Одного только не мог он понять. Почему миссионер, приехавший к нему через год после погребения достопочтенного отца Пике под столбом, так быстро поспешил на юг, когда Сакаджа, сияя от радости, вышел ему навстречу со словами:
– Услышь мою просьбу, святой отец: войди ко мне в кибитку. У меня под этим вот столбом уже есть один посланник божий.
Святой отец не проявил сочувствия к этой, внушенной благочестивым рвением, коллекционерской страсти набожного Сакаджи и ничем на нее не откликнулся. А Сакадже не удалось сбить его с коня.
И остался Сакаджа один – при одном только посланнике божьем.
Большой и Малый Караджинач – две соседние пограничные деревушки. Так они похожи друг на друга и вместе с тем так различны! Дело в том, что Малый Караджинач находится на сербской территории, а Большой Караджинач – на турецкой. Кругом пустынное голодное плоскогорье, и жители обеих деревень работают как волы, чтобы добыть себе пропитание. Главный источник их существования – овес и быстроногие горные козы.
В Малом Караджиначе мужики продавали своих коз для того, чтобы уплатить подать сербскому королю, в Большом – чтобы заплатить оброк падишаху. Разница была только в названии. Православных сажали в холодную за неплатеж податей в срок, мусульман – за неуплату оброка.
В. Малом Караджиначе была церковь с крестом, покрытым плохонькой желтой позолотой. В Большом Караджиначе такой же позолотой был покрыт полумесяц на мечети. Кресты и полумесяцы продавались в лавке армянина Рекована в соседнем пограничном городке. И православные и мусульмане чрезвычайно гордились этой позолотой.
Увидев, что турки побелили свою мечеть, православные последовали их примеру. А когда христиане поднимали колокольный трезвон, мулла по ту сторону границы старался заглушить его возгласами: «иль-алла!» – «велик аллах!»
Окончив свой обряд, мулла слезал с минарета и, закурив трубку, отправлялся побеседовать с православным попом Богумировым. Они встречались у водопада, образованного горным ручьем, который отделял Оттоманскую империю от Сербского королевства. Поп Богумиров тоже дымил трубкой.
Разговор обычно начинался с перебранки.
– А-а, приковылял, басурман!
– А что у тебя за синяки под глазами, ты, распутный христианин?!
Потом беседа принимала более мирный характер: аллаха и вседержителя оттесняли козы. Оба священнослужителя разводили коз и любили прихвастнуть своим стадом, ибо это были не просто козы, но козы мусульманские и православные.
– Мои козы жирнее твоих, мулла!. – торжествующе восклицал поп.
– Как бы не так! А есть у тебя такая коза, как моя черная Мира? Знаешь ее? Какова красавица! Рога у нее, что у венгерской коровы...
И правда, Мира приносила изумительное потомство. Глаза ее, по уверениям муллы, были красивее очей красавицы Халютт, дочери старосты. Приходя в экстаз, мулла даже утверждал, что в ней живет душа гурии, подвергшейся заклятию. Поп Богумиров мечтал заполучить эту козу, чтобы улучшить породу своего стада. Сейчас оно паслось перед ним среди скал и огромных валунов.
Шумел водопад, блеснули первые звезды.
– Слушай, мулла, – возразил поп Богумиров, – твоя коза не такое уж сокровище, но мне она нужна. У меня, видишь ли, пала моя лучшая матка. Господь бог призвал ее к себе...
Поп перекрестился.
– Аллах велик, – произнес мулла, – но моя коза не продается.
– Слушай, мулла, – продолжал поп, – твой аллах не так велик, как православный бог. Творил ли он чудеса? Посылал ли он вам чудотворцев? Мой бог, например, может своей волей сделать меня чудотворцем. Ты же навеки останешься презренным язычником. Захочет бог – и я буду воскрешать мертвецов. А ты всю жизнь будешь кричать с минарета «алла иль алла!» и кружиться на месте, точно овца, заболевшая вертячкой.
Эти слова рассердили Изрима.
– Глупости ты болтаешь, поп! – закричал он. – Наш Магомет не велит будить мертвых. А ваш бог и в гробу не дает вам покоя. Вот что: если хочешь, чтоб я продал тебе козу, признай передо мной сейчас же, что ты не можешь воскрешать мертвых.
Поп призадумался. Коза Мира давно была его мечтой, но уступить в вопросах веры поганому иноверцу – тоже не шутка.
Мулла хладнокровно курил свою трубку. Синеватый дымок вился в тихом вечернем воздухе и стелился по скалам. В душе попа происходила великая борьба: скотовод боролся в нем с духовным пастырем.
– Мулла Изрим, жалкий, презренный язычник, – сказал наконец поп, – я признаю и соглашаюсь, что даже волей божией не могу воскрешать мертвых. – Он перекрестился. – Гм... Ну, сколько же ты хочешь за козу?
Начался долгий торг. Мулла требовал за Миру две козы и сто пиастров в придачу. Поп давал одну козу и пятьдесят пиастров. Потом он накинул еще пятьдесят, но с условием, что мулла заявит вслух – аллах вовсе не бог.
И поп, в свою очередь, стал спокойно покуривать трубку.
– Аллах вовсе не бог, – согласился мулла, – ибо сто пиастров – изрядные деньги, – прибавил он.
Так поп Богумиров приобрел козу у муллы Изрима.
Назавтра басурмане привели попу козу Миру. Был ясный, солнечный осенний день. В такой день у человека легко на душе. Особенно легко было попу Богумирову, ибо он вел на веревке свою новую козу Миру, отныне гордость своего стада. В радужном настроении шагал он с ней наверх, к горному ключу, где начинается ручей.
Добравшись туда, он скинул козу в воду и загнусил:
– Господи помилуй, господи помилуй!..
Ибо нельзя же было оставлять козу мусульманкой.
И поп Богумиров окрестил отчаянно брыкавшееся животное.
Короуповские ребята знали из закона божьего только то, что господь бог в неизреченной благости своей создал камыш. Вслед за тем он создал законоучителя Горачека. Оба эти предмета взаимно друг друга дополняли. Потом он научил людей делать из камыша трости, а законоучителя Горачека – с необычайной ловкостью пользоваться этими тростями.
Начиналось обычно с того, что капеллан Горачек, войдя в класс, грустно смотрел на вытянувшиеся физиономии учеников и произносил:
– А ну-ка, Ваничек, идиот этакий, перечисли мне семь смертных грехов в обратном порядке!
В искусстве ставить вопросы законоучитель Горачек был настоящий виртуоз. Он заставлял учеников перечислять в обратном порядке десять заповедей господних или требовал:
– Людвик, скажи скорей, негодяй, какая заповедь на третьем месте от конца, перед «не убий»?
Получалась какая-то божественная математика, кончавшаяся поркой, в виде печального душеспасительно–арифметического итога.
Так было всегда; поэтому понятно, что каждый вызываемый – будь то Ваничек или Бухар, Людвик или кто другой, неохотно подымался из-за парты и подходил к кафедре.
Каждый шел, испытывая сомненье в неизреченной благости божией, заранее уверенный, что дело кончится печально и что религиозные понятия содержатся не в катехизисе[1], а в той части штанов, которая протирается от продолжительного сидения.
Дело несложное: выставить зад всем напоказ и дать опытной руке законоучителя отколотить тебя проклятой тростью.
Эти сцены повторялись регулярно через день. С ласковой улыбкой клал Горачек ребят одного за другим к себе на колено и говорил им:
– Благодарите бога, мерзавцы, что я могу пороть вас.
Как-то раз Вепршек из соседнего села Козьи Дворы принес известие, что хорошо, мол, намазывать трость чесноком: будто бы не так больно, а трость от удара ломается.
Известие это так отвечало их безумным мечтаниям и они до того уверовали в этот самый чеснок, что во время затирания трости Кратохвал даже плакал от радости.
Но произошло то, что можно назвать крахом всех чаяний короуповской школы, печальной повестью об обманутых надеждах.
Законоучитель исчерпывающим образом разъяснил им все на их задах. А затем прочел лекцию на тему о том, что проделка их с чесноком есть не что иное, как обман – к тому же смешной, как они могли убедиться. Наказаны они по заслугам: ведь они хотели обмануть бога. Он описал им губительные последствия, которые их поступок может иметь для них на всю жизнь. Это первый шаг к нравственному падению и полной гибели. Он готов душу свою прозакладывать, что чеснок ими украден, и за это он их еще раз выпорет. Нет никакого сомнения, что все они, за исключением сына управляющего Веноушека и Зденека (эти двое никогда не подвергались порке; отец Зденека был членом школьного совета), кончат жизнь на виселице...
Так безрадостно уплывал день за днем, не принося никаких перемен. Казалось, над короуповскими ребятами навис неотвратимый рок, от которого нет защиты. Однако хромой Мельгуба придал всей этой религиозной борьбе новое направление.
Играя с товарищами возле пруда, он поделился с ними результатами проделанного дома опыта с бумагой: он набил себе в штаны бумаги и разбил горшок с молоком; eго тотчас отхлестали ремнем, и боль была вдвое слабее, чем при обычных условиях. После этого сообщения школьники прониклись к бумаге таким же уважением, как китайцы, подбирающие каждую бумажку, чтобы сберечь ее; только в данном случае, наоборот, бумага должна была уберечь своих почитателей. Сын купца Мистерка взялся доставлять спасительное средство, и законоучитель скоро заметил, что на лицах несчастных уже не появляется столь ярко выраженных признаков страданья.
