Он говорил так трогательно, что мне даже стало неудобно: действительно, я тамада, выступаю, мы действительно друзья...
Волновался я напрасно — деньги он не отдал.
Меня поражает готовность иммигрантов платить бешеные деньги и мчаться, сломя голову, практически, на любой концерт артистов из бывшего Советского Союза, особенно, если учесть, что едут, в основном, как говорит Емельян, артисты из группы повышенного риска. Нет, мне абсолютно безразлична их сексуальная ориентация, но, к сожалению, многие из них не учитывают, что педерастия — это еще не профессия.
Я побывал на одном из таких концертов. 100 лучей гуляют по сцене, точно, как во время войны прожекторы нащупывали в небе вражеский самолет, а потом резко луч в зрительный зал на тебя, и ты чувствуешь себя на Лубянке у следователя — он тебя видит, а ты его нет. И, конечно, эротический балет. Почему эти несколько не умеющих ни танцевать, ни просто двигаться мужиков называются "Эротический балет" никому не известно. Вероятно, потому, что они возбуждают солиста.
Вместе с тем, в иммиграции я также встретил много интересных, талантливых и остроумных людей. Об одном из таких людей, к сожалению, очень рано ушедшем из жизни, я сейчас хочу рассказать.
Сергей Довлатов
Я редко встречал таких умных обаятельных скромных и щедрых людей. Материально Сергей жил так, как живут русские писатели на Западе — плохо, но у него в доме всегда кто-то гостил, а в прихожей стояли два ящика с сувенирами — один для приезжающих из России, другой — для американцев. Настоящий друг — это тот, кто может разделить с тобой не только горе, но и радость. После выхода на экран фильма "Никсон", где я играл роль Брежнева, газета "Нью-Йорк Тайме" напечатала огромную статью о фильме с моим портретом. Довлатов был едва ли не единственным, кто искренне был рад, позвонил мне и поздравил. При встрече он вручил мне экземпляр газеты и сказал: - Сегодня я совершил первую кражу в своей
жизни — я ее вытащил из подшивки в
библиотеке радио "Свобода".
Совместно с группой талантливых людей Довлатов открыл газету "Новый Американец". Сергей был редактором и, о чем бы не он писал, редакторская колонка всегда была талантливой. К сожалению, денег не было, врагов много, и газета закрылась. Довлатов был очень добрый человек. Однажды его сильно обидел писатель М. Довлатов в отместку сочинил рекламу:
"В нашем магазине продается растворимый кофе — самый мелкий кофе в мире. Мельче только писатель М."
Мне очень понравилось, и я ждал, когда Сергей ее напечатает, но "реклама" в газете так и не появилась. Я спросил, почему он ее не напечатал, и Сережа мне ответил:
— Человек так мало живет на свете, зачем его еще и огорчать.
Сергей мне говорит:
— Борис, пойдемте сегодня в гости к Руфь Зерновой.
— А что, у них в доме весело?
— Нет, просто это единственный дом, где говорят о литературе, а не о лоунах, моргиджах, иншуриенсах и т.п. Я от этих слов задыхаюсь.
В Бостоне проходила конференция иммигрантских писателей. Живущая там вместе с мамой — влюбленной в литературу начитанной интеллигентной женщиной — писательница и журналистка Людмила Штерн пригласила на обед приехавшего из Парижа Виктора Некрасова. Некрасов согласился и попросил Довлатова составить ему компанию. Передаю рассказ Сергея Довлатова, ничего не прибавляя и ничего не выбрасывая.
Сели за стол. Некрасов налил себе и Довлатову по полстакана водки. Выпили за здоровье мамы.
Мама: — Виктор Платонович, вы знаете французский язык?
Некрасов: — Очень хорошо. Я в детстве учил французский и долгое время жил у тети в Париже.
Снова налил полстакана себе и Сергею. Выпили за писателей, живущих в эмиграции.
Мама: — Скажите, а у вас бывает ностальгия, тоскуете ли вы по России?
Некрасов: — По разному бывает. С одной стороны, мне повезло, я живу в одном из величайших городов мира, рядом Лувр, Версаль, Собор Парижской Богоматери... С другой — я человек русской культуры, и, конечно, порой мне ее не хватает.
Налил. Выпили за великую русскую культуру.
Мама: — Ас кем вы общаетесь в Париже?
Некрасов: — Я дружен с Пикассо, Ильей Оренбургом, Сартром. Также встречаюсь с Азнавуром, Морисом Шевалье и с другими молодыми талантливыми людьми.
Разлил и, уже без всякого тоста, влил в топку одним глотком.
Мама: — Виктор Платонович, а кто ваш любимый писатель?
Некрасов (к Довлатову): — Сережа, хорошо идет. Разливайте. И к маме: — Их несколько — Дидро, Жан Жак Руссо и Достоевский.
Опять без тоста заглотнул еще полстакана.
Мама: — Виктор Платонович, вам можно позавидовать. Вы живете в городе такой культуры, занимаетесь любимым делом, встречаетесь с интересными людьми...
Некрасов, никому не наливая, сам врезал очередные полстакана. Помолчал.
— Знаете, мамаша, Париж, Лувр, Достоевский — это все хуйня. Вот под Сталинградом, помню: сидим в окопе. Ни хуя не жравши, мороз — минус тридцать, жопа к земле на хуй примерзла, а немец из всех пушек как въебачит, и думаешь — все, пиздец! И скорей бы уж, думаешь, пиздец, на хуй такая жизнь всраласъ!
Людмила Штерн, в ужасе: — Виктор Платонович, здесь же мама!
— Да маму я вообще ебать хотел!
Мама радостно-удивленно посмотрела на Некрасова и нежно промолвила:
— Да-а...?
У Довлатова собака "такса", у нее ноги растут от ушей, но уши лежат на земле. Такса мне напоминает еврея после пыток. Странно, такие красивые люди, как Сергей и его жена Лена, и такая уродливая собака. Петя Вайль, чуть ли не первый раз в жизни купил брюки из чистой английской шерсти и пришел в них к Сереже в гости. Пока они пили чай, собачка до колена сожрала правую штанину.
Сергей — Ой, Петя, ради Бога, извини! Я тебя забыл предупредить, что моя собака не ест только синтетику.
Довлатов мне рассказывал:
— Одно время у нас с Катей (дочерью Довлатова) были несколько натянутые отношения, но, когда я лежал в реанимации, она пришла, поцеловала меня, сказала, что гордится моим талантом, любит и всегда будет любить и помнить. Через несколько дней я пошел на поправку, и вскоре меня выписали. Когда я пришел домой, Катя была в полном недоумении: как же так — она уже попрощалась, так сказать, отдала последний дочерний долг, и вот тебе на...
Выйдя из реанимации, Сергей встретил соседа и пожаловался: врачи запретили пить, курить, строжайшая диета — есть, практически, можно только морковку. Осталось только читать...
Сосед: — Это пока ты видишь.
Сергей разговаривает с иммигранткой, приехавшей как и он, из Ленинграда. Как обычно, она хает Америку, работу, которая не соответствует ее уровню и т.д. Сергей спросил, знает ли она английский.
— А что делать? С волками жить — по-волчьи выть! Дальше коснулись семейной жизни; выяснилось,
что с мужем у нее тоже не ладится. Сережа, желая ее подбодрить и успокоить, говорит:
— Вы знаете, у нас с женой тоже были расхождения — вплоть до развода, но потом все наладилось. Я не сомневаюсь, что и у вас все будет хорошо.
— Я вашу жену прекрасно понимаю, — сказала она, — каждая держится за свое дерьмо, потому что чужое еще хуже.
Из записной книжки Довлатова
Маяковский сказал: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если бы не было такого города Москва». Надо понимать, что он хотел бы жить и умереть в Париже, но Москва не пускает.
Работающего в газете крепко пьющего Н. спросили:
- Ну, вот ты пьешь. Ты свою норму знаешь?
- Конечно, знаю.
- Ну и какая твоя норма?
- Ну как - до отключки.
Встретился в Катскильских горах с Борисом Сичкиным. Пообщались, Борис говорит:
- Ну что, надо повидаться. Я: - С удовольствием, давай я запишу адрес. Борис: - Адрес Сичкина?! Ты что... Это все равно, что зайти в Мавзолей и спросить, где Ленин?
