* * *
N. N. говорил о ком-то: "Он не довольно умен, чтобы дозволить себе делать глупости". О другом: "А этот недостаточно высоко поставлен, чтобы позволять себе подобные низости". [29, с. 330.]
* * *
Н. Все же нельзя не удивляться изумительной деятельности его: посмотрите, сколько книг издал он в свет!
N. N. Нет, не издал в свет, а разве пустил по миру. [29, с. 296;]
* * *
N. N. говорит, что сочинения К.- недвижимое имущество его: никто не берет их в руки и не двигает с полки в книжных лавках. [29, с. 363.]
* * *
Греч где-то напечатал, что Булгарин в мизинце своем имеет более ума, нежели все его противники. "Жаль, — сказал N. N.,- что он в таком случае не пишет одним мизинцем своим". [29, с. 90.]
* * *
Кто-то сказал про Давыдова: "Кажется, Денис начинает выдыхаться". — "Я этого не замечаю, — возразил N. N.,- а может быть, у тебя нос залег". [29, с. 239.]
* * *
N. N. говорит: "Я ничего не имел бы против музыки будущего, если не заставляли бы нас слушать ее в настоящем". [29, с. 218.]
* * *
Длинный, многословный рассказчик имел привычку поминутно вставлять в речь свою: короче сказать, "Да попробуй хоть раз сказать длиннее сказать, прервал его N. N.,- авось будет короче". [29, с. 395.]
* * *
"Как это делается, — спрашивали N. N.,- что ты постоянно жалуешься на здоровье свое, вечно скучаешь и говоришь, что ничего от жизни не ждешь, а вместе с тем умирать не хочешь и как будто смерти боишься?" — "Я никогда, отвечал он, — и ни в каком случае не любил переезжать". [29, с. 452–453.]
Ф. И. ТЮТЧЕВ
Князь В. П. Мещерский, издатель газеты "Гражданин", посвятил одну из своих бесчисленных и малограмотных статей "дурному влиянию среды". "Не ему бы дурно говорить о дурном влиянии среды, — сказал Тютчев, — он забывает, что его собственные среды заедают посетителей". Князь Мещерский принимал по средам. [129, с. 22.]
* * *
Когда канцлер князь Горчаков сделал камер-юнкером Акинфьева (в жену которого был влюблен), Тютчев сказал: "Князь Горчаков походит на древних жрецов, которые золотили рога своих жертв". [129, с. 22.]
* * *
Тютчев очень страдал от болезни мочевого пузыря, и за два часа до смерти ему выпускали мочу посредством зонда. Его спросили, как он себя чувствует после операции. "Видите ли, — сказал он слабым голосом, — это подобно клевете, после которой всегда что-нибудь да остается". [129, с. 23–24.]
* * *
Тютчев утверждал, что единственная заповедь, которой французы крепко держатся, есть третья: "Не приемли имени Господа Бога твоего всуе". Для большей верности они вовсе не произносят его. [129, с. 24.]
* * *
Княгиня Трубецкая говорила без умолку по-французски при Тютчеве, и он сказал: "Полное злоупотребление иностранным языком; она никогда не посмела бы говорить столько глупостей по-русски". [129, с. 24.]
* * *
Тютчев говорил: "Русская история до Петра Великого сплошная панихида, а после Петра Великого одно уголовное дело". [129, с. 25.]
* * *
Слабой стороной графа Д. Н. Блудова (председателя Государственного совета) был его характер, раздражительный и желчный. Известный остряк и поэт Ф. И. Тютчев (…) говорил про него: "Надо сознаться, что граф Блудов образец христианина: никто так, как; он, не следует заповеди о забвении обид… нанесенных им самим". [129, с. 25–26.]
* * *
Возвращаясь в Россию из заграничного путешествия, Тютчев пишет жене из Варшавы: "Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины". [129, с. 27.]
* * *
Про канцлера князя Горчакова Тютчев говорит: "Он незаурядная натура и с большими достоинствами, чем можно предположить по наружности. Сливки у него на дне, молоко на поверхности". [129, с. 30.]
* * *
Однажды осенью, сообщая, что светский Петербург очень еще безлюден, Тютчев пишет: "Вернувшиеся из-за границы почти так же редки и малоосязаемы, как выходцы с того света, и, признаюсь, нельзя по совести обвинять тех, кто не возвращается, так как хотелось бы быть в их числе". [129, с. 32.]
* * *
Некую госпожу Андриан Тютчев называет: "Неутомимая, но очень утомительная". [129, с. 33.]
* * *
Описывая семейное счастье одного из своих родственников, Тютчев замечает: "Он слишком погрузился в негу своей семейной жизни и не может из нее выбраться. Он подобен мухе, увязшей в меду". [129, с. 36.]
* * *
По поводу политического адреса Московской городской думы (1869 г.) он пишет: "Всякие попытки к политическим выступлениям в России равносильны стараниям высекать огонь из куска мыла…" [129, с. 38.]
* * *
Во время предсмертной болезни поэта император Александр II, до тех пор никогда не бывавший у Тютчевых, пожелал навестить поэта. Когда об этом сказали Тютчеву, он заметил, что это приводит его в большое смущение, так как будет крайне неделикатно, если он го умрет на другой же день после царского посещения. [129, с. 39–40.]
* * *
По поводу сановников, близких императору Николаю I, оставшихся у власти и при Александре II, Ф. И. Тютчев сказал однажды, что они напоминают ему "волосы и ногти, которые продолжают расти на теле умерших еще некоторое время после их погребения в могиле". [129, с. 40.]
* * *
Некто, очень светский, был по службе своей близок к министру далеко не светскому. Вследствие положения своего, обязан он был являться иногда на обеды и вечеринки его. "Что же он там делает?" — спрашивают Ф. И. Тютчева. "Ведет себя очень прилично, — отвечает он, — как маркиз-помещик в старых французских оперетках, когда случается попасть ему на деревенский праздник: он ко всем благоприветлив, каждому скажет любезное, ласковое слово, а там, при первом удобном случае, сделает пируэт и исчезает". [29, с. 428.]
А. С. МЕНШИКОВ
Князь Меншиков, защитник Севастополя, принадлежал к числу самых ловких остряков нашего времени. Как Гомер, как Иппократ, он сделался собирательным представителем всех удачных острот. Жаль, если никто из приближенных не собрал его острот, потому что о не могли бы составить карманную скандальную историю нашего времени. Шутки его не раз навлекали на него гнев Николая и других членов императорской фамилии. Вот одна из таких.
В день бракосочетания нынешнего императора в числе торжеств назначен был и парадный развод в Михайловском. По совершении обряда, когда все военные чины одевали верхнюю одежду, чтобы ехать в манеж: "Странное дело, — сказал кому-то кн(язь) М(еншиков), — не успели обвенчаться и уже дул о разводе". [63, л. 1–2.]
* * *
Простодушное народонаселение низших сословий в Москве принимало Николая с особенным восторгом, что чрезвычайно ему нравилось и за что он взыскал ее милостью, пожаловав ей в свои наместники графа Закревского, нелепое и свирепое чудовище, наводившее на Москву ужас, хуже Минотавра. Собираясь туда ехать, государь сказал Меншикову:
— Я езжу в Москву всегда с особенным удовольствием. Я люблю Москву. Там я встречаю столько преданности, усердия, веры… Уж точно, правду говорят: Святая Москва…
— Этого теперь для Москвы еще мало, — заметил к(нязь) М(еншиков). — Ее по всей справедливости можно назвать не только Святою, но и Великомученицею. [63, л. 7.]
* * *
Граф Закревский, вследствие какого-то несчастного случая, принял одну из тех мудрых мер, которые составляют характеристику его генерал-губернаторствования. Всесиятельнейше повелено было, чтобы все собаки в Москве ходили не иначе как в намордниках. Случилось на это время князю М(еншиков)у быть в Москве. Возвратясь оттуда, он повстречался с (П. Д.) Киселевым и на вопрос, что нового в Москве: — Ничего особенного, отвечал. — Ах нет! Виноват. Есть новинка. Все собаки в Москве разгуливают в намордниках; только собаку Закревского я видел без намордника. [63, л. 8.]
* * *
Вариант.
Князь Меншиков и граф Закревский были издавна непримиримыми врагами. В 1849 году Закревский, как военный генерал-губернатор, дал приказ (впрочем, весьма благоразумный), чтобы все собаки в Москве, кроме ошейников, в предосторожность от укушения, имели еще намордники. В это время приехал в Москву князь Меншиков и, обедая в Английском клубе, сказал обер-полицмейстеру Лужину: "В Москве все собаки должны быть в намордниках, как же я встретил утром собаку Закревского без намордника?" [56, с. 251.]
* * *
Князь Меншиков, пользуясь удобствами железной дороги, часто по делам своим ездил в Москву. Назначение генерал-губернатором, а потом и действия Закревского в Москве привели белокаменную в ужас.
Возвратясь оттуда, кн(язь) М(еншиков) повстречался с гр(афом) Киселевым.
— Что нового? — спросил К(иселев).
— Уж не спрашивай! Бедная Москва_ в осадном положении.
К(иселев) проболтался, и ответ М(еншикова) дошел до Николая. Г(осударь) рассердился.
— Что ты там соврал Киселеву про Москву, — спросил у М(еншикова) государь гневно.
— Ничего, кажется…
— Как ничего! В каком же это осадном положении ты нашел Москву?
