В половину первого ночи Соловец пожал руку Чердынцеву, пожелал спокойного дежурства и убыл домой, пообещав явиться к восьми утра.
Очнувшийся полковник из Главка тоже покинул временное пристанище сотрудников N-ского РУВД. Народ разбрелся кто куда.
По пути домой пьяного полковника аккуратно тюкнули по темечку два бомжа, раздели до трусов, однако проявили сострадание и не оставили замерзать в снегу, а отнесли в ближайший подъезд, прислонили к двери на первом этаже, вставили в звонок спичку, чтобы тот работал без перерыва, и убежали. Спустя пять минут непрерывных трелей дверь распахнулась, и тело в широких, как душа россиянца, и розовых, как обещания кандидатов в Президенты, сатиновых трусах до колена упало в прихожую двенадцатикомнатной коммуналки.
– Это ж надо так нажраться! – восхищенно оценили жильцы, поместили нежданного гостя на старый матрац в огромной кухне и оставили отсыпаться, дабы утром расспросить, к кому, собственно, пришел сей морозоустойчивый товарищ.
Но на следующий день полковник так и не вспомнил, кто он есть, и дружному коллективу многокомнатной квартиры пришлось взять над ним шефство.
Проверяющий, поселившийся в кладовке, быстро освоил премудрости поиска пустых бутылок, удивил всех крепостью организма, выпив без закуски пол-литра жидкости для мытья стекол, отлупил участкового, явившегося по жалобе соседей, избил милицейский наряд, прибывший на выручку “пасечнику”, проявил недюжинную смекалку, убегая от вызванного для разбирательств взвода ОМОНа, спрятался в здании районной прокуратуры, два дня просидел в пустующем кабинете, питаясь найденными там чипсами, пока наконец не был обнаружен случайно пришедшим на работу следователем.
Со следаком полковник неожиданно подружился, провел в его кабинете еще неделю и помог “расколоть” нескольких подозреваемых, сидя в здоровенном напольном сейфе и изображая “голос совести” впечатлительных допрашиваемых. Прокурорский делал вид, что не слышит подвываний своего добровольного помощника, а вызванные для дачи показаний граждане сильно пугались, когда у них из-за спины внезапно раздавались призывы “пойти на чистосердечное”. Следователь обеспечивал экс-проверяющего горючим и очень огорчился, когда тот в неподходящий момент случайно вывалился из сейфа прямо под ноги прокурору района Баклушко.
Стресс у Баклушко оказался столь велик, что с того дня он начал заикаться.
А храпящего полковника сковали наручниками и доставили в РУВД для дальнейшего разбирательства и определения в камеру СИЗО. В дежурке небритого проверяющего с ужасом опознал сержант Котлеткин, побежал к Петренко, и офицер из Главка со всеми почестями был передан на руки примчавшимся за ним следователям с Захарьевской, которые уже успели возбудить уголовное дело по факту “убийства” полковника, задержать нескольких членов “преступной группы” и даже получить признание в причастности к смерти потерпевшего у трех из семерых арестованных.
Пришлось извиняться перед задержанными и выпускать их на волю. После чего принялись бодро докладывать наверх об успехах в деле борьбы с преступностью…
А полковник, проведя месяц в санатории, почти полностью восстановил память и вернулся к нелегкой работе в правоохранительной системе России.
* * *
Выглянув в окно кабинета, вчистую реабилитированный благодаря стараниям Васи Рогова Николай Александрович Петренко увидел, что двое охранников выводят из здания контрразведки Косого. Вид у опального конвоира был довольно жалкий, поясной ремень отсутствовал, руки солдат держал за спиной.
Петренко, прихватив фуражку, заспешил к выходу. К его удивлению, Косого повели в лазарет. Тогда, вспомнив о своем пошаливающем сердце, Мухомор тоже решил воспользоваться медицинской помощью.
Заглянув в неказистое здание, где обитали медики, начальник РУВД обратил внимание на недовольного фельдшера, угрюмо рассматривающего язык нового пациента. Вероятно, господин в белом халате прежде работал стоматологом, так как, вдоволь налюбовавшись столь важным органом, он повернулся к больному спиной и изрек характерную для этой специализации фразу:
– Рот не закрывать! Сейчас все вылечим.
Затем фельдшер порылся в стеклянном шкафу, забитом всякими склянками и пакетиками, извлек оттуда одну таблетку и, разломив ее на две части, снова повернулся к Косому.
– Вот это, держи, – от больной головы, – лекарь протянул одну половинку таблетки, – а это – от задницы, – фельдшер протянул другую. – И смотри мне, не вздумай перепутать!
– Аг'а! – Не закрывая рот, заморгал солдат. – Аг'а!
Но фельдшер уже потерял интерес к пациенту и залебезил, приметив вошедшего в лазарет Мухомора.
– Ваше благородие, не извольте беспокоиться! Все будет в лучшем виде! – чуть ли не с распростертыми объятиями бросился эскулап к старшему офицеру, понемногу оттесняя его к врачебному кабинету. – Прошу вас, проходите, пожалуйста! Сей момент доктор вас примет…
Несколько смутившийся от такого подобострастия Николай Александрович краем глаза успел заметить, что конвоиры выводят Косого на улицу. Фельдшер, перехватив взгляд “благородия”, опять засуетился:
– Не извольте беспокоиться! Мы их дальше порога не пускаем. Теперича пущай на гауптвахте лечится, заср…ец!
Петренко уже готов был послать настырного медика куда подальше и перехватить задержанного, но тут, к несчастью, дверь кабинета открылась, пропуская офицера, белый халат которого едва сходился на упитанном животе. Теперь уходить было бы подозрительно, и, волей-неволей, Мухомор вынужден был задержаться, надеясь, что несколько позднее все же сможет побеседовать с Косым на гарнизонной гауптвахте:
– У меня сердечко что-то начало пошаливать…
Доктору было явно скучно, и, выслушав жалобы пациента, он велел Николаю Александровичу раздеться до пояса, а затем принялся старательно выслушивать и выстукивать. При этом он ворчал себе под нос всякие латинские премудрости вроде “Qui bene diagnoscit bene curat” [Кто хорошо диагностирует – тот хорошо лечит] или “Amor et tosique non celantur” [Любовь и кашель не скроешь], недовольно кхекал и хмурился. Закончив осмотр, врач велел пациенту одеваться, а сам устроился за столом и принялся писать, поскрипывая перышком по бумаге. Когда же Мухомор осторожно поинтересовался вердиктом, то услышал успокоительное:
– А, не волнуйтесь вы так, батенька. Все там будем.
И снова заскрипело перышко.
– Как это все будем? – не на шутку разволновался начальник РУВД. – Я никуда не тороплюсь…
– И это правильно, – согласился доктор. – Торопиться не надо. Вот у нас, помнится, случай был, еще до войны. Практиковал я тогда в небольшом уездном городишке. И купчик один заезжий, представьте себе, неожиданно скончался. Ну прям как вы. От грудной жабы. Да чего это вы так побледнели, батенька? Ничего тут страшного нет, просто – casus. А вдовушка его, представляете, жаднючая была, ну и решила, что тело перевозить в гробу накладно будет – справки там разные доставать, вагон специальный заказывать, подмазать кого, чтоб покойничка разрешили везти. В общем, сами понимаете, одни хлопоты. Ну и что баба удумала, спрашивается? Наняла двоих студентов, чтобы те ее благоверного под видом пьяницы в купе поезда занесли и сопроводили до Одессы. Много ли студентам надо? Билеты оплатить да на водку дать. Ну, они согласились, занесли купеческое тело в поезд, типа, перепраздновал чуток, положили, а сами пошли в вагон-ресторан барыш пропивать. Паровоз уже гудок дал, вот-вот отойдет. Тут вбегает в купе четвертый пассажир, запыхался весь, так торопился. Саквояж свой бросил на верхнюю полку и только хотел выбежать обратно, чтоб прощальный поцелуй барышне своей послать, а тут-то состав и тронулся. Ну, саквояж, поскольку впопыхах его бросили, и грохнулся с полки вниз, да прямо на голову купеческую. Господин с извинениями было бросился, вдруг видит: покойник. “Ой, я человека убил! – думает. – Каторга впереди”. Осмотрелся туда-сюда, открыл окно да и выбросил труп из вагона. А сам сидит как ни в чем не бывало, газетку почитывает. Тут возвращаются студенты. Смотрят, тела нет. “А где, – спрашивают, – наш третий?” – “Покурить только что вышел”, – отвечает находчивый торопыга…
Потом доктор долго описывал Николаю Александровичу, каким образом ему в полиции удалось узнать эту историю. Рассказ плавно перешел на судебно-медицинские дела, от которых даже у бывалого начальника РУВД забегали мурашки по спине. А доктор все не унимался, сыпя своими байками, словно из рога изобилия.
– …Смотрю я на пациента, классическая клиническая картина: “Rubor et tumor, calore et dolore et funkcia lasta”: краснота, воспаление, припухлость, боль, нарушение функции. Ну, совсем плохо его причинному месту. Пациент плачет, говорит, мол, только что от хирурга, а тот, дескать, хочет ампутировать. Ну, я успокаиваю как могу, таблеточку дал. Он выпил, счастливый такой. “Спасибо, говорит, а я так боялся, что отрежут”. Нет, батенька, отвечаю, не волнуйтесь, мы, терапевты, ножей не признаем. Вы только попрыгайте немножко – он сам и отвалится…
