Поручик был тронут, пьянея от водки и избытка чувств. Всё бы хорошо, только одна мысль не давала ему покоя.
— Пардон, господа, а где же дамы? — вопрошал он между возлияниями; на что ротмистр Лейкин неизменно отвечал:
— Дамы будут. Ржевский, разливай!
Спустя два часа самым трезвым из гусар был корнет Мурашкин. Он нарочно пропускал каждый второй тост во здравие поручика, втайне мечтая хоть чем — то его уязвить. После третьей стопки корнет вдруг осмелел и, когда в разговорах за столом возникла редкая пауза, громко сказал:
— Господа, я зимой в Москве был на веселой пирушке. Там один семёновский офицер устроил такое…
— Что, что? Валяй, рассказывай! — оживились гусары.
— Он с бутылкой рома сел на подоконник, ногами наружу, и выдул ее одним махом!
— Герой, герой, — покачал головой Лейкин, — даром, что пехота.
— У него пари было с каким — то англичанином. Тот даже рот раскрыл.
— Подумаешь чудо! — выпалил Ржевский, вскочив. — Вот вам мое пари, корнет. Я сейчас встану на край подоконника во весь рост и выпью полную бутыль. И притом еще помочусь!
— Только, чур, не на пол, — попросил Лейкин.
— Ясно, что за окошко. И вдобавок обещаю кончить оба дела разом.
— Ух, ты! — раздались возгласы восхищения. — Ай да, Ржевский! Каков орел!
Поручик подбежал к Мурашкину, разгоряченный, с расстегнутой на груди рубашкой.
— Будете держать пари, корнет?
— На что?
— Да хоть на три рубля, чтоб вас без портков не оставить.
— Пойдет, — вымолвил Мурашкин, с нездоровым румянцем на щеках. Он надеялся, что поручик либо свернет себе шею, либо обмочится; либо, свернув себе шею, обмочится; либо, обмочившись, свернет себе шею, — а за всё это не жаль было и родовое имение отдать, не то что какие — то три рубля. — Только одно условие, господин поручик: за оконную раму не хвататься!
— Само собой, — усмехнулся Ржевский: — Рама — не дама.
Им разбили руки.
Подхватив со стола непочатую бутылку, Ржевский одним ударом сапога распахнул ставни высокого окна и вскочил на подоконник.
— Куда он? Убьется ведь! — пьяно воскликнул кто — то. — Держи! Держи его!
Ржевский обернулся с уже расстегнутыми штанами.
— Господа офицеры! — рявкнул он. — Ежели я еще услышу хоть одно подобное слово, я наделаю вам тут лужу с Чудское озеро.
— А ну — ка всем цыц, не то Ржевский всех обосцыт! — крикнул Лейкин.
Поручик приложил руку с бутылкой к сердцу:
— Господин ротмистр, вы для меня… роднее дяди, ей — богу! Этот подвиг я посвящаю вам.
— Ржевский, герой… — растрогался Лейкин. — Благословляю!
Тем временем к дому помещика Куроедова подъезжал майор Гусев, в компании пяти, местами привлекательных, дам.
— Скажите, майор, — томно молвила дама с большой грудью, — а правда, что поручик Ржевский ужасно невоздержанный мужчина?
— В каком смысле, мадам?
— О нем ходит столько пикантных анекдотов! — подхватила дама с маленькой грудью. — То он с одной барышней, то с другой, то с третьей…
— Что и говорить, гусар до мозга костей! — сказал майор. — Наш поручик вроде початого вина: если вечером до капли не разлить по рюмкам, к утру того гляди закиснет.
— Как интересно… — затрепетала дама с осиной талией.
— По — вашему, мы похожи на рюмки? — кокетливо обронила дама с длинной шеей.
— Ну-у, если вас поставить вверх ногами, — прикинул майор, — то не меньше, чем я — на бутылку портвейна!
— Люблю портвейн… — сказала дама с родинкой на щеке.
И дамы смущенно захихикали. Это были последние скромницы уездного города N.
Меж деревьев показались белые колонны въездных ворот.
Денщик майора на козлах слегка подхлестнул лошадок.
— Тихо как на кладбище, — зевнул он на горящие окна особняка. — Разве что волки не воют.
И тут же где — то неподалеку раздался жалобный вой.
— На моих гусар это не похоже, — сказал Гусев.
— Может, спать легли? — предположила большая грудь.
— Какой сон, сударыня?! Они же знают, что я приеду не один, а с прекрасным полом.
— Ой, смотрите, смотрите! Кто это? — вдруг воскликнула длинная шея.
— Да где же? Куда смотреть? — заволновались остальные дамы.
— В окне стоит кто — то.
Ночь, звезды, луна, и — темный силуэт в окне. Это было так романтично!
Дамы щебетали наперебой, обсуждая загадочное явление.
Майор Гусев, как военный человек, тотчас догадался, что романтикой здесь и не пахнет.
«Это Ржевский до ветру вышел», — чуть было не ляпнул он, поспешно сказав:
— Это привидение. Гусар — призрак, убиенный под Аустерлицем. Бывает, является по ночам. И чудит, подлец.
— Ой, майор, не пугайте! — взвизгнула большая грудь.
— А вы отвернитесь. Он доделает свое черное дело и сгинет.
— Какое дело?
— Невесту себе высматривает. На сегодняшнюю ночь.
— Я… я не хочу с призраком… — пробормотала родинка.
Дамы испуганно притихли, вглядываясь в призрачное видение. По мере того, как коляска подъезжала к дому, картина становилась все более странной.
— А почему призрак пьет из бутылки? — пролепетала длинная шея.
— Вы хотите, чтобы он пил из рюмки, похожей на вас? — осведомился майор.
— О Боже! — вытаращила глаза большая грудь. — Из него все обратно выливается!
— Настоящий водопад! — вскричала маленькая грудь, побледнев по самое декольте. — Ужас, ужас!
— Подумаешь, невидаль, — сказал майор. — У него ж дыра в брюхе.
— Что?! Кровь?! — заголосила родинка.
— Ну не моча же!
Длинная шея вцепилась в рукав Гусева:
— Майор, миленький, умоляю вас как генерала, уедемте отсюда!
— Уедем! Уедем! Уедем! — завизжали дамы в три горла: двое из пяти уже были без чувств.
У Гусева заложило в ушах как при контузии.
— Отставить галдеж! — рявкнул он. — Это поручик Ржевский до ветру вышел!
Визжащие тут же умолкли. Лежавшие без чувств пришли в себя.
— Как вы догадались, майор? — недоверчиво простонала большая грудь.
«Что я с ним в бане не мылся!» — хотел ответить Гусев, но вслух сказал:
— По сапогам, сударыня. А эскадронную лошадь могу вообще по одной подкове узнать.
— Какое счастье… — прошептала осиная талия.
…Между тем Ржевский, допив вино, обернулся в комнату:
— Ловите, корнет! — и бросил Мурашкину бутылку.
— Пуста! Ай да Ржевский! — понеслись возгласы.
Раздосадованный корнет хотел было ее поймать, чтобы запустить обратно в поручика, но как — то неловко взмахнул руками и, получив бутылкой по лбу, закатился под стол.
— Готов, — философски отрыгнул Лейкин и, словно упиваясь этим словом, повторил: — Готов, зараза!
Поручик, довольно встопорщив усы, собирался уже свалиться в объятия друзей, как вдруг услышал за спиной женские голоса. В ночном полумраке он увидел плывущее по воздуху огромное лукошко с грибами. Но стоило ему пьяно мотнуть головой, и видение обернулась коляской, полной женских чепчиков.
Не успев толком застегнуться, Ржевский спрыгнул на землю и бросился вперед.
— Ура! — кричал он, копошась на бегу в ширинке. — Эскадрон, сабли наголо!
Дамы в коляске растерянно переглянулись.
— Что это с ним? — произнесла осиная талия.
— Мадам! Мамзель! — орал Ржевский, придерживая спадающие штаны. — Сюда! Скорей!
— Мамочки! — всплеснула руками родинка. — Он штаны снимает!
— Чего он хочет? — пробормотала маленькая грудь.
— К нам! За стол! — радостно вопил поручик.
— Он хочет нас на столе, — гробовым голосом заключила большая грудь.
Тут Ржевский не удержал гусарские рейтузы, выпустив на волю то, благодаря чему всякий мужчина — будь он русский или француз, дворянин или простолюдин, — со времен Адама не дает заглохнуть ниве жизни.
— Ой, кишки повылазили! — заголосила родинка.
— Заряжай! — придерживая сползшие до колен штаны, поручик перешел на рысь. — Мадам! Мамзель! Наконец — то!
— На, говорит, мамзель, конец то… — задрожала осиная талия. — Какой невоздержанный мужчина…
