А вооружение различных армий тоже было, скажем так, достаточно экзотично. Например, практически у всех прусских военных, кроме солдат, на вооружении имелась палка, которой они и били своих, чтоб чужие боялись. Ее было гораздо проще принять на вооружение, чем автомат, который не жаловали многие – от Николая II, который считал, что из-за них армия останется без патронов, до сталинского маршала Кулика, который находил для автомата единственное применение – разгон проклятой капиталистической полицией мирных рабочих демонстраций. Даже плохо открывающиеся люки «летающих крепостей», из-за которых летчики порой не успевали выпрыгнуть с парашютом из горящего самолета и гибли вместе с ним, американцы категорически отказались менять – чтоб не поощрять дезертирства, вот так! Перестреляли бы лучше всех своих летчиков – тогда бы точно все дезертирство извели… А один сиамский король, отступая, приказал обстреливать врага из пушек не ядрами или картечью, а серебряными монетами. Чем и остановил неприятельское наступление, полностью дезорганизовав противника, не желающего покинуть поле боя, пока не соберет все до копеечки. Далеко этим сиамцам до воинов Юлия Цезаря, которым их полководец, наоборот, приказал украшать оружие золотом и драгоценностями – чтоб бросить было жалко.
Кстати, о новых вооружениях – задали как-то на одной из игр «Что? Где? Когда?» вопрос: «У греков и римлян это доходило до груди, а у скифов – аж до уха. Только в VI веке нашей эры Велизарий добился от своих катафрактариев, чтоб у них всех это дотянулось до уха. Что же это такое?» Правильный ответ был прост: тетива лука. Но никто его не дал. Прохихикали всю минуту обсуждения сами не знают над чем. Ума не приложу, чего же тут смешного…
Еще одна проблема наших доблестных защитников – как отличить своих от врагов. Форма помогает не всегда: во время войны 1812 года была масса случаев убийства русскими солдатами своих офицеров – особенно в темноте. Стреляли на французскую речь, а некоторые российские офицеры и языка-то другого толком не знали. Да еще и говорили чисто и грамотно – лучше самих французов. С печальными, разумеется, последствиями. А форменная (во всех смыслах) трагедия произошла в 1948 году во время арабо-израильской войны с полковником израильской армии Давидом Маркусом. Изнывая от жары, он лежал голый в своей палатке, а когда приспичило по малой нужде – завернулся в простыню и вышел. Израильские солдаты, с ужасом увидев посреди своего лагеря самого настоящего араба в белом бурнусе, нафаршировали его свинцом из своих «узи» в мгновение ока.
Но соблюдать требования формы тоже следует неформально. В свое время кадетам Аннаполиса было приказано построиться по какому-то торжественному случаю на плацу в портупеях и при кортиках. Один из них выполнил приказ совершенно точно – кроме указанных вещей, на нем нитки лишней не было. А звали отчисленного в тот же день горе-служаку Эдгар Аллан По. Впрочем, эта история кончилась, пожалуй, совсем неплохо – и для него, и для армии. Так он за всю жизнь и не повоевал ничуточки. Чего и всем вам желаю.
Шутки в гриме и без грима
Хорошо было актерам в Древней Греции! Все уважают, на сцене перед тобой не мельтешат, благо ты один-одинешенек (когда Эсхил ввел второго актера, а Софокл – третьего, это казалось немыслимым потрясением основ). И лицом хлопотать не надо – надел маску, а на ней и так все нарисовано. Много морщин – старик, нет морщин – весельчак, есть, но мало – человек серьезный. Смуглый цвет маски означал здоровье, желтый, напротив того, – болезненность, красный – хитрость, багровый – раздражительность… Зачем при таких масках еще и актеры были нужны – не понимаю: вынесли маски, и уже все ясно. Может быть, просто и в те времена сцена манила, как и сейчас манит? Хотя вряд ли – опасная была работенка. На аренах римских цирков, например, каскадеров не было – ежели по ходу действия героя убивают, то уж без всякой туфты. Мало, что ли, в тюрьме преступников? У нас вот расстреливают – и никому никакого удовольствия, а так хоть народ порадуется.
Бывали вещи и почище. Император Калигула как-то спросил у актера Апеллеса: «Как ты думаешь, кто более велик – я или Юпитер?» После секундного замешательства Апеллес воскликнул: «Конечно ты, император!» – ибо знал, с кем беседует. Как выяснилось – не до конца, ибо император велел немедленно его казнить. Думаете, за оскорбление божества? Какое там – за то, что целую секунду думал.
Да и где в давние времена с актерами церемонились? Только специальный английский закон о бродяжничестве, принятый в 1824 году, исключил актеров из числа бродяг. Шекспир и компания, например, не актерами себя называли, а слугами лорда-камергера. Это тогда считалось не таким обидным. А назовите-ка сейчас одесских актеров слугами, скажем, отдела культуры горисполкома – представляете, что начнется? Все-таки прогресс есть. А когда-то, чтоб похоронить Мольера на кладбище, в освященной земле, а не под забором, как собаку, целую интригу пришлось провернуть. Не положено было, если нет четких доказательств, что отрекся от богопротивной профессии. Сейчас актеров хоронят совершенно по-другому. Переезжая на новую квартиру, Фаина Раневская долго просила друзей, помогавших ей укладывать вещи, не забыть ее похоронные принадлежности. После бесполезных поисков гроба в кладовке, савана в платяном шкафу и мраморной плиты где-нибудь в уголке они наконец осмелились поинтересоваться, что Фаина Георгиевна имела в виду. Она же недовольно указала им на коробочки с орденами – что, мол, и так не ясно? Прогресс, однако…
Кстати, когда Брежнев вручал Раневской орден Ленина, он просто не смог удержаться – скорчил рожу и пропищал: «Муля, не нервируй меня!» Фаина Георгиевна презрительно пожала плечами и сказала: «Леонид Ильич, ко мне так обращаются только невоспитанные уличные мальчишки!» Брежнев страшно смутился и тихо ответил: «Извините, просто я вас очень люблю». На чем инцидент и исчерпался. Все-таки не злой человек был наш бровеносец, не чета Калигуле. И на том спасибо…
А вообще, политика и сцена связаны достаточно плотно. На рубеже XVI–XVII веков народная драма «О царе Ироде» обязана своим шумным успехом, конечно же, Ивану Грозному и Борису Годунову. Намек на детоубийство достаточно задевал и того, и другого. Но никакие указы и преследования не могли покончить со скоморохами и скоморошеством – запретный плод не только сладок, но и коммерчески выгоден. Иногда более успешны экономические методы. Карамзин, путешествуя по Европе, с удивлением отмечает, как во Франкфурте тамошние евреи заявили директору театра, что если он не прекратит представлений шекспировского «Венецианского купца», где в совершенно жутком свете представлен еврей Шейлок, они перестанут ходить в театр. Поскольку франкфуртские иудеи были завзятыми театралами, не жалевшими своих талеров на дорогие билеты, пьеса мгновенно исчезла из репертуара, и никакой Шекспир не помог.
Тогда к театру относились как-то искренней, больше ему верили. Вот и в 40-х годах позапрошлого века ростовский городничий, посетивший спектакль местного театра «Ревизор», уже после первого действия выбежал на сцену и понес по кочкам всех актеров за сочинение пасквиля на него. Его уверяли, что пьеса одобрена самим императором, но ничего не помогло – он подал на актеров официальную жалобу. Впрочем, это даже как-то гуманно. Мог бы просто приказать сволочь комедиантов на съезжую, а потом уверять, что они сами себя высекли. Наверное, он не сделал этого сугубо потому, что не дотерпел до второго действия, где этот рецепт и излагался. А австрийский император Иосиф II наградил 50 дукатами актера, подавшего мысль о том, что в присутствии российского императора Павла I «Гамлета» играть неуместно. Его мать, Екатерина II, наши Клавдий и Гертруда в одном флаконе, эту мысль разделяла, и «Гамлет» был в России тех времен пьесой абсолютно запрещенной.
Да и у нас власть имущие время от времени заглядывали в театральные афиши. В дирекцию одного из московских театров, выпустившего к XXV съезду КПСС премьеру, да еще и шекспировской пьесы, позвонили с самого верху и велели немедленно сменить название спектакля. Чем они заменили на афише привычное нам с давних лет «Много шума из ничего» – я даже и не помню. Одно ясно – Шекспиру такие страсти и не снились! А под другой съезд досталось другому театру – за постановку пьесы Шварца «Сказка о потерянном времени». Подумать только, специальные люди сидели и бдили! Сколько же у них работы было, просто подумать страшно. Так всегда бывает, когда эту работу сами же себе и создают. Поговаривали даже, что наши театральные начальники, всегда путавшие реорганизацию с дезорганизацией, собирались объединить МХАТ с Малым театром. Актеры даже успели придумать этому гибриду название – «Московский Академический Малохудожественный театр».
В старые времена и театральные организаторы работали более масштабно и продуманно. Правда, им полегче было – когда в 1806 году были учреждены императорские московские театры, их директор Нарышкин решил вопрос о найме труппы без уговоров, интриг, блата и даже без телефонных звонков, благо телефона тогда еще не изобрели. Он просто купил за 32 тысячи рублей труппу крепостных актеров у известного театрала помещика Столыпина. А профкома не купил, и поэтому никаких трудовых споров у него с коллективом не возникало. Очень удобно, но в наши времена так уже нельзя.
