Адриан Моул: Дикие годы - Таунсенд Сьюзан Сью

— Что, отношения испортились?

Я кивнул и между всхлипами выдавил:

— Все кончено.

— У меня тоже, — сказал он. И добавил: — Меня зовут Алан.

Алан рассказал мне, что он «раздавлен», поскольку его партнер Кристофер влюбился в другого человека. Я заказал еще два пива и после этого поведал Алану историю о Бьянке и Мартине Маффете. Алан признался, что шокирован, и проявил столько участия, что даже поинтересовался, каково сейчас моей маме. Я ответил, что звонил ей вчера вечером, и она сказала, что жизнь для нее кончена.

Мы с Аланом договорились встретиться выпить в 8 часов вечера сегодня. Неужели я теперь, как Бланш Дюбуа, попал в зависимость от доброты посторонних людей?

Полночь . Алан так и не появился. Я просидел в «Дилижансе и Упряжи» больше часа, дожидаясь его. Вероятно, он встретил другого незнакомца с более оригинальной жизненной трагедией.

Мне ее не хватает. Мне ее не хватает. Мне ее не хватает.

Сегодня вечером надо мною навис Роберто и заставил съесть тарелку тальятелли под заячьим соусом.

— Баба ест баба, еда ест еда, — сказал он.

Наверное, на его родном итальянском в этом смысла больше.

Джейк протянул конверт с деньгами зловещему незнакомцу.

— Быстро и чисто, — сказал он. — Они не должны понять, что их настигло.

Незнакомец хрюкнул и вышел из притона в Сохо. Джейк огляделся: безвкусные размалеванные девки, зверские рожи полуночных пьянчуг. Неужели только вчера он был в Озерном краю и пытался совершить самоубийство? Когда он поднимался на ноги, молодой проститутке удалось за него зацепиться. Он раздраженно оттолкнул ее в сторону со словами:

— Исчезни, малышка, я познал и утратил единственную женщину, которая мне нужна.

Он вышел в полную жизни ночь Сохо, и его ковбойские сапоги странно цокали по сумеречной мостовой. Следует завтра заменить подметки и набойки, подумал он. Проходя мимо Олд-Комптон-стрит, он поднял взгляд на окна квартиры над «Кондитерской Альмы». Свет в окнах еще горел, но он знал, что вся человеческая жизнь там уже погашена. Он стал убийцей по доверенности.

Сердце его истекало слезами, но лицо, как всегда, оставалось непроницаемым — жестким, неумолимым, и не было на нем божеского благословенья.

Поставил в известность мистера Андрополосиса, домовладельца, что найм квартиры переходит ко мне, и заплатил ему за месяц вперед, так что комната теперь моя. Слава Богу, что уже конец месяца. Совершенно определенно — месяца хуже не бывало с самого начала времен.

Как бы в довершение нашего каталога семейных несчастий, сегодня рано утром бабушку отвезли в больницу с острой болью в животе. Днем я туда позвонил, и дежурная сестра сказала, что бабушке «покойно». Если это правда, то она — единственный член нашей семьи, кому действительно хорошо, потому что все остальные невыразимо страдают.

Сегодня днем присоединился к маме, папе и Рози у ложа бабушки. Я впервые увидел ее без зубов. Меня шокировало, насколько она состарилась .

Мама похудела, а глаза у нее больные, точно она плакала, не переставая, с того момента, как Маффет ее предал и покинул. Когда время посещения истекло, и мы шагали к выходу, мама с горечью произнесла:

— Они сейчас в Хаунслоу, живут у его брата Эндрю.

— Я не желаю этого знать, мама, — ответил я, а отец сказал:

— Давай оставим это, Полин.

Рози заявила:

— А я рада, что он свалил. И, надеюсь, никогда не вернется. — Она протянула руку, отец взял ее, и они церемонно вышли в большие двойные двери палаты.

Мы шли вдоль высоких больничных корпусов, у наших ног вихрился мусор, и меня вдруг охватило предчувствие рокового конца.

Я чуть не повернул назад, чтобы как следует попрощаться с бабушкой, но мне не хотелось, чтобы остальные дожидались меня на щербатой автостоянке, поэтому я и не пошел. Вместо этого мы отправились домой и съели по упаковке ростбифа из «Маркса-энд-Спенсера». Мой был довольно неплох, но по сравнению с бабушкиным — какой-то ненастоящий. Когда я утрамбовывал фольгу от упаковок в педальную урну на кухне, зазвонил телефон. Кто-то из больницы сообщил:

— Миссис Эдна Мэй Моул скончалась в 5 часов 15 минут.

Я попробовал вспомнить, где именно я был в 5.15, и вычислил, что как раз в эту минуту помогал отцу проверять давление в шинах на заправочной станции «Бритиш Петролеум».

До сих пор я не пролил по бабушке ни единой слезинки. Все внутри у меня пересохло. Сердце — как косточка персика.

Хорошо известный факт — бабушка и моя мама никогда особо не ладили, поэтому никто и не был особенно подготовлен к той поистине средиземноморской скорби, которую мама выказывает по своей покойной свекрови: обильные слезы, биение в грудь и т.д. Сегодня утром она стенала:

— Я была должна ей пятьдесят фунтов, — снова и снова.

Отец продолжает изумлять меня своей зрелостью. Он разобрался во всей бумажной волоките, связанной со смертью, и торговался о стоимости похорон с похвальной эффективностью.

В 10 часов вечера позвонил в «Дикари» и сказал, что задерживаюсь в Лестере на похороны до пятницы. Роберто ответил:

— Я раз, что ты звонишь, Адриан. К тебе в квартиру наведались грабители.

В его устах это звучало так, будто их пригласили на чай, они принесли цветы и оставили визитки. Сегодня вечером я уже ничего не смогу сделать. Полиция воспользовалась услугами слесаря. Новый ключ лежит в «Дикарях». Я ощущаю странное спокойствие.

Забрали все, кроме моих книг, боксерских трусов и старой пары брюк из полиэстера. Как они выволакивали по лестнице кровать, вероятно, останется загадкой навсегда. Полицейский, с которым я разговаривал по телефону, в ответ на мой вопрос о вероятности отыскать негодяев, сказал:

— Знаете, какие шансы у снежка в преисподней? Так вот — разделите их напополам. А потом — еще раз напополам. — Он спросил, застраховано ли мое имущество.

Я презрительно расхохотался и ответил:

— Разумеется, нет. Вы разговариваете с Адрианом Моулом.

Теперь я — человек без собственности.

Сегодня утром ходил к бабушке домой. Там всё так же, как и раньше. Мои аттестаты о среднем образовании по-прежнему — на стене в рамочке. Фотография покойного дедушки Альберта — на каминной полке. Часы еще тикают. Наверху в шифоньере стопкой лежит сложенное постельное белье, а в саду луковицы уже пустили побеги. Ваза для печенья наполнена фи говыми рулетиками, а бабушкины вторые парадные шлепанцы стоят у кровати. В буфете на кухне я обнаружил форму для йоркширского пудинга. Бабушка пользовалась ею больше сорока лет. Глупо рыдать над жестянкой для йоркширского пудинга, но я рыдал. Потом вытер ее насухо и поставил на место — бабушке бы это понравилось.

Мама, отец, Рози и я сегодня поработали одной командой и умудрились устроить бабушке хорошее прощание. В церковь пришло достойное количество народу, что меня удивило, поскольку бабушка не очень жаловала гостей. Предпочитала общество Радио-4. Она была знаменита тем, что не пускала никого на порог, если они оказывались невнимательными настолько, что являлись посреди «Дневной Пьесы».

Играли гимны «Изумительная милость» и «Вперед, солдаты Господа». Берт Бакстер громко подпевал, почти заглушая всю остальную конгрегацию. Для атеиста ему явно нравится петь в церкви. Наблюдая за Бертом, я не мог не думать с тоской, что вместо бабушки умереть следовало ему. Викарий произносил множество невероятных глупостей о том, что бабушка как родилась во грехе, так и умерла в оном.