- Конечно, «Над пропастью во ржи» — повесть замечательная, но самое лучшее, что написал Сэллинджер — это все-таки его серия рассказов о семье Глассов! Одна из самых недооценненых книг в современной литературе! Короче, если в двух словах — члены этой семьи отличаются от окружающих людей одной особенностью. Все они очень тонко чуствуют красоту. Этот талант или болезнь (смотря с какой стороны посмотреть) приводит к тому, что существовать в мире обычных людей для них — сложная задача. Они не способны кривить душой, лгать, изворачиваться. По сути — все творчество Сэлинджера — это философский манифест. «Красота спасет мир» — сказал Достоевский, так? Вот собственно эту идею он и развивает. (Кстати Достоевский и Толстой единственные писатели, которые, как он считал, достойны подражания). В свое время Достоевский создал своего великолепного «Идиота», князя Мышкина, как идеал «человека прекрасного». Носителя той самой душевной красоты, которая «спасёт мир»… Тебе интересно? А то гружу тут фигней всякой заумной…
- Нет, нет, ты что! — Маша, показалось, даже обиделась. — Очень интересно, продолжай, пожалуйста!
Очередная порция мартини с водкой обожгла молодые пищеводы. Я галантно подпалил даме сигарету шуриковой зиппой и продолжил:
- Так вот когда этот «носитель красоты» был запущен создателем в вымышленный-реальный мир романа, стало ясно, что ничем иным кроме трагедии история окончиться не может. В конце её всегда маячит гора и крест. Точно так же, как и в первый раз, когда такой «носитель духовной красоты» в первый раз встретился с человечеством под видом Иисуса из Назарета…
- Пашка, чо ещё за Исус из лазарета! Давай выпьем лучше, — слегка кося налитым кровью глазом, Саня фамильярно навис надо мной, продемонстрировав Маше небритую ароматную подмышку. — Может Маша хочет послушать музыку? А? Я могу включить центр?
- Спасибо, Саша, но у нас тут свой разговор, — мило улыбнулась Маша, недвусмысленно намекая на неактуальность гусарского предложения.
- «Сво-ой разгово-о-ор»! — протянул Шурик, глуповато улыбаясь и возвращаясьна свое место. — Ну тогда понятно… Хыхы…
- Ну и, в общем, вот… на чем я остановился? — обратился я вновь к собеседнице.
- Ты говорил про Иисуса Христа…
- А все верно! Собственно, что сделали с этим проповедником люди? Они распяли его. На этот счет существует много разных теорий, но, мне кажется, причина была одна. Он был слишком чист и безупречен. Ну, вот кому такое понравится? То есть ты стараешься, к примеру, живешь честной жизнью, по возможности, не убиваешь и не воруешь… ну по возможности… и, вообще, поступаешь по справедливости. Считаешь, в целом, себя крутым чуваком. Есть, так сказать, чем гордиться. И вдруг — бац! Приходит Иисус весь такой из себя ангел любви и всепрощения. И кто ты в сравнении с ним, получаешься? Мерзкое, алчное, себялюбивое чмо! В лучшем случае. Люди, конечно, говорят друг другу: «Он крут этот Иисус из Назарета! Он настоящий пример всем нам!». Но когда его распинают и закапывают римские солдаты, то всем становится как-то легче сразу на душе. Как-то спокойней. И они тут же объявляют его посланцем Бога на Земле. Это же удобно! Вот если реальный человек ходит по стране и мозолит жителям глаза своей совершенностью — это одно. Это обидно и неприятно. А вот когда убили и объявили Богом, то все замечательно! С одной стороны отомстили, козлу, чтоб не вымахивался перед честнЫм народом, с другой стороны мертвого, а тем более Бога, можно и полюбить и примером для подражания сделать. А что? Понятно, что он лучше — на то он и Бог, а нам на него походить пытаться, во-первых, бессмыслено — фиг достанешь, а, во-вторых, где-то даже и кощунство. Так что можно расслабиться, и жить, как раньше! А тех, кто все таки пытается — на костёр как еретиков!
- Так, а что все-таки с Сэллинджером? — перебила Маша. — Что-то я запуталась слегка.
- А! Ну, Сэлинджер эту идею Достоевского о прекрасном человеке как раз… не то что бы развил, но немного модифицировал и попытался протестировать такого героя в контексте современного общества. Есть у него там Сеймур — главный герой всех этих девяти рассказов о семействе Глассов. Самый остро чувствующий. Я, кстати, думаю, что Холден Колфилд — парень из «Над пропастью во ржи», которую ты читала, — это и есть образ Сеймура, но только в детстве. Этакий чуствительный ко всем несправедливостям мира князь Мышкин. Но только у Колфилда/Сеймура нет учения, как у Иисуса, или жизненной позиции, как у князя Мышкина. Он просто чуствует, что все вокруг не так и рефлексирует. Ведь борьба для него — это тоже фальш. Понятно, что каждый писатель, хочет или нет, пишет, в первую очередь, про себя, и поэтому Сэлинджер, до известной степени, сам пытался претворить в жизнь свои убеждения. Мало кто знает, но после 1965-го года он перестал печататься и сочинял только для себя, да и вообще, с тех пор никогда не общался с журналистами. Настоящий герой, а не как другие, гуру — которые по телевизору мелькают в модных клубах… Ты будешь удивлена, но он, кстати, сейчас находится в нескольких километрах от нас и может как раз в даную минуту тоже скромно возжирает винцо с грибочками… хыхы…
- Что, правда? — красивые глаза Маши округлились в изумлении.
- Ну, точно не скажу, может и не возжирает, насколько я знаю, он в буддизм и вегетарианство ударился…
- Да нет! — Маша досадливо отмахнулась, — правда, что в нескольких километрах от нас живет?
- А, это? Истинная правда! Здесь в Нью-Хэмпшире живёт, в Корнише… Ну, так вот… В девяти рассказах этих о Глассах, он решил внедрить несколько таких «князей Мышкиных» в современное американское общество и посмотреть что, собственно, получится. Большинство этих Глассов такие, менее бескомпромиссные что-ли. Ну, они там устраиваются, типа, со своим обостренным чуством прекрасного и неприятием ужасного кто как может — учителями, художниками, музыкантами. Все кроме Сеймура. Он — этакий чистый эксперимент. Хэппи-эндом, в общем, с ним не кончается. Убивает он себя в рассказе «Хорошо ловится рыбка-бананка». Говорит: «Слишком много в это мире красоты! Невозможно столько человеческой душе вынести!». Помнится, нам этот рассказ в нашем продвинутом лицее давали на разбор. Ни пса не понял я тогда. Да и как понять. Тут бэкграунд нужен интеллектуальный, блин!…и запас жизненного экспириенса, вот.
(На этом месте я сделал паузу и многозначительно посмотрел на внимавшую мне девушку).
- Ты такой умный, — синие глаза с хмельной поволокой смотрели на меня, не отрываясь. — Я так рада, что с тобой познакомилась! Хочу выпить за тебя! На брудершафт!
- И за тебя, — проникновенно сказал я, млея от удовольствия. Лесть — совершенное оружие против любого двадцатидвухлетнего обалдуя, рожденного под знаком Льва. И тридцатилетнего тоже, если быть справдливым.
Руки с бокалами переплелись и таким церемониальным способом мы влили в себя ещё немного убойного коктейля. Остальное произошло как-то само собой. Мы соприкоснулись губами и замерли в поцелуе. В чувство нас привела гробовая тишина, воцарившаяся в комнате.
- Ого! — произнес офигевший от увиденного Шурик.
- Ого, — эхом отозвался Дима.
- Мне, пожалуй, пора идти! — смущенно пролепетала Маша, резко поднимаясь с дивана, отчего её плавно повело влево.
- Я тебя отвезу! — тут же подскочил мой брат, понимая, что за обсуждением последней модели Т-80 он упустил, что-то важное.
- Нет, я тебя отвезу! — вскочил на ноги пьяный в дым Саша.
Все трое мы уставились на него непонимающими взглядами.
- У тебя же машины нет, — озвучил Дима общую мысль после паузы.
- Можно тебя на секунду, — театрально скривившись, Шура потянул Диму в соседнюю комнату!
- Дать машину? Даже и не думай! — время от времени раздавались Димины возмущенные вскрикивания. — Да ты и трезвый водить не умеешь!
-…ящик пива… только сегодня… я, как стекло, — слышалось бурчание Худого.
- Поехали, Маша! Я тебя отвезу до дома! — вылетел из комнаты через некоторое время довольный Александр, размахивая ключами от Плимута.
- Саша, если я хоть одну царапину… — недовольно бурчал Дима.
- Да, все будет пучком!
Я коротко попрощался с Машей, помахал парням и вышел. Деревянные строения нашей улицы с коротким названием «L» были погружены во тьму. Порыв соленого ветра с моря раздул на мгновенье мою рыжевато-коричневую рубашку «под замшу», купленную в Уол-марте за семь долларов, и я почувствовал ощутимую тягу к приключениям.
Это была как раз такая тяга, про которую потом рассказывают истории с неизменными словами в конце — «а был бы трезвый — убился бы».
Взбудораженный случайным поцелуем и распаленными думами о судьбах эпохи я чувствовал, что этой ночи не хватает какого-то завершающего события, какого-то яркого эпизода, какой-то вишенки на т… БАБАХ!!!
Оглушительный удар и скрежет сминаемой жести где-то во дворах у дома Шурика разом вырвал ночь из сонной неги. Где-то далеко вскинулись в лае собаки, зажглись окна соседских домов, и вся округа услышала, как кто-то закричал голосом моего брата: «Шурик, дебил пьяный, я же тебе ГО-ВО-РИЛ!»
