Часы по-змеиному зашипели длинно, как бы задумывая бить долго…
СЛУЧАЙНО УЦЕЛЕВШИЕ ГЛАВЫ И ОТРЫВКИ ИЗ ПЕРВОНАЧАЛЬНОЙ РЕДАКЦИИ ВТОРОЙ ЧАСТИ[2]
Глава I
Низкие слухи и высокие мотивы
Трое суток Афанасий Петрович Бронькин не встречался ни с восходом, ни с закатом. Ссылаясь на анонимные источники различной степени достоверности, знающая публика из нервозного арьергарда очереди за пособиями по безработице стоусто твердила, что всё это время Бронькин с сотоварищами базировался в ресторане «Акулька» у дяди Лысого Пимена. Одни говорили, что Бронькин там пил, другие — что он там думал. А вот что он там пил, о чём он там думал и кто с ним состязался в собутыльниках или мыслителях, поначалу не ведала даже сама полиция. Хотя действовала полиция в те дни пока ещё по привычке так клиновышибательно, что ей удивлялись и завидовали даже в знаменитых своей сомнительной славой органах. Позднее разведала полиция то, что уже к тому времени разнюхали и известные своей небесспорной славой органы и что в целом уже знал и город NN. Выяснили они всё доподлинно от своих тайных агентов из той же скандальной очереди, что «Акулька» закрылась на спецобслуживание. И что с той секунды, когда «Акулька» решительно отвернулась от людей не бог весть как, но знакомый нам Пётр Октябринович Мудрецов злорадно потирал руки, а в ведомости учёта рабочего времени напротив фамилии Бронькина лично ратифицировал его беспочвенные прогулы круглыми нулями. Поговаривали даже, что самодовольная улыбка Мудрецова в те дни излучала затаившееся в его мозгах счастье. Кое-кто толковал даже, что в известный уже вам красный подвал на совещания в те дни Петька Мудрец не спускался, чему немало споспешествовали также и завязавшиеся в чебуречных города пока ещё не совсем ясные по своим мишеням, но небезосновательные беспокойства.
Сначала по улочкам города проползли крайне низкие слухи. Вроде бы вблизи домашнего зоопарка со страусами или в районе болотно-малахитовой ландшафтной лужайки заднего двора, что сразу же за охотничьей лачугой господина Мудрецова, а именно между теннисными кортами, дальней гостевой банькой и бунгало службы его личной безопасности в составе виртуоза шашлыков Ибрагим-бека, вероятно и не случайно совершилось циничное и расчётливое убийство. Именно там пытливые и безбашенные грибники-галлюциногены глазасто узрели хорошо сохранившийся в болотной грязи контрастный отпечаток тела толстого начальника в полный рост с галстуком и в форменной фуражке, сильно напоминающий прокурора города господина Тугрикова. И хотя Динар Франкович после вполне удачной гусарской рыбалки в прокуратуре потом и появился непривычно целым и чрезвычайно рано, до выяснения подлинных обстоятельств его вчерашнего отсутствия там, въедливая охрана прокурорского офиса на службу Тугрикова уже никак не пустила. Не помогло Тугрикову даже то, что на даче была обнаружена потом именно та форменная фуражка с его автографом, которую он, как было задокументировано ранее сексотами тайной полиции, когда-то лично проиграл Петрушке Мудрецову сначала в карты, а потом и в домино. Не спасли Тугрикова даже свидетельские показания Ибрагим-бека, что эту фуражку, будучи, как правило, всегда здесь под мухой одевал обычно на голову Мудрецов Петька, который как раз накануне якобы и был здесь трезв минимально.
Оказалось, что всё это оказалось тоже неспроста. Оказалось, что господин начальник другого жизненно важного правоохранительного органа города в фуражке начальника полиции Дергоусова по факту возможной безвременной кончины господина прокурора Тугрикова успел-таки и не без радостного удовольствия завести своё дело по имеющимся в наличии признакам злодеяния и молнией донести об этом долгожданном для него явлении в краевой центр. Да в этом, собственно, ничего предосудительного обывателями и не усматривалось, так как Дергоусов и ранее славился здесь своей откровенной дремучестью, непредсказуемостью и сволочизмом. А люди и так видели, что главы полицейского околотка и прокуратуры давно уже меж собой не ладят на почве своих рейтингов главности и банальной ревности. А вот к кому та ревность завязалась? и кто побеждает в деле главности? — по городу NN и сёлам бродили одни лишь догадки…
Впрочем, вскоре оказалось, что всё-таки побеждает непредсказуемый и могучий, как надгробный постамент, полицеймейстер Дергоусов. Выяснилось, что победу ему родил один достаточно пышный, что под стать самому полицеймейстеру, господин омоновец. При осуществлении своего долга по сохранению доказательств отсутствия господина прокурора в кабинете господина прокурора омоновец хоть и несильно, а, видимо, только от старательности и уважения к господину начальнику полиции на чёрном входе в прокуратуру хватил господина прокурора по макушке казённой резиновой дубинкой, причём дважды. И всё только потому, что господин прокурор до выяснения истины о своей возможной погибели и пропажи в болоте вроде бы господином прокурором пока и не являлся. Вроде обнаружился он у заднего входа в прокуратуру всего лишь под видом простого гражданина, за что теперь и поплатился законным бюллетенем, вроде гражданина, неосмотрительно забредшего на аномальный митинг… А второй раз омоновец треснул прокурора, правда, уже по шее и потому только, что теперь-то он был твёрдо убежден, что их подлинный прокурор находится строго на бюллетене ещё после первого удара по макушке. Что в прокуратуру пытается ворваться хитро отпечатавшийся в грязи лжепрокурор в галстуке и в арендованной у Мудрецова форменной фуражке истинного прокурора, а не натурально пока ещё тёплый, но уже состоящий на бюллетене реальный прокурор. Или что мыслимо тоже, совсем уж сторонний мужик, слегка напоминающий прокурора, мог туда стремиться с преступным и далеко идущим умыслом. Кроме того, господин омоновец продолжал тогда ещё сомневаться и в том, что его смелость, отправившая невнятного прокурора на бюллетень ещё с первого взмаха, вполне впечатлила его начальство, которому он верноподданно прислуживал. Сомневался он, что всех остальных господ омоновцев его отвага обрадовала, а стихийно собравшихся здесь на всякий случай простых зевак и бездельников славного города NN — отрезвила. Впрочем, вскоре оказалось, что его героизм впечатлил практически всех и розовощёкий и пышный в животе господин омоновец вокруг пустого прокурорского кабинета теперь уже ходил гоголем. Остальные господа омоновцы ужасно завидовали своему собрату и его дубинке и на почве этой пугали горожан ошарашенными до полного безумия завистью лицами. Потому как теперь из их косяка и стаи никчемный дотоле карась, а ныне уже гоголь жадно дожидался значительную денежную награду в связи со своим бесстрашием при сохранении служебной и лечебной дисциплины. «Полицеймейстер был некоторым образом отец и благотворитель в городе», а потому так, чтобы не наградить своего человека за наезд, тем более, на прокурора — быть такому даже и не допускалось. Но и это не всё: говаривали, что поощрение для гоголя требует одно влиятельное лицо, прибывшее в город инкогнито, и такое, какому отказать никак невозможно…
Неверно полагать, будто не случалось в эти дни и других досадных инцидентов. Во-первых, поверх волнистого асфальта улиц города NN проползла тревожная молва о том, что прямо в Москве не пользующимися широкой известностью лицами титульной национальности ограблена самая охраняемая в мире центральная публичная библиотека, причём государственная. А во-вторых, и в главных, промелькнули кой-какие идеи о букинистическом отделе учреждения господина Мудрецова. Вроде бы как там немедленно и сразу выросло до великого множества число толстых книжек, где страница номер семнадцать со штемпелем якобы этой самой центральной публичной государственной библиотеки Москвы в каждом томе варварски отсутствует. Полиция и социально активные граждане бросились в гигант книготорга закупать себе по дешёвке дефицитные книги, где и, правда, обнаружили каких-то томов без семнадцатой страницы немалую кучу. Зато именно этих скорбных семнадцатых страниц так они нигде и не нашли, хотя удачные приобретения себе сделали…
Мудрецов в тот день был в клетчатом пиджаке и в таких же коричневых брюках. Он ещё вполне трезво перемещался по залу, достаточно приветливо махал людям руками, хотя и улыбался им уже не вполне цензурно. И он оказался абсолютно прав. Тут как раз Мудрецову и позвонили из администрации города и спросили его требовательно о причинах отсутствия ободряющей продукции у них на столах во время торжественных приёмов, о рентабельности его предприятия, а также и о каком-то там кассовом разрыве в зарплатах всяческой высокородной их родни. Так строго спросили у него об этом, что Пётр Октябринович Мудрецов о Бронькине даже думать бросил и злорадно потирать руки прекратил. А проставлять прогулы в ведомости напротив его фамилии, будучи в сумрачно-пепельном настроении, поручил бухгалтерше Елизавете. В ответ ему на это Елизавета в той ведомости рабочего времени тут же одни нули превратила в восьмёрки, другие — уничтожила ластиком и таким образом все ранее проставленные прогулы, касающиеся Бронькина, переиначила в неоспоримые доказательства нужды в награждении его грамотой. Затем Елизавета немедленно отправилась в органы, куда сама и вызвалась давать свидетельские показания, выученные ей назубок с бумажки, что с нездешним почерком. И оказалось, что к тому времени она уже состояла основным свидетелем по факту устного заявления главного архитектора города Мамагонова о его насильном удержании в ликёроводочных застенках Мудрецова, причём Петром Октябриновичем лично, причём с Ахдамовой Айгуль в паре. От участия в программе защиты свидетелей Елизавета радикально отказалась, но деньги за особый себе риск потребовала и получила сразу.
