руками пану за шкуру сало закладывал. Вот как было. А теперь наша взяла... Хожу это и радуюсь... Вдруг говорят: "Гетман"... Вдруг: "Немцы". И к нам заявились... Бьют. Неужели, думаю, пропало все?.. Пришли немцы, собрали нас на площади, а сами вокруг... Что же, думаю, будет?.. С ними и наши каратели... Уже кое-кого били... Стоим мы... А я к ним:
-- А позвольте, -- говорю, -- спросить, как вас атитуловать?
Заметил я, как один у них спросил:
-- Куда вы, товарищи, едете?
А они его в четыре нагайки как взяли:
-- Товарищи, говоришь?!
Клочьями мясо с него рвали...
Так вот я и спросил, как их атитуловать -- господами или благородиями.
Один подскочил да нагайкой меня по ногам.
-- Аратар! -- говорит.
"Бей, -- думаю. -- И тебя когда-нибудь ударим!"
Сколько они тогда народа перепороли! Буржуи выдавали...
А потом снова наша взяла...
Было, всего было. И все-таки наша сверху...
А как Махно как-то раз под пасху в село ворвался... Поплакал я тогда... Савку моего едва не зарубил, идол!.. Восемь человек тогда в щепки потесал!.. Приехал как раз Савка из Красной Армии. Взял ребенка и пошел к куме. А махновцы и прискакали... А он приоделся, побрился... Известно, из армии пришел...
Они к нему:
-- Документы?!
А у него тогда был документ, что он на курсы назначен...
Забрали они его с ребенком в штаб. А мы и не знали. Сидим у соседа на обеде: жена у него как раз умерла... Вдруг прибегает баба:
-- Савку вашего забрали!
Сорвался я с невесткой и в штаб. А штаб в Верхней Маниловке. Бежим с невесткой... А невестка, хоть и с ребенком -- так молодая же, а мне уж куда бегать! Бегу, а под грудью горько мне, горько... Не добежал до штаба, вот примерно как до нужника, и упал... Подхватился и опять бегу... Прибежали...
