А там, глядишь, кто по улице, кто через тын, являются и постоянные посетители нашего культурно-просветительного учреждения.
И начинается...
Начинается работа всегда с "польки".
Продолжается "полькой".
Конец -- все та же "полька".
"Метелицы" или там еще чего, что мы в свое время отплясывали, нету...
"Полька"!
Каких только коленец "музком" не выкомаривает!
И так... и сяк... и этак...
А Андрей!! Андрей!!
Он и боком, он и задом, и согнется, и разогнется, и присядет, и подскочит...
Э-e-e-e-e-x!
-- Поверите, -- рассказывает Ульяна, -- под пятьдесят уже мне, а, ей же богу, иной раз сижу у окна, и разбирает меня! Ну, что шилом кто, поверите, подкалывает! Старик, случается, даже прикрикнет:
-- Ты б, -- говорит, -- старая корчага, лучше святую евангелию почитала!
-- А мне не удержаться! Ну, толкает меня, кидает меня, не в хате будь сказано!
...Да где там устоять!
И вы бы, ей-богу, не устояли!
Уж я, кажется, всякого повидал, а сидишь это на крылечке да за перила так и держишься!
Ноги как-то сами собой: дрыг, дрыг, дрыг! И хватаешься то за левую, то за правую.
А тут еще если молодой месяц, оседлав Большую Медведицу, на Млечный Путь выкатит, да еще если черт под самое крыльцо соловушку принесет -- ну, нет тебе спасения, и все!
Иногда гармошка затихает...
Тишина, тишина...
Но вот прорезало эту тишину звонкое "ляп".
Верещит не то Химка, не то Марина...
И в голосе том и боль, и счастье, и протест, и поощрение!
Одним словом:
И хочу! И не хочу! Не разберешь!
Это Андрей в "эмансипацию" сунулся [1].
Минута... и хохот!
Звонкий, раскатистый хохот неистово обрушился через перелесок в яр. Колесом докатился до дубовой рощи, что во-он на той стороне, за пшеницей, и несется назад по пшенице перепелом...
...Музыкальное отделение кончилось...
Следующее -- вокальное!
Запевает Тимоха:
Как была я молода,
Так была я резва... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тут уж мои соседи решительно уходят в хату и затворяют дверь...
Высоким фальцетом кончает Тимоха последний куплет...
И снова хохот...
И снова "ляп"...
И так до часа, до двух, а то и позднее...
Напоследок еще буйный взрыв "польки" и вихрь из юбок и сапог.
Заключительный аккорд. И "Главполитпросвет" идет спать... Уходят парами...
1923 ------
[1] К читателям. Я фиксирую, разумеется, то, что сам вижу на селе. Мне было бы очень неприятно, если бы кто-нибудь подумал, что я в данном случае разрешаю себе порнографию. Приводя разные выражения (чаще оригинальные, а иногда комбинированные), я хочу показать, какое значение (по большей части шутливое, а иногда и серьезное) приобрели на селе новые слова. -- О.В. ______________________________________________________________________
"Женотдел"
Коли глянете, бывало, на наше село, -- разведете руками:
Ну, чисто тебе "женотдел"...
Видите? Вон Сторчиха за воротами кого-то честит.
Кого?
Спросите ее, она и сама не знает... Такая уж у нее профессия...
Просыпается с "холера б..." и ложится с "а, сто чертей...".
Вон кума Тетяна лупит Миколку за то, что шапку, стервец, потерял.
Вон Наталка Василину веником учит:
-- Слушайся, сукина дочка, матери! Слушайся!
Вон Домаха... Вон Параска... Вон Устя... Вон Горпина...
Вон... вон... вон...
Нет, лучше перечитайте святцы: там всех найдете...
И это ж только на улице. А ведь еще по огородам, по хлебам, по садам, по клуням...
Дед Глушко, тот прямо говорит:
-- Бабы этой у нас, ну, что жука-кузьки!
Заправилой у них здесь -- Ульяна.
Она главный организатор, вожак и советчик.
Заседания "женотдела" проводятся в воскресенье днем на тех же колодах, где вечером работает "клуб"...
Повестка?
Эх, голубoчки мои! Если б вы там, в столице, за каких-нибудь четыре-пять часов могли разрешить столько вопросов, сколько наш "женотдел" разрешает, я с чувством величайшего уважения преподнес бы вам свою суковатую грушевую палку, которой я в лесу гадюк бью!
Начинается (не так, как у вас!) с "текущих дел"!
-- ...Водили вы уже свою Муру к бугаю?
-- ...И что-то я, голубонька, примечаю, молока у моей становится меньше! Как бы, упаси господи, не ведьма!
-- ...И не говорите, матинка, чур ему, чур! На той неделе, в Свинарном, входит Чопиха, уже под вечер, в хлев... А тут из-под коровы -- шмыг!
-- ...А слышали, у Сторчихи -- дочка? Я ей говорила: "За своими, шалава, смотри!" А теперь, к петрову дню: "Нате вам, мама, внука!"
-- ...А та! Щербатая! "Чхать, -- говорит, -- я на вас хочу!" Ишь, какая! Только мужик со двора, так что твой ероплан через плетень в сад к Петрову Гнату!.. "Чхать!.." Матери своей в пасхальный очипок чхай, сукина дочка!..
Затем следует самый главный и самый жгучий вопрос.
Вопрос исключительно женской компетенции. Религия.
Тут уж "дискуссия" на высоких тонах, с позами, с жестами, подбоченясь...
Здесь идет турнир баптистов, адвентистов и православных.
Преобладают баптисты.
"Православие" молчит.
Если кто и сунется:
-- А все-таки церква, она не то, что ваши чтения да пения под поветью!
-- "Церква"?! "Под поветью"?! Поп, должно, подморгнул?
(Местный "батюшка" очень слаб насчет "адамовых ребрышек" и чуть не каждую неделю за эту слабость расплачивается собственными святыми ребрами...)
Религиозные дискуссии редко кончаются без пострадавших за "веру христову".
Больше всего "мук святых" достается очипкам... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как я уже отмечал, главный успех имеют баптисты. Хотя и такую солидную "религию", как баптистская, иной раз побивает самая обыкновенная глиняная кринка.
Оришка уже совсем было к баптистам пристала. Уже с месяц и на моленья их ходила, и церковь забросила, и ругаться перестала.
И надо ж было ей одолжить Христе свою глиняную (ну, совсем новенькую!) кринку. А та разбила!
-- Так вот ты какая, сякая-такая, святая да божья? Живой на небо прешься! А кринку раскокала и: "Сестрица, не бранись!" Не бранись? А купит мне такую кринку бог твой баптицкий? Глаза под лоб закатила и уже Варвара, думаешь, великомученица?! Берешь, срамница, кринку, не бей, голова б у тебя треснула!
И в первое же воскресенье пошла в церковь. Еще и на частицу подала...
Гром среди ясного неба!
В воскресенье сход!
Председатель сельсовета объявляет:
-- Жена имеет такие же права, как муж! Если какой-нибудь станет бить или ругать, каждая имеет право привести его на суд. Здесь мы знаем, что с ним сделать! Выбирайте делегаток!
"Владыки" улыбаются:
-- Будет, положим, моя кухарить, как до сих пор кухарила!
А дед Глушко пыхнул люлькой, сплюнул и:
-- Это и мою в делегатки? Не будет толку! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но и у бабы Глушихи и у той, что "будет кухарить, как кухарила", где-то глубоко-глубоко, на са-а-амом донышке, в глазах огоньки загорелись...
1923 ______________________________________________________________________
"Село -- книга"
Сказать, что на селе нет печатного слова, нельзя.
Такое "слово" на селе есть. И его немало.
Если взять хозяев с достатком, у которых и в 1921 году кое-что уродилось, то у каждого из них можно найти целый ассортимент печатного слова издания 1921 и 1922 годов...
Издания этих лет всего больше.
Печатного слова времен дореволюционных, времен Центральной рады, гетманщины уже поменьше. Но кое-что есть.
Лежит это печатное слово чаще всего на чердаке, в тайничках, в мешочках.
Кое-кто запихал его в бутылки, засмолил и закопал в землю.
Читают это слово печатное очень редко.
Случается, долгим зимним вечером вытащит Кондрат Степанович торбочку [1] или сундучок, откроет, вывалит на стол то слово печатное, почешет затылок и покачает головой:
-- На какого дьявола я все это собирал? Ну и дурак! Вот дурак!
-- А не говорила я тебе?
-- Говорила! "Говорила, да не вразумила"!
-- Вот и любуйся!
-- Ни тебе закурить, ни тебе хоть что-нибудь! Ну, куда ты его?
И снова засовывает в торбочку или в сундучок и взгромождает на чердак до следующей "перетруски". Издания 1923 года мало.
-- Не хватает! Да и где его набраться, когда супонь -- полсотни! Дела!
И вот теперь, когда вспомнишь, сколько этого "печатного слова" брошено было в деревню в 20, 21 и 22-м годах, просто диву даешься, как это до сих пор не ликвидирована на селе неграмотность.
Правду говорит пословица: "Век живи -- век учись".
Что бы вместо разных рисуночков да "водяных знаков" на этом "слове" напечатать азбуку и букварь.
На все бы учебники хватило.
На "лимонах" -- азбука.
На "пятилимонах" -- букварь.
На "десятилимонах" -- другой учебник.
И т. д., и т. д.
Вот теперь в долгий зимний вечер и было бы что почитать Кондрату Степановичу, торбочку или сундучок перетряхивая. А так Кондрат Степанович нервничает, потому что:
-- Ни к чему оно мне! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Путной книги, что и говорить, на селе нехватка.
-- Нет ли там у вас какой газетки или книжки? А то глядите, до чего докурился!
