Ознакомительная версия.
– Какого?
– 24-го.
– Я тебя не слышу.
– А я тебя слышу хорошо.
– Кого?
– Тебя.
– Кто?
– Я.
– Что?
– Я тебя слышу хорошо.
– Вот наконец-то. Я тебя очень плохо слышу.
– Не кричи.
– Что?
– Я тебя слышу хорошо.
– Ты меня хорошо слышишь?
– Да.
– Когда ты приезжаешь?
– 24-го.
– Когда?
– 24-го.
– Когда ты приезжаешь?
– Не кричи. Я тебя слышу хорошо.
– Когда ты приезжаешь?
– 24-го.
– Не слышу.
– А я тебя слышу хорошо.
– Ты меня слышишь хорошо?
– Да.
– Что?
– Да.
– Ничего не слышу.
– Я тебе буду говорить цифры, а ты скажешь «да» или «нет».
– Хорошо.
– Ты поняла?
– Да. Я тебя хорошо слышу.
– А я тебя не слышу.
– 21-го.
– Нет.
– Что?
– Нет.
– Что?
– Нет.
– 22-го…
– Нет.
– Да?
– Нет.
– 22-го нас не будет дома.
– И не надо. Я не приезжаю.
– 23-го?
– Нет.
– 24-го?
– Да.
– 25-го?
– Нет. 24-го.
– 26-го?
– Нет. 24-го.
– 27-го?
– Нет. 24-го.
– 28-го?
– Нет. 24-го.
– Хорошо. Все, значит. Да, 28-го нас не будет, а 27-го мы будем тебя ждать. Хорошо?
– Я приезжаю 24-го.
– Все. Договорились.
Да нет, лечиться надо, кто же возражает. На здоровье это, конечно, не влияет, но умственно, или, сказать хлестче, интеллектуально. Диапазон бесед.
Например – не надо пить! Почему надо пить, я могу доказывать аргументированно и бесконечно. А почему не надо – они мне на двух жалких анализах.
Господи, да почему надо пить. Да потому, что как пересечешь границу туда, так вроде и солнце, и туфли чистить не надо. Пересекаешь обратно из цветного в черно-белый, и желание выпить начинается еще над облаками.
Пограничник долго всматривается в мое изображение.
– Это вы?
Что ему ответить? Кто в этом уверен?
Сам пограничник цвета хаки. В моем состоянии это слово говорить нельзя – оно потянет за собой все, что съел в самолете.
Весь остальной цвет в стране – цвет асфальта. Люди в этом цвете не видны. Только по крику «Караул! Убивают!» узнаешь, где веселится наш человек.
Так же и авто. Любые модели становятся цвета испуганной мыши с добавлением царапин от зубов и костей прохожих. Надписи на бортах делают их похожими на лифт.
Конечно, пить вредно. И сидеть вредно. И стоять вредно. И смотреть вредно. Наблюдать просто опасно. Нашу жизнь. Шаг влево. Шаг вправо. Либо диктатура – либо бунт.
Либо бунт – либо диктатура.
Живем мы в этом тире. Живем, конечно, только пьем вредно.
Ибо политически не разобраться, кто за кого: кто за народ, кто за себя. Те, кто больше всех кричали: «Мы за народ», – оказались за себя. А я оказался в больнице на голубой баланде и сером пюре.
Диета № 7. В ней масса достоинств. Перестал мыть ложку. Перестал ковыряться в зубах. Желудок исчез вместе с болями, несварениями. Женщины по рейтингу откатились на двадцать первое место и лежат сразу после новости о возобновлении балета «Корсар».
На собак смотрю глазами вьетнамца. Пульс и давление определяем без приборов. Печень и почки видны невооруженным глазом. Когда проступят легкие, обойдемся без рентгена и его вредных последствий.
Хотя есть и свои трудности. Невозможно собрать анализы, больничный флот на приколе. Суда возвращаются порожняком. Ларинголог и проктолог если заглянут в больного одновременно, видят друг друга целиком. Много времени занимает поиск ягодиц для укола.
Крик сестрицы: «Что вы мне подставляете?!» – и сиплый голос: «Не-не-не, присмотритесь…»
Чтоб лечь на операцию, больной должен принести с собой все! Что забыл, то забыл. Значит, без наркоза. Также надо привести того, кто ночью будет передавать крик больного дальше в коридор. Оперируют по-прежнему хорошо, а потом не знают. Кто как выживет. Зависит от организма, который ты привел на операцию. Многие этим пользуются, с предпраздничным волнением заскакивают в морг, шушукаются с санитарами, выбирают макияж. Санитары, зная всех, кому назначена операция или укол, готовят ритуальный зал в зависимости от финансирования.
Страх перед смертью на последнем месте. На первом – страх перед жизнью. Больные из окон смотрят на прохожих с сочувствием. Местами меняться никто не хочет.
Ухода, конечно, в больнице нет, хотя вход массовый.
Из ординаторской вдруг хохот, пение, запах сирени. Это в декабре получена майская зарплата.
Больные с просроченным действием лекарств держатся вместе, им уже ничего не грозит. Хотя вдруг кто-то оживляется, спрашивает, где туалет. Значит, на кого-то подействовало. То есть просроченное лекарство встретило такой же организм.
Врачи имеют вид святых. Борются за жизнь параллельно с больными. Лечат без материалов, без приборов, без средств. Это называется финансирование. Больница просто место встречи. Кто не видит врача в театре или магазине, идет в больницу и там видит его.
Добыча крови из больных практически невозможна. Пробуют исследовать слезы, которых в изобилии. Но это скорее дает представление о жизни, чем о болезни.
Жаловаться некому, никто нас не обязан лечить, как и мы никому не обязаны жить.
Но если кто хвастается достижениями отечественной медицины, то мы все и есть достижение нашей отечественной медицины. Вместе с нашим президентом. Чтоб он был наконец здоров.
Ночь и день
Это же надо так набраться разных типов снотворного, чтоб полночи отбиваться от трех вражеских истребителей… Готовясь к катапультированию, неоднократно отстегивать шланг, отказаться от орденов, что вручала королева, и сделать ей предложение, от которого она с отвращением отказалась…
Снотворное в этой больнице действует как возбуждающее, как слабительное, как огнестрельное, как обнадеживающее в конце концов, но только не как то, ради чего… Слабительное наоборот. Не дает надежд. А что вы хотите? Огромными усилиями столько лет превращать ночь в день, а теперь развернуть обратно? От манной каши судорогой сводит ноги и такая изжога, что только огнетушитель…
Это заблуждение, что у вас в трубке один человек. В одесском телефоне – толпы людей в одной трубке. Вы только снимаете, там уже начинают суетиться:
– Это кто к нам присоединился?
– Ты разве не слышишь?
– Да слышу я, слышу. Но он молчит. Вы что, подслушиваете?
– Я не подслушиваю. Я из больницы говорю. Мне нужна Мила. Мила, мне нужно мыло. Мыло, мыло мне нужно.
– Вы только что присоединились?
– Да он уже давно говорит.
– Нет, этот, с мылом, давно.
– А вот этот прислушивается. Что вы прислушиваетесь?
– Я не прислушиваюсь. Я жду, когда вы закончите. Вы не могли бы положить трубки?
– Почему мы должны положить трубки? Мы начали раньше вас.
– Но я все время попадаю…
– И я все время попадаю.
– Простите, мне неинтересны ваши разговоры.
– А мне неинтересны ваши.
– Алло, товарищи, дамы, господа, я извиняюсь, я из больницы. У нас один телефон на сорок больных. Я умоляю. У меня украли мыло, вы представляете! Алло, Мила?
– Да.
– Это не ты.
– Я, я.
– Мила!
– Я.
– Это разве Мила?
– Я, я.
– Мила!
– Yes!
– Чего?
– Yes.
– Алло, это Мила?
– Я, я.
– Господа, граждане, товарищи, я из больницы, перестаньте! Я снова наберу. Алло.
– Я.
– Это Мила?
– Я, я.
– Кто это?
– Я.
– Это ты?
– Yes!
– Ты что, сука, на английский перешла? Извините, я сейчас снова наберу. Алло, это Мила?
– Какая Мила? Мужики, я что, голубой? Брось трубку, дай поговорить.
– Алло, граждане, товарищи. Я прошу тишины. У нас очень важный деловой разговор. Буквально три минуты полная тишина. Очень-очень важно.
– Алло.
– Ну.
– Так ты ему дал?
– Дал.
– И он взял?
– Взял.
– Почему же он ничего не сделал? Или ты не давал?
– Дал.
– И он взял?
– Взял.
– Почему же он ничего не сделал. Ты все дал?
– Все.
– И он все взял?
– Все взял.
– И ты сказал, что нам надо?
– Сказал.
– И дал?
– И дал.
– И он взял?
– И он взял.
– Почему же он ничего не сделал? Может, ты не то дал?
– А что я мог дать?
– И он взял?
– Взял.
– Может, он не успел?
– Успел, успел. Он очень быстро взял.
– И ты ему сказал сколько?
– Сказал.
– И он взял?
– Взял.
– И ты сказал, что надо подписать?
– Сказал.
– И что он сказал?
– Оставьте.
– И ты оставил?
– И я оставил.
– И дал ему все?
– И дал ему все.
– И он взял?
– И он взял.
– Все?
– Все. (Молчание.)
– Ну, будем ждать.
– Слушай, может, еще дадим?
– А он возьмет?
– Возьмет.
– Тут главное, чтоб он взял.
– Возьмет.
– Тогда надо дать.
– Я думаю, дадим.
– Алло, дама, Наберите мне, пожалуйста, 32–48–75, у меня не соединяется.
Ознакомительная версия.
